Ани, выволакивающая из кареты чемодан, не выдержала и все-таки фыркнула презрительно: этот мистичный страх мужчин перед детьми на самом деле выглядел просто смешным. Хотя, помнится, бабушка говорила рассказывала: папа Сатор неделю храбрости набирался, чтобы собственную дочь на руки взять. А ведь, как ни крути, тоже медик, хоть и академик.
— Так что у вас случилось? — брюзгливо спросил Кайрен, недовольно покосившись на Анет.
Да и отобрал у ничего не подозревающей Сатор укладку — девушка от неожиданности даже покачнулась, завалившись боком на карету. Привыкла уже, что чемодан камнем ее в сторону тянет, а тут вдруг раз — и нету ничего.
— Так слушайте! — городовой, видимо от переизбытка чувств, хлопнул несчастной фуражкой себе по бедру. — Сижу я, значит, в будке.
— Какой будке? — бухнула Ани, от удивления даже позабыв, что язык за зубами держать следует.
— Ну девушка, — снисходительно протянул постовой, — не видели что ли будки? Да они на каждом перекрестке понатыканы, а мы в них сидим.
— Простите, я думала они пустые, окошки закрыты всегда…
— Так потому и закрыты, чтоб не лез никто, — охотно пояснил городовой, — а то ведь замучают! Тому скажи, этому подмогни — дергают, сил никаких нет.
— Мы поняли. — Нелдер зачем-то закинул укладку за плечо, держа неудобную ручку на двух пальцах, и пошагал к участку, нисколько не интересуясь, следует за ним кто-нибудь или нет. Сатор с постовым, понятное дело, следовали. Городовой даже пробежался, чтобы врача нагнать. — Вы сидели в будке. Дальше что?
— Так вот сижу и слышу, будто пищит кто, — зачастил служака. — Дверь открываю, а там… мать честная! Я как его разглядел, так чуть с копыт не откинулся! Вот ей-ей, док, не вру. Перепугался аж до мокрых… — городовой быстро глянул через плечо на Ани и тут же отвернулся. — В общем, я его в китель — сменщик мой китель-то оставил, вот в него, значит, пихул — и сюда. А тут уж дежурный вас вызвал.
— Понятно, — кивнул Кайрен, плечом толкая дверь участка.
А вот Ани ничего понятно не было, но спрашивать она не стала, протиснулась следом за Нелдером в темное, словно склеп, пахнущее сыростью и еще чем-то неопределимым, но жутко неприятным нутро здания.
— Слава Лорду! — выдохнул, судя по всему, полицейский, больше смахивающий на мальчишку, ради шутки форму нацепившего. Да и отпрыгнул он от колченого стола, одиноко торчащего посередь пустого холла, слишком резво, не по чину. — Благослови Леди! — почти простонал парень, по-простецки, рукавом, утирая мокрое лицо. — Все разбежались, никого нет, а я тут обделался почти!
— Разберемся, — грозно пообещал «корсар» и, чеканя шаг, направился к столу, согнулся над свертком, на нем лежавшим, да и замер, сильно колодезный журавль напоминая. — Эт’та что? — выдал врач после немалой паузы.
Осуждать за такую неуверенность Ани Нелдера даже и не собиралась. Она сама рот ладонью зажала, чтоб не завизжать. Правда быстро руку опустила, но ведь было же! Впрочем, вряд ли бы нашелся человек, у которого хватило выдержки спокойно смотреть на такое: на столе, поверх смятого кителя и не слишком чистой пеленки лежал… Ну, младенец, наверное. Только странно длинный, будто нарошно вытянутый, с черепом, заметно сходящим к затылку на конус и ушами, которым любая летучая мышь позавидует. А еще это было синюшное, но заляпанное чем-то белым, вроде свернувшегося молока, с опухшей подушкой лицом, глазками-щелочками и морщинистой, как у глубокого старца кожей. Существо по-паучьи, но вяло двигало конечностями.
— Что это? — вслед за Нелдером повторила Анет, зачем-то к городовому повернувшись — тот лишь руками развел и плечами пожал.
— Ну, скорее, кто, — хмыкнул отмерший Кайрен, выпрямляясь. — Если не ошибаюсь, это эльфенок. Или эльфеныш? Хотя, скорее, все-таки метис. Когда служил, у нас… М-да! Давай, Бараш, действуй, — кивнул «корсар» значительно, отходя от стола и руки за спиной складывая.
— Как? — только и сумела выдавить Ани.
— Так обмыть надо, — выдал рацпредложение мальчишка-полицейский, — чего он весь… грязный?
— Я те обмою! — прикрикнул Нелдер. — Это не какая-нибудь грязь, а смазка. Первородная, прошу заметить, детенышу и двух суток не стукнуло, а, может, и того меньше. Не тормози, Бараш! Пуповину бинтиком замотай, растворчиком обработай — и погнали.
— Почему я? — пискнула Сатор.
— А кто еще? — искренне удивился «корсар», на шаг отходя, видимо, очищая поле для деятельности.
Анет, сухо сглотнув, подошла к столу, неуверенно на Кайрена оглянулась — тот кивнул подбадривающе. Падагрично трясущимися руками открыла любезно пододвинутую укладку, выудила упаковку бинта, склянку с дезенфицирующим раствором.
Младенец, будто что-то почувствовав, поджал сморщенные ручки к груди, наморщил над пуговицей носа складку, лишенную бровей, сложил неожиданно яркие губы бантиком, но кричать не стал — он вообще до сих пор ни звука не издал, — а только посмотрел из-под припухших век сосредоточенно.
Ани наклонилась, рассматривая эльфеныша. Не таким уж он и страшным оказался, если присмотреться. На самом деле и бровки у него имелись, и реснички, только беленькие, тоненькие, а на пальчиках ноготки. Почему-то они, перламутрово-розовые, как раковинки, особенно Сатор умилили. А глаза у него были голубые — чистые васильки, а не глаза. И пахло от него теплым, мягким.
— Куда его? — спросила Анет, не слишком ловко и очень осторожно — мерещилось, что руки-веточки вот-вот сломаются — пеленая младенца.
Тот, видимо, против неумелого обращения ничего не имел, посапывал тихонько, по-щенячьи.
— В патологию новорожденных, — с чего-то неохотно и хмуро ответил Нелдер.
— Эх, бедолажина, — совершенно по-бабьи вздохнул вдруг городовой. — И не понять, зачем родился-то. Отцу с матерью не нужен и вот как жить, убогому?
Кайрен на это высказывание отреагировал странно: резко развернулся и вышел, шваркнув дверью, оставив Ани наедине с ребенком. Ну еще и с полицейскими, понятно.
Вот кто его поймет, загадочного? С чего взбесился?
______________
[1] Неонатология — раздел медицины, изучающий новорожденных, их рост и развитие, заболевания и патологические состояния.
Глава 5
Бабуля Сатор не без кокетства утверждала, что старческая деменция[1] ее уже не только посетила, но и навещает с завидной регулярностью. Ну что тут поделаешь? Время никого не щадит, а старость неизбежна. Правда, с точки зрения Ани, неизбежность эта вместе со всеми прилагающимися неприятностями и сложностями, у бабушки наступала очень выборочно. Например, когда начальство грозно вопрошало, почему госпожа преподаватель изволила выкинуть зачетные листы студентов в окошко. Тогда и накатывала та самая деменция. Ну бывает, затмение нашло, запамятовала, что на бумажечке надо оценочку прописать и автограф оставить. Примерещилось, будто это и не зачетка никакая, а голубь, из газетки сложенный.
Это уже дома, так сказать, в тесном кругу старушка, попыхивая неизменной папироской вещала, что, мол: «Если топ-анатомии[2] не знает, то кукиш ему с формальдегидом, а не сессия. Плевать на ректора, проректора и весь деканат скопом. Пусть он Регентше любимым сыночком приходится, а раз не знает, что такое лякрималис, то и никакие зачеты ему не пригодятся, в полотеры без них берут!».
Профессор Сатор, вкупе с академиком Сатор, профессором Лангером и младшими дамами Сатор, степеней не имеющими, предпочитали помалкивать, потому как вздорный характер бабули знали не понаслышке, а о том, что такое лякрималис[3] имели весьма смутное представление. Впрочем, начальство грозной преподавательницы тоже лишь вздыхало, увольнять «старушку с маразмом» не спеша. Во-первых, деменция не мешала ей блестяще владеть предметом. А, во-вторых, сынок-академик вряд ли оценил бы непочтительное отношение к матушке.
В общем, госпожа Сатор не стеснялась говорить, что думает, и делать, что считала нужным. Слабоумие же!
— Кстати, все заметили, что девочка влюбилась? — эдак невзначай поинтересовалась заботливая бабушка, размазывая по тоненькому кусочку сухой булки почти невидимый слой масла — за здоровьем своим, равно как и за фигурой, преподавательница следила очень тщательно. — Не пора ли нам принять меры?
Дедуля уронил вилку, зачем-то полез ее поднимать, сшиб локтем еще и бокал с водой — в общем, под столом у старшего Сатор дел нашлось в избытке. Дядюшка Лангер преувеличенно аккуратно положил приборы и замер, гипнотизируя взглядом остатки омлета на тарелке. Отец Ани, поперхнувшись кофе, закашлялся, да так, словно глоток ему поперек глотки встал. Матушка, предварительно утерев мужу забрызганную бородку, прижала салфетку к груди, видимо, успокаивая зашедшееся сердце. Ну а сама Анет, тоскуя и мечтая провалиться куда-нибудь поглубже, очень заинтересовалась собственными коленями, вернее, подолом, который просто необходимо было разгладить.
— Возможно, я опять что-то не так поняла, — будто ни в чем не бывало, продолжила бабуля, — но вчера вечером девочка интересовалась у кухарки, как печь пирожки. Впрочем, я, вероятно, ошиблась. Скорее всего Анет решила стать поваром.
— Ани, детка! — пораженно воскликнула мама, но, не до конца осознав масштаба трагедии, продолжать не стала, потому и призвала на помощь супруга. — Милый, скажи! — пихнула остреньким локтем мужа в бок.
— М-м… — невнятно промычал отец, безуспешно пытаясь справиться с кашлем. — Это нехорошо, — выдавил Сатор, наконец.
— Конечно, разум мне отказывает, — заключила бабуля, промокая уголки губ салфеткой, — но до вас доходит, как до студентов. Дорогая, — преподавательница с ласковостью кобры улыбнулась снохе, — помнится, когда вы пытались надеть шлейку на моего сына… Ох, простите старуху, сама не знаю, что несу! Я имела в виду, что перед самой свадьбой вы тоже увлеклись кулинарией. Тот косорыленький… кхм!.. замечательный тортик с синими розочками я никогда не забуду.
— Помилуй Леди! — выдохнула матушка, за долгие годы супружества наловчившаяся вылавливать из потока свекровиной любви только то, что действительно имело значение.
— В общем-то, перед нами типичная ситуация, — не слишком внятно пробормотал из-под стола дед, — Согласно теории компенсанаторики, человек, получивший душевную травму…
— Ой, да перестаньте вы занудничать, старый хрыч! — поморщилась бабушка. — Скажите проще: девочка решила доказать подонку, что он ей ни к Хаосу не сдался и потому собралась с этим мерзавцем под венец!
— Подонок — это?.. — осторожно уточнил отец.
— Тот, прошлый, — пояснила бабуля резко.
— А мерзавец?
— Будущий, — припечатала благородная дама, — кому она пирожки пекла. И я считаю, что нам необходимо вмешаться, пока не стало поздно.
— С чего вы взяли, уважаемая, что он мерзавец? — тихо поинтересовался у недоеденного омлета дядюшка Лангер.
— Вы желаете убедить меня в обратном? — язвительно поинтересовалась преподавательница.
— Ни в чем я не пытаюсь вас убедить, — начиная раздражаться, буркнул профессор, — Я даже понятия не имею, о ком идет речь!
— Вот именно, понятия не имеете, — бабуля своих позиций сдавать явно не собиралась. — Вы всегда поощряли эти дикие эскапады, желая вырастить из девочки совершенно авантюрную, безответственную личность, то есть полное подобие себя самого! Друг мой, вы там отсидеться решили? — госпожа Сатор приподняла край скатерти, пытаясь заглянуть под стол. — Смею напомнить, речь о вашей внучке идет!
— Собственно, с точки зрения прикладных теорий… — охотно отозвался дедушка, вылезать, впрочем, не спеша.
— Мама, успокойтесь! — всполошилась средняя Сатор. — У вас же сердце!
— У меня сердце, — не стала спорить бабушка, — а вот у вас всех, похоже, данный орган отсутствует вовсе, хотя это и нонсенс! Мало ребенок страдал? Желаете еще?
Ани, придерживая стул, чтобы он ножками по паркету не скрипнул, поднялась и тихонечко скользнула в дверной проем, по летнему времени прикрытый лишь легкой занавеской.
А на террасе было по-настоящему хорошо. Солнце уже поднялось над деревьями, но еще не палило, трава поблескивала непросохшей росой, из сада тянуло утренней умытой свежестью, потому и дышалось легко, свободно, как-то вкусно. Тюль на распахнутых окнах заигрывал с ветром, где-то лениво, не всерьез тявкала собака.
Анет стало по-детски просторно, будто каникулы только-только начались и лета впереди еще много, радость пока можно и не экономить.
Девушка обеими руками оперлась на перила террасы, привстала на носочки, потягиваясь всем телом, глубоко-глубоко, так что в груди больно стало, втянула пахнущий теплом воздух, улыбнулась невидимому за яблонями солнцу. А на звук шагов даже не обернулась. Чего оборачиваться, если и так знаешь кто идет?
— Ну что? — медведем проворчал Сатор, обнимая дочь. Ани прижалась к выпирающему мячом, мягкому животу — никакой подушки не надо. — Ничего, — сам себе ответил академик, — и это пройдет.
Анет промолчала, слушая, вернее, лопатками чувствуя, как ровно, гулко бьется отцовское сердце. А еще в академике что-то побулькивало — в желудке, наверное.
— Правда, что ли, влюбилась? — со слоновьей деликатностью поинтересовался родитель.
— Папа! — возмутилась Ани.
Вернее, хотела было возмутиться, а вышло устало-досадливо.
— Да я-то что? Я ничего. Только вот…
— Ну что? — огрызнулась Анет, продолжения не дождавшись.
— Да мыслишка мне в голову пришла. Вот скажи, дочь, может, я не прав, а?
— В чем? — удивилась младшая Сатор, откидывая голову, упираясь затылком в мощную отцовскую грудь.
Вернее, в рубашку, несмотря на все старания матушки все-таки заляпанную кофе. Впрочем, потеки могли и от соуса остаться. Или от варения, например.
— Да понимаешь, какая затыка, — смущенно прогудел отец, эдак пристально что-то в саду рассматривая. — Я вот сам говорил: ну зачем против ветра плевать, так? Мол, лучше переждать, когда пройдет, а там потихонечку-полегонечку шагать себе, куда надо.
— Говорил, — подтвердила Ани.
— Вот теперь и думаю: а верно ли? Может, и нужно плевать-то?
— Зачем?
— А хоть для самоуважения! — залихватски, даже ухарски брякнул отец и вроде бы подмигнул — чего он там лицом изображал, Анет за бородой не очень видно было. — Ладно, ребенок, не бери в голову. Это я так, по-стариковски сопли размазываю.
— И все-то вокруг старики! — возмутилась Ани.
— Зато ты пока молодая, — не очень понятно отозвался академик, ненавязчиво подталкивая дочь к лестнице, ведущей с веранды. — Шагала бы ты отсюда, а то сейчас наши дамы в оборот возьмут.
Анет и не протестовала. Оказаться в обороте у милейших дам семейства Сатор ей сейчас меньше всего хотелось.
Во дворе подстанции было не по рабочему оживленно и даже многолюдно. СЭПовцы, сероватые и побитые после отработанных суток, по домам не спешили, а свеженькая, полная утренней наивной бодрости смена не торопилась заступать на дежурство. Ани еще и в ворота войти не успела, а догадка, с чего это тут так многолюдно, уже родилась. Даже не догадка никакая — почти уверенность.
Собственно, реальность полностью оправдала ожидания. Правда вот, Нелдер в этот раз не на карете сидел, а почему-то на крыше ремонтного бокса. Зато старший врач нашелся там, где и ожидалось — на крылечке.
— Слезай, — угрожающе прогудел начальник, хмуро поблескивая лысиной.
Сегодня вид у него и впрямь был грозным, руки на шкафоподобной груди он сложил очень значительно и улыбаться не думал. Да и люди во дворе хоть и посмеивались, но не слишком громко, сторожко так, в кулачки.
— Не слезу, — безмятежно отозвался Кайрен. Откинулся назад, опираясь на локти, подставляя солнцу пиратскую физиономию. — Ты меня бить будешь.
— Буду, — мрачно пообещал старший врач. — Ногами.
— Ну и какой мне резон слезать?
Анет, конечно, не видела, но очень живо представила, как Кайрен бровь изогнул.
— Потому что я приказываю! — в сердцах рыкнуло начальство.