Слушай, Мариона, да самое несчастное существо во Вселенной — это ты и есть, потому что ты уже изнемогаешь от своей божественной сути, уже не знаешь куда себя деть, чем занять. Эй! А ты не желаешь стать обычной женщиной ради разнообразия? Страшно? Низко?
Так вот чего вечно бояться и тайно желают боги — хоть на минуточку оказаться на месте простого смертного: родиться, вырасти и умереть как простой смертый. Но увы… Никак!
А теперь уже придуши меня или избавь от своего общества. Честно сказать, ты мне тоже начинаешь надоедать. Ага! Такого тебе точно здесь не говорили. А мне плевать на твой гнев! Я сейчас воображу себе, что я тоже Земная богиня в изгнании… гм… только лишенная возможности мановением руки строить города и рушить горы. Привет, сестра! Одиноко тебе тут среди твоего всемогущества…
Я не знаю, чем бы кончился мой сумбурный монолог, но в дверь опять постучали и занудный голос Рика начал вещать, что режим питания нарушать нельзя. Я запустила в двери подушкой, мне сейчас так хотелось кого-то отлупить… Но я только сдернула измятый сарафан и натянула просторное домашнее платье.
Я хочу есть мясо и пить вино. И больше никогда не стану лить слезы об ангелах. Я вообще в них больше не верю. С высоко поднятой головой я покинула пустую комнату и направилась в столовую.
Глава 48. В горах
Маракх. Венец второй. Холод
Гордас долго высматривал в кучке военных отца, но Шалок старший незаметно подошел сзади и положил руку на плечо сына. Гордас невольно отпрянул, а потом, узнав родное лицо, едва мог скрыть всю гамму чувств, мгновенно переполнивших душу.
— Отец!
Зеленые глаза Лоута раскрылись шире, губы дрогнули в легкой улыбке.
— Мы встретились в амфитеатре, как я и обещал. Рад видеть тебя здоровым и крепким.
— Как она?
— Ты спрашиваешь о Соне? У нас все хорошо.
Гордасу вдруг нестерпимо захотелось поменяться местами с этим седеющим мужчиной в черной форме штурмовика. Пусть он останется здесь, а Гордас вместо него сядет в летмобиль и покинет каменную площадку, чтобы стремительно лететь назад, к беспокойному теплому морю, на побережье которого живет девушка с самыми голубыми глазами во Вселенной.
Этим мечтам пока сбыться не суждено, а воображение уже рисовало один сюжет за сюжетом: Соня тоскует, Соня вынуждена отвечать на притязания мужчину, которого хотела бы считать лишь другом… Порыв гнева заслонил родственные чувства:
— Не смей ее обижать, слышишь! Иначе я вернусь и убью тебя.
Шалок изобразил на лице подобие удивления:
— А ты намерен вернуться? Мне сказали, ты нашел здесь новую семью. Может, это и к лучшему.
Лоут отступил на шаг и как- будто подобрался для отражения возможного броска сына, в то же время пристально рассматривал парня с головы до ног.
— Почему бы тебе и впрямь не остаться здесь? Мы с супругой поймем и примем твой выбор. Мирная жизнь охотника и скотовода заслуживает уважения. Никто не предъявит претензий.
Сдержанный тон отца только будил в молодом мужчине желание спорить:
— Говори что угодно — я и сам знаю, как мне поступить. Предгорье лишь передышка, но я уже достаточно отдохнул и хочу двигаться дальше.
— Соня знает про твою новую подругу, Соня больше не ждет тебя.
— Нарочно хочешь меня ранить? Подожди, еще не пришло время. А мия здесь уже не причем. Я пойду вперед ради тебя, отец, чтобы сравняться с тобой. И даже если тебе все равно, я докажу, что способен выдержать три кольца Короны: жар, холод и боль. Говорят, Маракх меняет людей, а я постараюсь хоть в чем-то остаться прежним. Мне нужно знать, на что я способен. Марионе нужны лучшие? Так, я стану лучшим или погибну во льдах. До встречи в каменном мешке… отец!
Гордас отвернулся и быстрым чеканным шагом покинул площадку, где приземлился военный корабль. Он уже не слышал слов, произнесенным напоследок враз постаревшим солдатом:
— Конечно, мне не все равно… мой мальчик.
По узкой каменистой тропе Гордас чуть ли не бегом спускался обратно в долину. Лицо горело, сердце бешено колотилось… Он так долго ждал этой встречи, так хотел пожать руку отцу и принять его поздравления в связи с прохождением половины испытаний. Разве Гордас не заслужил немножечко похвалы? Впрочем, отец всегда был на нее скуп. И теперь Гордас искал в себе остатки гнева и обиды на отца. Но их не было. Ничего не было. Какое-то странное отчуждение от человека в черной форме штурмовика.
А еще ныло в груди при мысли о Соне. Что она может знать об Ахиль… И что это изменит в ее отношении к Гордасу… Самое скверное, что нельзя повидать Соню даже на пару мгновений, чтобы сказать… Что же ей сказать? Соня принадлежит Лоуту. Но ведь однажды она предложила Гордасу бежать от него… Звездолет, спрятанный на Змеином острове… Кольцо защиты Марионы… Ни единого шанса.
Гордас стоял на краю обрыва, и мелкие камешки скатывались вниз под его ногой. Неужели выхода нет? Тогда нужно подойти максимально близко к проблеме. Нужно посмотреть в глаза тому, что стоит у тебя на дороге, заглянуть в самую бездну. А потом принять твердое решение и уже не сворачивать с пути.
Вечером в шатре кочевников Гордас сложил свои вещи в мешок из шкуры ягненка и простился с хозяевами, давшими приют на месяц цветущих маков. Ахиль молча наблюдала за сборами мужчины, а потом и сама принялась готовиться к переходу через горы. Шалок откинул косу, скрывавшую лицо девушки и спросил прямо:
— Что ты задумала?
Ахиль отвела взгляд и продолжила утягивать дорожную суму:
— Тебе потребуется проводник. Я немного знаю местные тропы и пойду с тобой.
— Прости, но между нами не было никаких уговоров.
Девушка остро глянула на гостя, столь глубоко запавшего в сердце, упрямо поджала губы.
— Я просто пойду за тобой. Прогнать меня ты не сможешь!
Последнюю ночь в становище Гордас почти не спал. За шкурой, отделявшей его половину, долго переговаривались степняки, похоже, Ахиль отстаивала свое желание уйти с чужаком. Марионец напрасно надеялся, что родные ее удержат. Напрасно представлял, что покинет приветливое жилище с первыми лучами алой зари…
Ахиль шла за ним след в след, отставая всего-то на десяток шагов, и Гордас уже перестал оглядываться. Пускай проводит до каменной гряды, а там состоится их последний разговор. Шалок ничего не обещал девушке, но что-то похожее на раскаяние угнетало совестливую душу.
Та ночь… единственная ночь между ними была отчаянно-безрассудной. Ахиль отдавала себя без остатка, а ведь ей было больно — Гордас заметил и то, как сжимались ее тонкие пальцы, и след, оставшийся на утро от прикушенной губы. Он был ее первым мужчиной. И должен покинуть навсегда. Это жестоко, но ведь она знала, что Гордас уйдет, неужели рассчитывала привязать его близостью.
Порыв холодного ветра бросил в лицо пригоршню каменной трухи. «Ахиль…» шуршал под ногами гравий. «Ахиль…» — выкрикнул сокол, слетевший с утеса вниз, в ущелье, наверно, заметил добычу. Гордас ускорил шаг, но переметная сума давила плечи, и в мысли закрадывались сомнения. А нужно ли ему уходить? Не лучше ли еще раз все хорошенько обдумать?
Над горным кряжем сгустились тучи, стоит поискать убежище на случай дождя. Но Гордас торопливо пробирался по узкой тропинке, что петляла вокруг скалы, Гордас хотел отрезать себе путь назад, хотя ноздри его словно бы ощущали запах горячего мяса и свежей лепешки, а уши слышали, как стучит о дно чаши тугая струя верблюжьего молока.
Стоит закрыть глаза и перед внутренним взором появится смуглая крепкая грудь с вытянутым темным соском, который так и хотелось поймать губами… "Ахиль! Зачем ты околдовала мой разум… Я не могу быть твоим".
Гордас даже не стал подзывать девушку к себе, когда решил остановиться для того, чтобы осмотреть долину и немного поесть. Погода испортилась, на черной куртке расплылись первые капли небесных ручьев. А ведь еще не так давно Гордас брел по пустыне и молил о глотке воде — тело пекло зноем, язык распух… Но сейчас пора прятаться от дождя, хотя бы в эту пещеру.
Курсант мгновение колебался, стоит ли окликнуть свою упрямую спутницу, но только тряхнул головой и забрался в широкую горловину грота. В глубине пещеры ботинки марионца наткнулись на разбросанные в беспорядке кости крупных животных, Гордас торопливо зажег факел и оглядел нечаянное пристанище. Похоже, пещеру облюбовал в качестве логова хищный зверь. Придет ли он на ночлег или продолжит охоту ночью…
Собрав в кучу несколько найденных у входа хворостин, Гордас устроил подобие костра, но его хватит ненадолго. Между тем ливень усилился и вскоре на стене показалась тонкая тень, напомнившая очертания женской фигурки.
— Я только пережду ночь, а потом можешь опять делать вид, что идешь один. Надоедать тебе я не стану.
Гордась нахмурился, стараясь не показать отголосков радости и успокоения — Ахиль не придется мокнуть и замерзать.
— Я тебя не гоню, но завтра ты вернешься в стойбище.
— Вот уж ни за что!
Девушка звонко рассмеялась, стягивая с себя меховую безрукавку, а за ней и нижнюю рубашку.
Гордас заметил, что при себе у девушки были еще посох-копье и переметная сума. Сердце мужчины тоскливо сжималось от мысли, что Ахиль почти весь день упорно брела за ним, не желая отпускать одного. А еще вид обнаженного женского тела будоражил и пьянил, заставляя шагнуть навстречу наваждению.
— Ты вымокла и замерзла, накинь мою чистую рубашку.
Девушка опустилась на колени у догорающего костра и откинула назад длинные косы.
— Мне тепло от твоих взглядов. Но лучше высушить и твою одежду, а пока я сама буду согревать тебя.
— Ахиль, мы больше не должны этого делать. Я не могу стать тебе мужем, не могу забрать с собой. Ты это знала, я всегда был честен с тобой.
— Так останемся здесь, пока мы еще так близко от кочевья! Любовь моя исцелит твою душу, ты забудешь прошлые печали и утопишь воспоминания в новых счастливых днях. Я подарю тебе сына…
— Ахиль, я должен идти. Ты была для меня светом все это время, но я ничем не могу тебя отблагодарить. Прости… Может быть, я безумец и совершаю большую ошибку. Может, после я стану жалеть о тебе, если сумею выжить во льдах и все же достигну моря. Но своего решения сейчас я не изменю.
Гордас перехватил маленькие холодные руки, пытавшиеся опуститься на его плечи, и крепко сжал их, глядя в страдающие глаза кочевницы. Не в этот ли момент мужчина услышал шорох откатывающихся камней у входа в пещеру… На поблекшие угли бережно легла последняя ветка. Осталось подняться и встретить опасность лицом к лицу.
Ахиль гибко метнулась в сторону за своей одеждой, притаилась у стены, слилась с нею, пока Гордас медленно шел навстречу нежданному гостю или наоборот — хозяину убежища, так легкомысленно занятого людьми во время дождя. Вскоре проем в пещеру заслонила массивная фигура большого животного, и курсант поудобнее взялся за рукоять охотничьего ножа. Похоже, это будет славная схватка… последняя битва… только бы Ахиль успела выбраться наружу и убежать.
Медведь шумно фыркал, принюхиваясь к незнакомым запахам, а потом поднялся на задние лапы и с глухим, утробным ворчанием двинулся на человека, который едва доходил ростом до груди горного исполина. Гордас успел встретить удар огромной лапы собственным клинком, и был тотчас отброшен в дальний угол пещеры.
В ушах звенел пронзительный женский крик. Располосованный медвежьими когтями бок наливался кровью, но зверь почему-то не торопился прикончить ослабевшего противника, а вместо этого с раздраженным рокотом развернулся в сторону выхода. «Ахиль…».
Зажав рану ладонью, Гордас вскочил на ноги и, нащупав под ногами нож, кинулся на спину медведя. Мужчина дважды успел вонзить оружие в холку и снова рухнул навзничь, сброшенный разъяренным животным, от злобного рыка которого, казалось, сотрясаются стены грота.
Придя в себя, первое, на что обратил внимание Гордас, была мертвая тишина, царившая вокруг, а потом ее нарушил слабый человеческий стон. Раздирая кожу на взмокших ладонях, ломая ногти, курсант пытался сдвинуть огромную тушу медведя с тела Ахиль. Девушка еще дышала, но из горла ее ручьем текла алая струя крови — жизнь стремительно покидала кочевницу.
Колени Гордаса промокли также и от медвежьей крови, скорее всего зверь получил смертельный удар именно от копья Ахиль — медведь напоролся на него, стараясь подмять под себя невзрачного соперника. Копье вонзилось прямо в живот зверя, и оправиться от этой страшной раны хозяин пещеры уже не сумел.
Ахиль умерла, так и не произнеся ни слова укора или прощания. Все сказали ее глаза — широко распахнутые, полные непролитых слез. Держа девушку на окровавленных руках, Гордас пытался собраться с мыслями, но своды грота качались над ним, очертания бурой мохнатой туши расплывались, как будто медведь тоже пытался приподняться и выбраться наружу, вынуть из мяса обломок копья и вернуться, чтобы исцелить также и свою безвинную жертву.
«Ахиль… Ахиль… очнись… ты поила меня молоком, делила пополам свою лепешку и отдала себя всю, а что дал тебе я взамен? Только горе и смерть… Зачем я пришел в твою жизнь, Ахиль… Зачем ты отдала свою жизнь ради меня…».
Он уже потерял счет времени, он всю ночь просидел, мерно раскачиваясь над телом подруги, он даже что-то напевал, припомнив старые песни — песни из другого мира. А потом на смену пустому отчаянию пришла озлобленная жажда деятельности. С первыми лучами Антарес мужчина похоронил свою спутницу недалеко от пещеры, вырезал кусок медвежатины в дорогу и отправился дальше, вверх по тропе, в сторону розовеющего на восходе ледника.
Гордас запретил себе сожаление и страх — Гордас представлял себя таким же зверем, как оставленный в пещере хищник, недаром пара его когтей теперь были привязаны к запястью поверх рукава рядом с новым идентификационным браслетом. Мужчина внушал себе, что дух убитого чудовища пожелал поселиться в его собственном теле вместе с отметинами от лапы, и чутко прислушиваясь к молчанию снегов на очередной вершине, солдат представлял, как бы повел себя медведь в поисках добычи или нового укрытия.
Первые дни Шалок двигался медленно, с частыми остановками — слишком мучила рана и кружилась голова, но постепенно крепкий молодой организм справился со своей болью и залечил повреждения. Теплая куртка с меховым капюшоном защищала от промозглого ветра и ночного холода, и сам Гордас не обращал внимания на суровые будни, как дикий зверь привычный к жизни среди дикой природы.
После гибели Ахиль все чувства словно заледенели в мужчине, и вперед вело одно только упрямое желание миновать препятствия и вернуться домой. Зачем… Гордас уже не знал точно, но знал, что если он замерзнет в каменном ущелье, смерть девушки из степи будет напрасной жертвой, а этого он допустить не мог.
Однажды в сумраке на спину мужчине со скалы бросилась крупная кошка. Гордас почувствовал ее приближение каким-то обострившимся полузвериным чутьем и сам зарычал, прежде чем вцепиться зубами в пушистую шею — снять с пояса нож просто не хватило времени.
Куртка мужчины оказалась раскроена в лоскуты острыми, как бритва когтями, но Гордас все-таки задушил горную тварь, а потом, вскрыв ей глотку, жадно пил теплую кровь, наполняясь новыми силами, убеждая себя, что обретает еще одного незримого помощника в пути. На сей раз это был дух снежного кота… уживется ли он с медведем.
Дни сменялись темными беззвездными ночами. Огни далекой небесной Короны порой напоминали о прошлом лете, о тенистом саде возле родного дома, но вряд ли согревали уставшее тело. Там, далеко на побережье, своею неторопливой размеренной жизнью шевелился город, как стайка выброшенных из воды мерцающих рыбок.
Душу охватывала невыносимая тоска, и тогда Гордас беззвучно выл от своего одиночества, слушая, как приваливается к ноге бархатный кошачий бок и как сопит медведь, сползая с покатого склона. Гордас сходил с ума, но продолжал идти к сверкающей в полуденных лучах шапке ледника. Там ждал отец и последние сто дней испытания на Маракхе.
Глава 49. Ночь без сна