— Василий приезжал недавно, помощи просил… мы были с ним несколько грубы. Простите покорно.
Я снова улыбаюсь, намеренно принимаю правила игры. Когда-то отец сказал мне, что я далеко пойду, потому что хамелеон: умею подстраиваться под любые обстоятельства и всегда выйду с выгодой. Прав был, старый алкаш.
— Да, Василий рассказывал, — кряхтит, устраиваясь удобнее в своём глубоком кресле с высокой спинкой и делает маленький глоток из стакана. Кривится, бубнит очередное что-то о милости бога, пославшем на неё такие испытания. — Даже на порог не пустили его… — головой качает с осуждением. — Он потом всю ночь молился за души ваши, призывал вам благ больше и разума светлого.
Если бы вы только знали, в какой печёнке у меня сидят эти великосветские беседы. Подаюсь вперёд, складываю руки на бёдрах, нагибаюсь ниже. Смотрю на Реутову внимательно, обольстительно улыбаюсь, а в глазах чистая незамутнённая радость.
— Мария Степановна, я хотел вас поблагодарить, — мой голос мягкий, вкрадчивый, обманчиво восторженный.
— За что? — удивляется и снова пьёт своё лекарство.
В комнате сгущается воздух, становится плотным, переполненным громовыми раскатами. Кажется, дом живой, он дышит, вздыхает, храня в своих недрах тысячи неприятных секретов.
— За Ингу. Вы её воспитали, не бросили на произвол судьбы. Очень благородно с вашей стороны.
В глазах Реутовой мелькает какой-то огонёк — гордыня. Надо же, эта баба переполнена грехами по макушку.
— И я считаю своим долгом как-то более… м-м-м, материально, что ли, выразить свою признательность. Потому и решил лично наведаться и обсудить детали.
Щёлк, и Реутова забывает о всех своих болячках, половина из которых, уверен, выдумана, отставляет стакан на круглый полированный столик и поднимается на ноги. Необычайно легко, словно скинула враз десяток лет. Вон, румянец даже на щеках засиял.
— Это будет очень достойный поступок, — важно кивает, чуть было не приплясывая на месте. — Всё-таки вы человек состоятельный, я справки наводила, можете себе позволить.
Ах ты ж, старая сука. Справки она наводила.
— Ваша правда, Мария Степановна, не бедный я. Слышал приболели вы, лечение вам нужно. Да и, может быть, на церковь какие подаяния можно дать. Грехов-то на мне много.
Кажется, Реутова сейчас подпрыгнет на месте и начнёт хлопать в ладоши. Это почти мило — давно я такой незамутнённой жадности не видел. Напрочь мозги вышибающей.
Представлю, как скакала она по дому, когда я позвонил.
— Да, чудесно было бы, — улыбается почти искренне. — Наши братья и сёстры жертвуют десятину ежемесячно, но на благое дело чего бы и у вас не взять, да?
Прелесть.
— Даже не сомневаюсь, что дело будет действительно благим.
Я оборачиваюсь и подаю знак Сергею. Он откашливается и просит его покорнейше извинить. Реутова даже не смотрит на него, вся во власти мечтаний о моих бабках.
— Как вы думаете, миллиона вам хватит? — интересуюсь, словно бы действительно собирался кому-то дать хоть копейку. — Могу и больше, конечно…
Хоб, мой крючок вонзается ей в глотку. Реутова ходит из угла в угол, подол тёмной длинной юбки подметает пол, а мягкие домашние тапки вязнут в ворсе ковра.
— Нет, Максим Викторович, что вы! Это такая огромная сумма! Миллион!
Я машу рукой, мол, какие могут быть проблемы? Надо два? Дам два. Для дорогих родственников совершенно ничего не жаль.
— Ингу мы очень любили и любим до сих пор, — причитает, вся во власти сладкой дымки сахарных мечтаний. — Всю душу в неё вложила, человеком достойным вырастила, ничего для сиротки не жалела. Вы же знаете, что на совсем крошкой к нам попала? Тогда ещё мой супруг жив был.
— Да, слышал что-то.
И видел, но об этом молчу.
— Инга такая девочка светлая была, прелесть просто. Но проблемы, да… очень много с ней проблем было, — всплёскивает ладонями, морщится и даже невидимую слезу смахивает. — Она всегда в фантазиях жила, придумывала вечно небылицы всякие, нас позорила. Представляете? Придумала, что у нас тут секта какая-то, людей силой держим, грабим их. А ещё выдумала, что я её бью. Где это видано?
— Неужели? — округляю глаза. — Никогда не поверю, что такая достойная женщина, благочестивая, праведная на ребёнка могла руку поднять.
— Вот, сразу видно благоразумного человека! — смеётся, но как-то наигранно. Впрочем, Реутова лжива до мозга костей, а шрамы на теле Инги помнят всё. Как и людская молва ничего не забывает.
Реутова ещё о чём-то мне рассказывает, в комнате открывается дверь, входит ещё один долговязый мужик, но возрастом постарше, чем Василий. Бросает на меня настороженный взгляд, весь ощетинивается и, подойдя к матери, что-то ей тихонько на ухо шепчет. Оборачиваюсь, замечаю в коридоре третьего сынка, но он держится поодаль.
Хорошо, что вся компашка в сборе.
Я достаю телефон из кармана, когда на него приходит сообщение. Сергей.
Полиция уже едет и скоро этот сучий притон, прикрывающийся богом, нахрен треснет на части. Меня выкручивает наизнанку от одной мысли, что творится за стенами этого дома, в его подвале. Сергей знает, что нужно было искать или кого — у него, как и у меня, нюх на подобные вещи. А ещё тяжёлая рука и наверняка потерявшийся где-то Василий уже валяется в кустах, обездвиженный и оглушённый одним из особых приёмов из арсенала начальника моей службы безопасности.
Но пока я могу об этом только догадываться, правда, думать об этом даже намёками — противно.
— Не знаю, вышел, наверное куда-то, — хмурится Реутова, а сынок её ещё что-то торопливо сообщает, иногда поглядывая на меня через плечо. — Да ну! Максим Викторович — благодетель наш. Потому накрывайте на стол, обедать будем. — И уже ко мне: — Максим Викторович, вы примете нашу скромную благодарность?
— Увы, Мария Степановна, дел ещё очень много. Знаете ли, всего на минуточку заскочил, пора и честь знать. И так засиделся.
Я хлопаю себя по карману пальто, достаю из нагрудного пухлую пачку денег и кладу на столик:
— Это пока что скромная часть. Напишите мне координаты, я завтра перевод сделаю, на все ваши нужды.
Даже глаза встревоженного сынули загораются, когда он смотрит на деньги. Улыбается, корчит из себя майскую розу и протягивает мне руку для рукопожатия, но я делаю вид, что не заметил её.
Мы с Маратом под восторги и заверения в вечных молитвах за нас всех и каждого в отдельности выходим во двор.
Дальше события развиваются с такой космической скоростью, что только шляпу держи: через ворота перепрыгивают люди в форме. Очень много людей! Они заполняют двор, лезут во все щели, вскрывают двери и проникают в окна.
Крики, визги, причитания и, конечно же, молитвы вперемешку с отборным матом.
Окружающий мир рассыпается на части, гремит и рушится. Мы с Маратом стоим во дворе, с неба падает снег, оседает на плечах белым пухом, а бравые оперативники валят на землю всех, кто под руку попадается. Ну, кроме нас пожалуй.
— Марат, дай закурить.
— Держи, шеф, — протягивает мне пачку Парламента, я достаю одну сигарету и долго-долго кручу её в пальцах.
Замечаю Сергея. Тот бледный, что та штукатурка, с перекошенным от ярости лицом, размашистым шагом идёт в нашу сторону и несёт на руках тонкую и прозрачную девочку. Она, словно в кокон, замотана в его куртку, а коленки сбиты в кровь.
Голые, мать его, коленки в декабре!
Сергей не смотрит ни на кого, только на девочку, а она дрожит так сильно, что ноги, висящие в воздухе, трясутся. Такая жалкая, и мне на мгновение кажется, что это моя Инга.
Курю, забивая горечь табачным дымом. Задерживаю дыхание — хочу, чтобы меня повело, не хочу видеть ничего этого.
Сергей возвращается, когда у нас берут показание. Сообщает, что нашёл девчонку в подвале, она стояла на коленях и молилась. Сколько она там провела? Неизвестно — девочка выключилась почти сразу, стоило Сергею вывести её на воздух.
— Она же совсем молодая! — рычит и забирает у меня сигарету. — Худая такая, жуть. Скоты они.
— Мы уже долго их пасли, — сообщает один из оперативников. — Но хитрые гады, всё схвачено было. Но спасибо вам, теперь им не отвертеться.
— Пожалуйста, — киваю и, после недолгих процедур, мы грузимся в машину и едем прочь.
Вот теперь полный порядок. Теперь можно отдыхать.
46. Инга
О задержании Реутовых я узнала из выпуска новостей. Короткий сюжет на сорок две секунды — да-да, после я нашла ролик в интернете и пересмотрела его, наверное, сотню раз. Не могла насмотреться, жадно впитывала каждый жест, поворот головы, смотрела в экран до мурашек перед глазами. Не могла поверить.
Неужели?
Столько лет я ненавидела этих людей, но мне, забитой и зашуганной, даже в голову не приходило искать справедливости. Лишь радовалась, что вырвалась и жизнь моя пошла иным маршрутом. А тут возмездие настигло их и стало как-то… легче. Да что там! Стало просто здорово.
— Они меня, наверное, всё-таки испортили, но я радуюсь, что они попадут за решётку, — сказала Максиму и спряталась, счастливая, на его груди.
Вечером у нас самолёт. Представляете, целая неделя на берегу океана! На Мальдивах! Что-то немыслимое. Пока Максим принимал душ, я быстренько погуглила информацию об отеле и потеряла дар речи. Это же столько деньжищ! Я даже возмутиться хотела, убедить Макса, что можно немножечко скромнее, но вдруг такой смех разобрал. Честное слово, ну нельзя же так.
Мысленно отхлестала себя по щекам. Не потому, что во мне есть уверенность: Максим обязан тратить такие деньги, чтобы свозить нас на отдых. Боже упаси, нет. А хотя бы потому, что тех денег, которые вернулись ко мне на счёт, мне бы хватило даже на месяц такого путешествия. И это придало сил и уверенности.
А ещё я очень скоро снова пойду работать, потому что не хочу превратиться однажды в одну из тех женщин, которые видят весь смысл жизни в ожидании мужа с работы, вытирании сопливых носов и нервных скандалах. И не то чтобы я была против ведения домашнего хозяйства — ни в коем случае, но реализоваться мне хочется тоже. Хоть немножечко.
Жизнь налаживается, да?
Значит, отдыху на райских островах в шикарном отеле быть.
Будем нежиться в СПА, засыпать на массажном столе, нырять в океан, плескаться в лазурном бассейне, есть до отвала приготовленную кем-то экзотическую еду, радоваться солнцу, солёным брызгам и ловить руками белоснежных пенных барашков.
На мгновение закрываю глаза, представляя себя лежащей в шезлонге, под пальмой. Рядом Максим, чуть поодаль строит песчаные замки Ярик, я держу в руках ярко-оранжевый коктейль из маракуйи и ананасового сока, и ноги припекает яркое солнце.
Интересно, маракуйя хоть вкусная?
***
До самолёта всего несколько часов, но я уже собрала чемоданы. Умыла Ярика, поговорила с Максимом, и сейчас выхожу из машины напротив здания больницы.
В ней лежит девочка. Та самая, которую нашли в доме Реутовых. Я не знаю, кто она, но очень хорошо понимаю, через что она могла пройти.
Девочка. Её вынес из подвала на руках Сергей. Большой и надёжный, он побеспокоился о ней, и за это я очень ему благодарна.
Пусть и злилась сначала на Макса, что впутался в это дело, выпачкался о Реутовых, но очень быстро поняла: он сделал то, что было не под силу другом. Сломал хребет их ужасной общине, запустил механизм, помог десяткам людей избавиться от морока.
Пустят ли меня к девочке? Не уверена, но я попытаюсь.
В большом фойе многолюдно — самое время посещений. Я нахожу медсестру, объявляю себя родственницей и она, особенно ни о чём не спрашивая, называет номер палаты.
Девочку зовут Аглаей, ей всего девятнадцать и она сирота — всё это я узнала от Максима. Я хочу с ней увидеться, хочу извиниться за Реутовых, потому что знаю: она не очень скоро избавится от памяти об их бесчинствах.
Палата находится на втором этаже, самая последняя по коридору. Цепляюсь пальцами в ворот халата, кутаюсь в него и осторожно тяну на себя дверь. Врач сказал, что Аглая не спит, но вдруг я ей помешаю?
— Привет, — говорю и улыбаюсь, делаю шаг вперёд. Аглая смотрит на меня огромными испуганными глазами, а я потрясаю в воздухе большим пакетом. — Меня зовут Инга, я пришла тебя проведать.
Аглая испуганно икает, но ничего не говорит. То ли боится меня, то ли вообще всего на свете боится.
Она совсем худенькая, выглядит лет на пятнадцать, бледная, с разметавшимися по подушке русыми волосами. Совсем ребёнок, и я столбенею от навалившихся на меня воспоминаний.
Я очень долго хоронила в себе память. Долго представляла, что всё это случилось не со мной — даже поверила в это. Иногда всё даже сном казалось, и шрамы совсем не замечала. Просто не видела их! Мозг успешно заблокировал эти участки, заменил воспоминания чем-то более лёгким, сглаженным, лайтовым. Психолог объяснила мне, что так бывает — такое случается с людьми, когда они очень хотят что-то забыть.
Я хотела.
Потому забыла.
Аглая безуспешно пытается понять, кто я такая. Зачем пришла, и я говорю:
— Я Инга Корнилова, — сообщаю, пока пытливый испуганный взгляд блуждает по моему лицу. — Ты слышала обо мне?
Почему-то уверена: Корниловы нет-нет, да и вспоминали меня. И по взгляду Аглаи понимаю: так и есть.
— Инга… привет, — Аглая улыбается, и я вдруг понимаю, насколько она сильная. Её психика гибче моей.
Правда, я-то в глубоком детстве попала в это змеиное логово. У меня не было выбора, я не знала ничего иного долгие годы. Верила, что именно так живут все дети.
Впрочем, себя не оправдываю и свою слабость тоже.
Я ставлю пакет с гостинцами на тумбочку возле кровати Аглаи, достаю из него апельсины, йогурты, творожки, сметану. Всего по чуть-чуть, но девочке хватит.
— Тебе больно? — спрашиваю, присаживаясь на стул рядом.
Я не спрашиваю только о физических ранах, больше о душевных. И Аглая, умница, понимает меня.
— Мне легче, — вздыхает и ёжится, словно внезапно в комнате температура упала до критической отметки. Кутается в тонкий плед, ёрзает, нервничает. — Тут хорошие врачи, а полицейские обещали, что мне больше ничего не угрожает.
— Всё закончилось. Теперь всё закончилось.
— Инга, ты… герой, — говорит вдруг и вытягивает тонкую бледную руку. Я протягиваю в ответ свою, и Аглая крепко за неё хватается. Смотрит прямо в глаза, и её огромные прямо в душу заглядывают. — Правда! Ты смогла от них удрать.
Вздыхаю, вспоминая свой тернистый путь. Чего мне это стоило.
— Я не герой, я обычная трусиха, — вздыхаю и смотрю на тонкие пальцы Аглаи с обломанными короткими ногтями. На тыльной стороне ладони ссадины, на запястьях фиолетовые полосы. — Просто мне помогли сбежать.
— А мне не помогли, — горестно вздыхает и отворачивается к окну, но вдруг оживляется и на губах расцветает улыбка, делает её настоящей красавицей. — Вернее, помогли…
Голос становится задумчивым, а я улыбаюсь про себя.
— Ты о Сергее?
— Его Сергей зовут? — улыбается и внезапно краснеет. — Он меня спас…
— Он такой, да. Хороший.
Мы молчим, и я провожу в палате Аглаи ещё около часа. Мне надо торопиться — скоро у нас самолёт, — но и бросить её одну тут не могу. Но вдруг Аглая сама понимает, что мы засиделись: ласково улыбается мне, сжимает крепче руку и отпускает.
— Спасибо тебе, Инга, что навестила меня. Ты всё-таки герой и очень добрая.
— Поверю на слово, — смеюсь и, наклонившись, целую Аглаю в лоб.
Перед тем как уйти, я оставляю на тумбочке свой номер телефона. Пусть звонит, я хочу знать, что с ней всё будет хорошо. Мы, вроде как, сёстры по несчастью, и мне боязно бросать её одну в этом мире.
Больница остаётся за спиной, я ныряю в салон автомобиля, Егор улыбается мне через зеркало дальнего вида, но краем глаза вдруг замечаю какое-то движение.
Машина. Знакомая очень и фигура, из неё выходящая, знакома мне тоже.
Сергей!
Знаками показываю Егору, что нужно ехать и, когда машина трогается с места, снова оборачиваюсь. Сергей исчезает в дверях больницы, а я улыбаюсь.