Глава 43. Горячее дыхание пустыни
Его разбудил предрассветный холод. Тело сотрясалось от озноба, скрюченные пальцы едва могли согреться даже спрятанные на голой груди. Но хуже всего было чувство жажды — оно-то и заставило мужчину встать на колени и прижаться к влажной поверхности камня. Сначала лбом, потом пересохшими, растрескавшимися губами. Слишком мало… Внезапно Гордас вспомнил о гладкой металлической поверхности летмобиля, стоило навестить свою машину, если она все еще на виду.
Уже равнодушно взирая на безмолвные экспонаты «костяного сада», Гордас добрался до места посадки. Спустя недолгое время курсант жадно слизывал капли конденсата с полированного купола, торчащего из остывшего за ночь песка. Мало… мало… Желудок сводит голодной судорогой, а вокруг только груды костей, давно потерявших плоть.
Новый ритмичный звон колокольчиков заставил вздрогнуть и прислушаться. Ветра не было. Гордас только сейчас обратил внимание на подозрительную тишину, установившуюся на площадке. Сиятельный Антарес еще прятался в густых грязно-белесых облаках. Звезда едва-едва освещала бесплодную почву пустыни, но в той части могильника, где были собраны человеческие останки, курсант заметил какое-то движение.
Гордас быстро огляделся в поисках подходящего средства защиты или нападения, в зависимости от того, кто встретится на пути — возможная добыча, а, может, опасный враг. Вооружившись изогнутой реберной костью древнего хищника и обломком челюсти с торчащим из нее зубом длиной в ладонь, мужчина бесшумно подкрадывался к месту своего ночлега.
Сейчас курсант был готов к любой схватке, даже со стаей оживших мертвецов, желающих поскорее низвести его облик до собственного уродства. Но скелеты не покидали своих пьедесталов. Их навестили…
Высокий, худой словно жердь мужчина в бурнусе подвязывал плечевые кости нового экспоната этого открытого музея. Закончив свою работу, человек отошел на пару шагов назад, оценивая результат, а потом поправил локтевой сустав, придав костям нужное положение.
— Кто ты такой? — сипло вопросил Шалок незнакомца, крепче сжимая в руке свое импровизированное оружие.
Чужак даже не обернулся на голос, но незамедлительно выдал тихий ответ:
— Я — Садовник.
Не слишком удовлетворенный услышанным, Гордас набрал в грудь побольше сухого воздуха и на едином выдохе воскликнул:
— Мне нужно перейти пустыню и добраться до гор. Как это сделать? Есть у меня шанс?
Незнакомец так же спокойно и равнодушно бросил через плечо:
— Можешь пойти со мной. Нам почти по пути.
Гордас даже опустил руку с ребром давно погибшего ящера, неужели и на Маракхе курсанту нежданно улыбнулась удача…
— Так значит, ты мне поможешь, я верно понял тебя? Мы вместе пересечем пески, ты покажешь нужную дорогу.
— Покажу, — охотно заверил чужак. — Но не просто так. Я возьму тебя в услужение. Маршрут займет около сорока дней — все это время ты будешь на правах моего раба. Придется делать все, что я прикажу тебе.
Гордас хрипло рассмеялся, запрокинув голову к заалевшему краю неба.
— Твоим рабом, говоришь… Весело! И чем же я должен расплачиваться с тобой? Ловить тебе ящериц в камнях, поить своей кровью… сколько во мне ее осталось… А, может, стать твоей лучшей подружкой? Откуда мне знать, чего именно ты захочешь от меня?
Мужчина медленно повернулся к Шалоку. Тень от плотного капюшона, низко надвинутого на глаза, мешала рассмотреть лицо, оставался виден только заостренный, гладко выбритый подбородок и краешек бледных губ.
— Мне нужен попутчик-собака.
— Что-о-о?
— Я сказал — собака, — терпеливо повторил незнакомец, словно объясняя урок нерадивому ученику, — поверь, в этом нет ничего унизительного. Ты просто идешь рядом и не задаешь вопросов. Я буду поить тебя дважды в день. Если скажу лежать — будешь лежать и побежишь, если я велю. Также согласишься мыть мне ноги у каждого источника. Это все. Подумай… без меня тебе не пройти земли песочников, вообще не выйти отсюда. Решай сейчас — да или нет.
Гордас шире растянул губы в улыбке, почти не чувствуя боль от лопнувшей кожи.
— Я голоден. Почему бы мне не убить тебя и не съесть твое сердце еще горячим, раз уж больше тут не водится живности. А… Садовник?
— Убить меня ты не сможешь. Зато пострадаешь сам. Решай. А если согласен на мое предложение, встань на колени и склони голову.
— Как велишь мне себя называть… Хозяин? Господин? Бог? Кто ты по сути — человек или чудовище, наподобие той болотной твари? Ответь прямо, ты порождение Марионы?
Мужчина в бурнусе склонил голову к плечу и Гордасу послышался тонкий скрип трущихся друг о друга изношенных суставов.
— Все вокруг порождение Марионы, так не все ли тебе равно — человек я или уже нет.
— Зачем я тебе, скажи? Что за нелепое предложение?
— Мне ты не нужен. Зато я нужен тебе. Ты служишь собакой, я служу твоим хозяином. Это не мой выбор, я тоже всего лишь раб сада и не могу изменить свой путь. Так ты готов пройти его вместе?
Гордас подошел ближе и, откинув в сторону ненужную кость, протянул правую руку тому, кто назвался Садовником.
— Я готов быть твоим спутником, готов разделить с тобой все тяготы путешествия, пусть даже как твой слуга, но не равняй меня с собакой, слышишь? Я не бессловестное животное, я — человек!
Мужчина издал низкий горловой звук, который можно было трактовать как насмешку.
— Кто знает… может, в скором времени ты поймешь, что лучше бы тебе быть жуком, способным зарываться в песок от палящих лучей или змеей, которая прячется в трещинах между камнями. Человек… Много ли здесь поводов для гордости… Может, скоро ты вовсе забудешь о том, кто ты есть… Идем, пока что человек, не желающий быть собакой!
Садовник гортанно вскрикнул и на его зов из-за каменного столбы выбежало странное существо, похожее на страуса — вот только мощная голова его была снабжена челюстью, полной мелких, острых зубов, а рядом с перьями торчали костяные пластинки — шипы.
Птице-зверь в нетерпении перебирал двумя сильными лапами, пока мужчина взбирался на его спину, а потом круто развернулся и подпрыгнул на месте, хлопая короткими крыльями, словно радуясь предстоящей пробежке. Но Садовник немедленно укротил его норов, перебирая поводья в тощих руках.
Вытянув вперед крепкую длинную шею, животное чинно отправилось в сторону молчаливых песчаных холмов, а Гордас побрел следом. Череда последующих дней слилась в одно густое дрожащее марево. Иногда курсанту казалось, что он все же провалился в то проклятое болото и сейчас его душа бродит по миру, нигде не находя пристанище. Тогда отчего же так страдает тело… Отчего истерты до кровавых пузырей ноги, воспалены глаза, измучен разум.
Питание было скудным — растертые в кашицу зерна из мешка Садовника и немного воды из его же бурдюка. Курсанту не раз попались на глаза змея или скорпиона, но догнать и схватить шустрых обитателей пустыни не получилось. А вот птице-зверь Садовника питался гораздо лучше — ловко разгребал лапищами песок и вытаскивал за хвост то ящерицу, то сонного суриката. Еще каким-то чудом "чудо-конь" обходился без питья. Гордас почти завидовал ему. Сам он теперь двигался рядом со своим молчаливым спутником или немного отставал.
Первый полноценный отдых состоялся у полуразрушенного арыка, рядом с которым Шалок обнаружил остатки крепостной стены и засыпанные песком улицы. Мертвый город. Брошенный город. Пустыня поглотила его, но оставила немного воды случайным гостям. Здесь Гордас все же исполнил пожелание своего провожатого и вымыл ему ноги водой, принесенной из мутного родника.
Гордас смирился, полностью осознавая собственное бессилие и неспособность бороться с дикой стихией. Человек слаб перед природой и ее Создателем. Человек — раб и червь, которому самое место ползать в грязи.
Сам Шалок уже едва ли верил в благополучное завершение своего маршрута, порой ему начинало казаться, что эта пустыня никогда не кончится, что он обречен вечно бродить по ее дышащим, словно живым, холмам, спать на остывшем за ночь песке под безразличными ко всему небесами. Но даже отчаяние первых недель пути постепенно оставило его, приведя на смену тупое равнодушие и покорность. Вот тоолько и эти чувства оказались не слишком прочными.
В седьмой раз вымыв сухие смуглые ноги Садовника и тщательно обтерев их куском полотна, Гордас с сомнением посмотрел на оставшуюся воду — ее предстояло слить у подножия соседней дюны как оскверненную. Кровь, казалось бы ставшая прахом в изнуренных венах курсанта, вдруг воспламенилась яростью. Обращаясь к своему загадочному спутнику, Шалок прошипел сквозь стиснутые зубы:
— Ты каждый день даешь мне по паре глотков, пока мы кочуем от колодца к колодцу. А добравшись до воды, сам плещешься в ней как утка, заставляя меня умываться твоими ополосками. Почему бы тебе не вымыть мне ноги, а? Хозяин?
Садовник в упор глянул на дерзкого человека своими глубоко посаженными узкими глазами, цвет которых было невозможно понять, но Гордасу они казались двумя раскаленными угольками, вставленными в глазницы.
— Мой пес научился рычать? Славно. Я уже и не надеялся услышать твой голос.
— Я не раз пытался с тобой заговорить и получал удары плети в ответ!
Садовник затрясся от беззвучного смеха, полы его плаща развевались по ветру.
— И даже пробовал выхватить кнут из моих рук — предсказуемо неудачно.
Но Гордас слишком долго копил в себе злость и обиду.
— Какой в этом прок, скажи? Я готов страдать и ползти по раскаленным камням с высунутым языком, но ради чего, вот что не дает мне покоя? Какой смысл в моих муках, кому они нужны?
— Может, тебе.
— Это же абсурдно! Чему могут научить пытки?
— Ну, пытки еще ждут тебя впереди, — уверенно заявил Садовник, — а впрочем, ты зря меня вопрошаешь. Я всего лишь Смотритель костяного сада, а не создатель его. Почем мне знать, где тут вход, а где выход и почему все реки текут под гору, а не наоборот.
— Ты просто не хочешь мне говорить! Ты должен знать правду!
— Как же вы все озабочены этим смыслом, — устало вздохнул обладатель бурнуса, глубже надвигая края капюшона на лицо, — а если его вовсе нет, что тогда? Конечно, поначалу ты будешь крепко разочарован, но попытайся привыкнуть к подобной мысли…
— Я не хочу привыкать к страданиям, это жестоко!
— Так тебя никто и не заставляет. Вот нож — убей себя и все сразу закончится. А вон на столбе веревка, ее конца как раз хватит, чтобы дважды обернуть вокруг твоей тощей шеи. Иди… чего же ты медлишь или тебе снова страшно? Что останавливает тебя сейчас? А, может быть, это и есть твой пресловутый смысл?
— Сколько нам еще идти, вот что я хочу знать.
— Не знаю на счет тебя. Я-то уже пришел. А вот ты, поступай, как хочешь.
Гордас растерянно оглянулся вокруг.
— Ты бросишь здесь меня одного?
— А разве нас когда-то было двое? Посмотри-ка внимательней.
— Куда посмотреть… что… что такое…
Гордас принялся тереть руками глаза, но зрение померкло — неподвижная фигура Садовника перед ним будто осунулась и уменьшилась, длинный некогда плащ его превратился в истлевшие лохмотья. Шалок выпрямил дрожащие ноги и, рывком поднявшись с колен, присел на каменную плиту рядом со своим проводником. Осталось лишь сдернуть с него капюшон и увидеть наконец истинный облик своего недавнего собеседника — высохший труп, готовый рассыпаться при малейшем неловком прикосновении.
Не возможно было поверить, что эта дряхлая мумия еще недавно двигалась и даже говорила. Гордас глухо застонал и ничком свалился на землю, а потом принялся в бешенстве кататься по ней, загребая полные ладони песка. Обессилев, мужчина приподнялся на локте и еще раз вгляделся в размытые черты мертвеца.
Сколько же лет он сидит неподвижно на своем каменном ложе… И какая сила заставляет это иссохшее тело подниматься и пестовать свой костяной сад… Чья извращенная воля не дает покоя усопшему, и кем был он при жизни — магом или правителем? А, может, жрецом древнего народа, прежде населявшего эти земли… О том знают лишь желтые пески, но они умеют надежно хранить свои и чужие тайны.
Следующий взгляд Гордаса упал на веревку, свисающую с рукотворного столба, испещренного незнакомыми письменами. «Это просто и быстро… Но что за последней чертой… Если совсем ничего, тогда и в смерти тоже нет никакого смысла. Зачем же спешить, раз она сама ко мне не торопится».
Дрожащими руками Гордас набрал мутноватой воды в бурдючок, укрепил за поясом нож, поправил на голове повязку от жгучих лучей Антарес и отправился дальше. Толстая перламутровая змея дважды обвила плечи Садовника и, поднявшись выше, изящно протиснулась в пустую глазницу черепа. Узкий язычок твари порхал между ядовитых зубов, а острые зрачки больших выразительных глаз еще больше сузились, провожая фигурку одинокого путника.
А Гордас все шел и шел, пока не упал и не выпил остатки воды, потом пытался ползти, скоро впал в забытье, но, очнувшись от ночной прохлады, двинулся дальше. Уже все равно в каком направлении… А когда, спустя еще один день, жажда стала особенно невыносима, Гордас скорчился на песке и приготовился уснуть навсегда. И даже не удивился, увидев, как перед его лицом льется поток живительной влаги. Однако, какой реальный мираж.
Заставив себя разлепить припухшие веки, курсант заметил рядом человека. Мужчина с видимым наслаждением глотал напиток из бутылки с яркой наклейкой, после чего отставил посудину в сторону и обратился к лежавшему на земле Гордасу.
— Осталось совсем немного. Продержись до утра, должен пойти дождь, вон там, впереди, видишь, начинаются горы. Буду ждать тебя в амфитеатре среди скал.
— Оте-ец… о-те-ец… по-дожди…
— Мне пора. Помни, я слежу за тобой. Всегда. Ты не один.
Напрасно стараясь подняться, Гордас словно в тумане видел, как мужчина в военной форме быстрым шагом направляется к летмобилю. Затрудненный вздох… приступ лающего кашля… как будто легкие под завязку забиты песком… Обман… Ему просто померещилось — никого здесь не было, это всего лишь игры умирающего сознания. Надежда высохла подобно плоти старого Садовника.
Но на песке лежала закрытая полупустая бутылка с бесцветной жидкостью, а от нее на ближайший холм вели следы тяжелых армейских ботинок. Пока Гордас открывал свою находку и жадными, судорожными глотками пил воду, их уже замело.
Глава 44. В золотой западне
Усадьба Шалока
Я не помнила, как добралась до дома, Истукану пришлось нести меня на руках. Сначала я даже вырывалась, пыталась куда-то бежать, но, похоже, андроид имел четкие инструкции на подобный случай. Он просто забросил меня на плечо, как тюк ткани, и крепко удерживая своими ручищами, связался с Лоутом. А от медицинской помощи в Эмпоцентре я отказалась сама, смекнув, что меня могут упрятать в местный стационар на пару деньков — подлечить нервишки.
Я хотела срочно поговорить с мужем. Я же все чувствовала, все видела — Гордас умирал на его глазах, а он… стоял и смотрел, а потом отвернулся и ушел, оставив сына лежать на раскаленом песке. Немыслимо!
Шалок примчался в усадьбу уже через полчаса после того, как мой верный доктор напоил меня какими-то успокоительными пилюльками "самого мягкого воздействия на нервную систему".
— Соня, что случилось? ИС сообщил, что тебе требуется квалифицированная психологическая поддержка, я могу связаться с нашим специалистом…
— Мне уже лучше. Твои роботы хорошо умеют утешать женщин. Истукан затащил наверх, а Рик сунул в рот таблетку. Почему у меня еще руки не связаны и на окнах у нас не хватает решеток? Украшенных изумрудами, например.
— Ты злишься и хочешь меня в чем-то обвинить? Я тебя слушаю.
О, как я сейчас ненавидела его спокойное, привычно сосредоточенное на разговоре лицо. Такая похвальная выдержка… Истинный солдат Марионы!
— Ты вылил перед ним воду, ты дал ему умереть!
— Гордас жив.
— Откуда ты знаешь, ты же бросил его в этом пекле?!
— Если он прекратит существование, мне сообщат, пока такой информации не было.
— Ты ходячая машина, а не человек! Речь идет о твоем сыне, Лоут!
— Я не могу пройти испытания за него. Свой маршрут я когда-то проделал честно, теперь его очередь.