Прошло минут пять, и Кастиэль заставил себя встать. Он вспотел от такой нагрузки, слишком часто дышал, к тому же ощущал голод, но не собирался сдаваться. Он оказался перед четырьмя одинаковыми дверьми. Такого он не ожидал. Не зная, что ему делать, постучал в первую попавшуюся. Затем во вторую. И в третью. И в четвертую. И только за одной он услышал шаги. Дверь приоткрылась, и тогда Кастиэль услышал уже знакомый голос.
Он вошел в квартиру, думая только о том, что ему еще предстоит узнать. Положил тетрадь на стул, но, подумав, забрал обратно – не отпускать из рук, ему велели, а в этом Кастиэль один из самых послушных. Он смотрел неотрывно на уборщика, находя его совсем молодым, гораздо моложе большинства медперсонала, и не злым. В причинах эмоций Кастиэль не очень хорошо разбирался, но если бы он почувствовал, что на него гневаются, он бы тут же ушел. Но в уборщике не было гнева. В нем была только усталось и удивление.
Его звали Дин. В сумраке Кастиэль не смог разглядеть, но при свете в обшарпанной комнате с минимумом мебели заметил, что все его щеки покрыты светлыми пятнышками. Он протянул руку, чтобы коснуться их, потому что они были ему так знакомы. Он помнил, что у его мамы были такие. Это веснушки, и мама всегда говорила ему, что человек с веснушками – добрый человек. Он знал, что Дин добрый. Но, наверное, он напугал Дина своей попыткой его коснуться, так что отдернул руку и сидел так смущенно. Нельзя было тянуть дальше, он хотел знать все о людях, которые мешают другим умирать. Ведь ради этого он проделал такой путь! Возражение он даже не сразу осознал. А как только понял, что вихрь мыслей накрыл его с такой силой, что он упал на колени перед Дином. Не могло быть так, что какому-то человеку с такой интересной улицы было не все равно, жив Кастиэль или нет. Ведь он никому бы не помешал своей смертью. Он пришел невовремя и ушел бы вовремя, ведь все должно быть возвращено, в том числе и жизнь. Он наблюдал за тем, как эмоции сменяют одна другую на лице Дина, и обычно суровое выражением сменилось каким-то смущением. Он взял Кастиэля за руку – никто никогда не брал его за руку так, чтобы это не причиняло ему боль – и хотел поднять, когда неожиданно упал на пол. Он потянул Кастиэля за собой, обладая физическим преимуществом, и Кастиэль оказался на мгновение оглушен громким стуком его сердца, его запахом и теплом. Последний раз лишь мама обнимала его. Но это было так давно, что ощущения эти стали словно первыми во всей жизни Кастиэля. Дин, наверное, закрывал его собой от чего-то, но для Кастиэля это было объятие, потому что он так хотел. Он не мог перестать смотреть на человека из другого мира. Дин оглядывался, смотрел на стены и не позволял Кастиэлю поднимать голову, да он бы и не стал, потому что ему и с пола все хорошо было видно. Это были мгновения до оглушающего звона и странного свиста. Кастиэль ничего не понимал, знал только, что Дин тащит его снова куда-то за собой, а Дину он доверял. Люди с веснушками – добрые люди.
В такие моменты в фильмах все обычно выживают. Поэтому Кастиэль не боялся. Просто сидел, прислонившись к стене, и инстинктивно вжимал голову в плечи, потому что боялся громких звуков. Дин, наверное, даже не заметил, а Кастиэлю было очень важно знать, что в момент его страха кто-то держит его за руку. У него, конечно, рука была красивее, чем у Кастиэля, ведь она совсем не была такой тонкой и слабой. Тем более что и кожа его была много темнее. На запястье был какой-то браслет, но Кастиэль не успел его разглядеть. Дин поднял голову, выглядывая в окно, и лучшее, что Кастиэль мог сделать – просто сидеть и надеятся, что Дин забудет его отправить обратно. У него был особенный запах, из тех, что никогда не бывают в больнице, и он настолько запомнился Кастиэлю, что одной лишь попытки разобрать его на составляющие хватило, чтобы он не заметил бега. Стиснул в руках коробку, которую ему сунули, и побежал, куда сказали, отстранившись от реальности в свои собственные мысли. Опасности он не ощущал, потому что в фильмах все вечно куда-нибудь бегут. Ему было трудно бежать, но не так, как вверх по лестнице, поэтому он ничего Дину не сказал. Бежал и думал, как случилось, что он никогда не чувствовал таких запахов. Не только Дина, обычной квартиры, лестницы, улицы, машины, - ведь они все были прекрасны в своей яркости. Кастиэль снова извинился шепотом перед машиной, нажимая на единственную ручку, что была видна, и сел на пассажирское сидение. Он был так голоден, что запах из коробки едва не заставил его снова упасть в обморок. С обмороком Кастиэль был знаком теперь – это когда в глазах темнеет и хочется просто лечь как можно ниже. Он был так занят запахом и вкусом пиццы, что случайно пропустил весь разговор. В больнице нельзя слушать чужие разговоры, вспомнил он, так что просто не стал различать слова, а слушал голос. У Дина был красивый голос, хотя и раздраженный. Кастиэль, откусывая маленькие кусочки и пережевывая их как можно дольше, пытался понять, относится ли раздражение к нему. Оказалось, что относится, хотя и не так сильно. Так что когда Кастиэль доел второй кусок с позволения Дина, он решил, что если скажет волшебное «спасибо», Дин перестанет на него злиться, потому что Кастиэль все равно не знал, что он делал не так.
Дин смотрел на него с каким-то удивлением. Кастиэль на всякий случай отставил коробку от себя, хотя и был все еще чуточку голоден, и сложил руки на ней, потому что помыть негде было, а ничего пачкать он не хотел. Взгляд снова упал на собственные руки – почему он настолько худ? Они показались ему уродливыми, особенно по сравнению с руками Дина. Одна из них лежала на большом колесе, которое говорило машине, что хочет от нее Дин, а другая на каком-то шарике на ножке. Кастиэль слышал, как из телефона на Дина кричали, а потому, когда Дин резко стартанул с места так, что Кастиэля прижало к сиденью, Кастиэль больше всего боялся, что это из-за него.
Или что Дин решит отвезти его обратно в больницу. Он не возражал вслух, потому что его учили не ныть, но очень не хотел этого. В больнице нет Дина. А Дина можно изучать.Смотреть. Ощущать. Не понимать.
Или что Дин оставит его посреди дороги. Это не так плохо, как вернуться в больницу, но плохо, потому что других людей с улицы Кастиэль не знает. Да и почему-то не хочет знать. Он достаточно вырос, чтобы понимать, что люди разные.
Он так боялся, что страх перед Дином оказался слабее, и Кастиэль дернул рукой так быстро, что Дин не успел среагировать. Это было так глупо, пытаться ладонью его размера сжать руку Дина, но он хотя бы попытался. Поднять взгляд он уже почему-то не смог. До сих пор он никогда не стыдился плакать.
========== Часть III. Кастиэль рисует Дина. ==========
Дин ехал всю ночь. Он думал снова и снова о том, насколько правильно будет заявиться к отцу, когда вспомнил, что свадьба Сэма должна была состояться в этом месяце там же, у отца. Состоялась ли она уже? Дин не знал. Он слышал об этом случайно, в новостях, после чего тут же вышел из бара, не вынося даже звука своей фамилии. Да, его брат был младше на целых три года, а уже был знаменитым юристом с высокой заработной платой и красивой невестой. Он был легендой своего университета, да и вообще у него все было хорошо. Так бывает, когда не старший, а младший брат добивается всего. Хотел бы Дин стать знаменитым? Вряд ли. Он не хотел иметь много денег, потому что не знал, куда их деть (в отличие от своего брата, опять же), и совершенно точно не хотел свадьбу, потому что у него не было первых двух пунктов. Жена была в его представлении просто очень дорогим приобретением. Любовь в его представлении очень давно устарела. Теперь и любовь покупалась.
Кастиэль спал. Во сне он снова напоминал ребенка. Но лишь во сне ли? Если подумать, то весь его внутренний мир здорово походил на мир ребенка. Он ни о чем не спрашивал, что вызывало бы сомнение у обычных людей, он не боялся, отправлялся с первым встречным… Словом, явно не тот человек, ради которого бы Дин рискнул свободой. Но теперь поздно об этом думать. Он оставлял этот чертов город навсегда, в этом не было сомнений, но как быть с Кастиэлем, совсершенно не приспособленным к жизни? Ведь и Дин был совершенно не приспособлен к ответственности за кого-то. Сэм ведь никогда его не слушал. И правильно делал.
Наконец к раннему утру поток мыслей начал отпускать Дина. Одна за другой, уходили тревоги и сомнения, и он снова стал самим собой – человеком, который никогда не думает наперед. В конце концов, где бы он был, если бы умел предсказывать последствия? С братом и отцом. А он похож на щеголя из их нового круга общения? Это уже сомнительно.
Причина ухода его мыслей заключалась только в том, что ему хотелось спать. Адреналин от бешеной стрельбы и гонки давно израсходовался, мышцы ныли от того, что ним некуда было деть полученную энергию, так что она вылилась в легкую дрожь конечностей. Глаза закрывались, и лишь когда машина сильно вильнула, Дин понял, что пора остановиться.Впереди не виднелось ни одного мотеля, как и ближайшего города. До отца и брата было больше суток непрерывной езды, что означало двое, а то и трое, учитывая его состояние. У Дина почти не было денег, зато был один лишний пассажир. Он не взял ничего из своих вещей, но кое-что валялось в спортивной сумке за заднем сидении – привычки, и только привычки порой спасают жизнь, даже если получены они из-за того опыта, что не хотелось повторять. Наконец, когда стало совсем невыносимо ехать в темноте, да еще и в полной тишине, потому что Кастиэля он будить не хотел, было слишком для человека его степени усталости. Он съехал с трассы в лесок, по накатанной колее заехал за кусты так, чтобы с дороги не было видно машину, и выключил фары. Как можно бесшумнее разложив сидение – изначально в Импале не было такой возможности, но Дин поставил когда-то очень давно. Когда спать, кажется, в машине было нереально – он лег так же, как недавно подсказал лечь Кастиэлю. Он думал, что сон придет мгновенно.
Но, как всегда бывает, даже в самой крайней степени усталости тяжелые мысли мешали заснуть. Его глаза привыкали к темноте, и в скором времени он смог различить лицо Кастиэля, что спал спокойным сном на другом кресле. В конечном итоге человек имеет свойство переставать удивляться тому, что уже случилось, потому что исправить прошлое он не в состоянии. Да и не был виноват Дин в том, что Кастиэль увязался за ним. Дай ему шанс пережить тот день снова, и он все равно нанес бы тяжкие телесные немцу, пошел в психбольницу и вытащил человека из петли. Это не подлежало никакому сомнению, конечно, но все же тихое сомнение скреблось изнутри – а так ли вообще он поступил, а может, был иной шанс. И он снова возвращался к утру, снова вспоминал, пока не понял в предрассветный тихий час, что проблема этого дня была совсем не в этом дне. А в том, как жил Дин Винчестер до того.
Наконец сон сморил и его.
***
Кастиэль проснулся, когда еще во сне понял, что его не будит громкий сигнал по общей системе оповещения. Наоборот, вокруг стояла удивительная тишина. Она была приятна для Кастиэля, как шум улицы. Он вспомнил все, что случилось прошлым днем – это было самое лучшее, что с ним когда-либо случалось. Кастиэль никогда не чувствовал себя таким живым. Он лежал, свернувшись клубочком, но это не помогало ему согреться. Холод – вот, что мешало ему и дальше лежать без осознания того, что кто-то имеет власть и над его утром. Где-то запели птицы. Ничего прекраснее Кастиэль в своей жизни не слышал, ведь фильмы никогда не оставляют внимание на простых звуках. Он открыл глаза, пытаясь прислушаться, но вместо этого случайно переключил свое внимание на Дина. Кастиэль не сомневался, что Дин из хороших людей, а потому мог спокойно смотреть ему в глаза и на него вообще. Он с любопытством обнаружил, что Дин удерживает правой рукой рукоятку пистолета, который уж точно Кастиэлю знаком, ведь фильмов про бандитов было больше всего. Он задумался, можно ли счесть Дина бандитом просто потому, что у него есть «пушка». Это смешное слово очень подняло Кастиэлю настроение, и он хотел сесть.
Но если бы он сел, он бы не видел так хорошо лица Дина. А мог ли он вообще вставать без приказа? То, что он сейчас ехал вместе с Дином, делало именно Дина тем, кто должен говорить Кастиэлю, что и как делать. Но если он спал, то как быть Кастиэлю? Раздираемый противоречиями, Кастиэль снова лег на бок, подбородком прижавшись к чуть вогнутому краю сидения. У него не было теплой куртки, как у Дина, и тем более босые ноги легко замерзали, так что Кастиэлю снова пришлось искать способ абстрагироваться.
Поэтому он взял свою тетрадь и фломастер за неимением ничего другого. Ему пришлось сесть, потому что лежа он рисовать не мог, и сложить ноги под себя, одновременно и согревая. Он не касался фломастером бумаги до тех пор, пока не нарисует образ Дина так же, как и розы в своей голове. Он предавался этому с таким удовольствием, что перестал ощущать даже прохладу утра. Птицы пели все громче и громче, и Кастиэль не смог бы вспомнить момента в своей жизни ярче, даже если бы очень захотел.Он подбирал оттенки, сложив руки на тетради, пока не понял, что оттенков в Дине тысячи. От смуглого телесного до рыжих веснушек, которые так нравятся Кастиэлю. Ему все еще нравится смотреть на Дина. Он точно не роза, потому что в розе, помимо колючек, есть еще и прекрасный цветок, а у Дина вместо этого очень большой невидимый щит. Кастиэль представил цветок в виде щита и колючек, после чего улыбнулся. Образ был так сложен, что Кастиэль потратил часа два, без всякой бумаги наслаждаясь идеальными линиями, которыми он рисовал в своем воображении. Дин был образом из неправильных, неровных линий, но вместе они неожиданно превращались во что-то очень живое, стоило добавить им красок. Окна машины давно запотели, так как собой Кастиэль нагревал все маленькое пространство.
Это только тот, у кого есть в жизни представления о целях, может о чем-то жалеть. У Кастиэля их не было, потому что он и не знал, зачем живет. Он даже не спрашивал, просто жил, и потому быть здесь для него было так же естесвенно, как оказаться снова в больнице. Нет, он конечно бы туда не хотел и, наверное, если бы Дин оставил его где-нибудь, еще долгое время оставался на свободе, прежде чем вернулся. Заскучал бы и по Гарту, и Барону, и маленьким девочкам, и так или иначе вернулся, потому что несправедливо лишь ему получить свободу. Они, конечно, не так умны, как сам Кастиэль, и контролируют себя еще хуже, но они все равно люди и имеют право на такое утро.
Когда Кастиэль осознал, что он не может подобрать цвет для веснушек, он забрался на кресло повыше и склонился к лицу Дина. Смешными пятнышками чуть светлее тона кожи они то тут, то там целыми гроздьями покрывали щеки, нос и даже задевали верхнюю губу. Интересно, чем больше веснушек, тем добрее человек? Кастиэль не был в этом уверен, но он никак не мог поверить, что такое чудо никак не ощущается при прикосновении. Он погрел собственные руки, не жалея, чтобы Дин его пугался, проснувшись, после чего осторожно протянул руку и прижал кончики пальцев к самым большим скоплениям на щеках. Они действительно совсем не ощущались. Но нарисовать их даже в своем воображении было невозможно, потому что если бы Кастиэль нарисовал и их, в Дине не осталось бы ничего, что он мог бы разглядывать так долго.
Поэтому он перестал рисовать, свято уверенный, что видел весь образ Дина целиком.
***
Дин проснулся, когда в машине стало совсем невозможно находиться. Жаркое летнее солнце наконец вышло из-за деревьев и светило на машину почти час. Дин открыл глаза и обнаружил, что Кастиэль все так же смотрит на него. Кастиэль был бледен, но упрямство в нем пока побеждало. Стоило Дину двинуться, как он едва не получил тепловой удар – в машине было не открыто ни единого окна. Он хотел спросить Кастиэля, раздражаясь, однако понял, что это глупая затея, ведь Кастиэля никогда не учили открывать окна в машинах. Он тут жде рванул свою дверь, впуская воздух не менее теплый, после чего, стаскивая куртку, обошел машину и открыл дверь Кастиэля. Парень не соображал ничего, впервые подвергшись влиянию такой температуры. Он даже не смог удержаться за Дина, тут же падая на ослабевших ногах.
- Почему ты не вышел из машины? – только и спросил Дин, потому что уж это точно было выше его понимания. – Какого черта, Кас? – сам того не замечая, он назвал парня сокращенным именем. Это подействовало лучше тени. Кастиэль моргнул и, поморщившись, поднял на него взгляд. Он не смог ничего сказать, потому что не был, подобно Дину, предостережен сном от отчаянной жажды. Хуже всего было то, что в машине у Дина не было ничего, кроме ящика пива, и то раскаленного. Кто знает, не станет ли от него хуже тому, кто всю жизнь просидел на таблетках. Он оставил Кастиэля в тени деревьев. Прошлым вечером он не видел, в каком месте вообще остановился, но предполагал, что если есть лес, значит река тоже должна быть, особенно учитывая такую удобную колею для съезда с дороги. Он вернулся к Кастиэлю, чтобы сказать, куда он ушел, когда обнаружил, что Кастиэль реагирует как-то слишком странно. Он сжался, как, бывает, ребенок перед наказанием, которого он не заслужил, но уже знает, что не избежит. – В чем проблема? – спросил он уже мягче,садясь на траву рядом. Подул хоть какой-то ветерок, но без реки не было никакого шанса избежать перегрева – они его уже заработали.