Огромнейшая территория, обнесённая стеной, облепленной колючей проволокой. Слышу громкие крики позади, а сам молчу. Я не в силах выдавить и слова — мне просто не верится. Нас обманули, наебали! А мы, лохи, повелись! Надо было бежать, скрываться! Правильно говорила мама…
Как только парни за спиной начинают сносить друг друга, сминать ногами водителей автобусов и мужчин в форме, которые были с нами, из здания рядом с воротами выбегают десятки человек в черной форме и наставляют на нас оружие.
— Все, попытавшиеся сбежать или причинить вред обслуживающему персоналу, будут немедленно расстреляны! — вещает голос откуда-то сверху. Я поднимаю голову и вижу громкоговоритель.
— Что за пиздец? — шепчет Киря и хватает меня за руку. Потные ладони у обоих.
— Лучше бы я умер! — вырывается у меня, и тут на моё плечо падает тяжелая рука. Оборачиваюсь и вижу Евгения Александровича. Он усмехается и чуть наклоняется ко мне.
— До смерти ещё надо дожить, красавица…
========== 3. Итак, дамы… ==========
Нас ведут ко входу. Длинное поле — по размеру с три футбольных. Дальше — темное изнутри здание, по всей видимости, что-то вроде вестибюля. В темноте сложно разобрать, но за минуту осваиваюсь и вижу стойку типа ресепшена. За ней — стеллажи с папками и документами.
— Здесь хранятся дела каждого из вас, — громко говорит ведущий. Ведущий — так я обозначил мужика, который принимал у нас тесты. Тот ещё козёл.
Пока он говорит, я вижу, как блестят его глаза, как он, словно прогуливаясь между нами, ребятами, подходит к одному парню и щиплет его за задницу. Парень ойкает и пытается что-то сказать, но друзья рядом затыкают его — дёргают за толстовку, закрывают ему рот. Все боятся — это видно сразу.
— Не говори ни слова. Говорить буду я, — шепчет Киря.
Я киваю, но почему-то его слова злят меня. Почему он носится со мной, как с ребенком? Чувствую, что просыпается ненависть ко всем окружающим и Кире в том числе. Я грубо вырываю свою руку и сую её в карман. Друг бросает на меня короткий взгляд, но молчит. И я благодарен за то, что он не задаёт вопросов.
Дальше проходим по длинному, ярко освещенному коридору. Стены и пол выложены плиткой, пахнет хлоркой. В голову приходит сравнение с тюрьмой. Но что это, как не тюрьма? Уже само приветствие говорило само за себя. Жизнь или смерть?
Множество ответвлений, кабинетов, охраны. Сразу понимаю, что сбежать отсюда будет трудно. Через пару минут попадаем в большое помещение, похожее на актовый зал. Много стульев, скамеек — все скрипучие до ужаса. Я сразу сажусь, не в силах больше носить своё тело. На возвышенности типа сцены стоит микрофон, рядом — большие колонки. Здесь что — устраиваются дискотеки? Эта мысль вызывает у меня нервный смешок. Киря странно косится, наверно, думает, что я сошёл с ума.
Когда ученики рассаживаются, а охрана встаёт вдоль стен — чтобы никто не мог слинять, загорается верхний свет, и на сценку выходит высокий загорелый мужчина. Он одет в синий спортивный костюм, на ногах — белые кроссовки. Он проходит в центр, смотрит куда-то в сторону и жестами показывает на микрофон. В итоге садится прямо на сцену. Свешивает ноги, болтает ими, одновременно оглядывая зал.
Позади — а я сижу в третьем ряду — слышен смех. Кто-то смеётся над этим мужчиной на сцене и даже не пытается скрыть этого. А через мгновение я слышу наглый, уверенный голос парня из другой школы:
— Ну, и хули мы тут делаем? — он встает, складывает руки на груди и с вызовом смотрит на мужчину. — Хули ты уселся? Может, расскажешь, в каких пиздатых апартаментах мы будем жить?
Раздаётся дружный смех, который подхватывают все ученики, кроме меня, конечно. Мужчина на сцене, кажется, немного расстроен. Он поднимается, неспешно спускается со сцены и идет в нашу сторону. Подходит к парню позади меня и улыбается.
— Как тебя зовут?
— Максим! — дерзко бросает ему тот. — Можно просто Максим Валерьевич!
Друзья вновь поддерживают парня смехом, а незнакомец, повернувшись к охране, кивает головой на него.
— Забираем Максима Валерьевича, — два охранника сразу хватают его и тащат к выходу. Мужчина кричит им вслед. — Только живым оставьте, ребят! Я потом с ним еще поболтаю!
Незнакомец вновь оглядывает зал, внимательно всматриваясь в лицо каждого школьника. Останавливается на мне, с интересом разглядывает, а я опускаю голову. Карие, но совершенно холодные глаза пугают меня. Сказать ничего я, конечно, не могу — боюсь. А вот посмотреть вызывающе — с удовольствием, поэтому Киря даже помогает мне ссутулиться.
— Имя! — командующим тоном произносит мужчина, подойдя ко мне вплотную.
— Артём, — еле слышно шепчу. Кажется, я сам себя не слышу.
— Ещё раз и громче, ты, кусок говна! — он толкает меня, задевает плечо, и я чуть не падаю назад со скамьи.
— ТЁМА! — злюсь внезапно, буквально выплёвываю ему в лицо.
Чувствую, еще немного, и я сойду с ума. Блядь, такое просто не может происходить! Это не реально!
Он смотрит на меня с усмешкой — такой злобной и холодной, что становится не по себе. Мне кажется, еще секунда, и он, схватив меня за горло, просто возьмёт и задушит. Но он отступает на шаг и, еще раз безразлично оглядев толпу, идет к сцене. Поднимается, вновь садится, свешивая ноги. Но теперь микрофон у него в руках.
— Константин! — представляется он. — Для вас, дамы, я — Константин Владимирович! — он кладет микрофон у ног и продолжает говорить, но его и так хорошо слышно. — Теперь вы все — шлюхи, прибывшие сюда для того, чтобы развлекать и ублажать меня и моих людей. В течение года вы будете нашими слугами! — он поднимается и быстро проходит по сцене, но я вижу каждый его шаг словно в замедленной съёмке. Он не машет руками, не кричит, и его спокойный тон вселяет ещё больший страх, чем был полчаса назад. — Вы — несчастные педики, из которых нам поручено вылепить приличных дам. Итак! — он встаёт посреди сцены, складывая руки в карманы. — Кто первый хочет высказать своё недовольство?
========== 4. В туалете ==========
Когда Он говорил, в зале была тишина. После того, как вывели Максима, ученики поняли, что с этим хуем в спортивном костюме лучше не шутить. И всё же — куда повели Макса? Наверно, сейчас его избивают…
*
Я, как и все, встал в очередь к одному из охранников, чтобы получить одежду. На вид она была совершенно неприглядная — темно-синяя, какая-то слишком маленькая, но эластичная.
*
Мы в туалете, большом и вонючем, но я, кажется, уже начинаю привыкать к этому запаху. Оборачиваюсь к Кире, он как раз растягивает в руках костюм.
— Это что за поеботина такая? — друг пренебрежительно смотрит на длинную полоску ткани. Потом берёт её за верх, там, где дырка для головы, и вниз свешиваются две штанины, похожие на использованные гондоны. — Это как я должен её на себя натянуть? — ещё тише спрашивает он.
Мой комбинезон такой же, как у всех — маленький, синий, обтягивающий тело на все сто процентов. И как я понял чуть позже — только у некоторых комбезы с дырками на заднице…
— Эй, ты! — слышу голос одного из охранников. Он обращается ко мне — смотрит прямо в глаза. Тянется ко мне рукой, а потом я замечаю, что один глаз у него косит. Мужик отталкивает меня, хватает за плечо Кирю, который всё ещё стоит с растерянным видом у зеркала. Комбинезон на нём, и друг выглядит в нём, как аквалангист, только без снаряжения.
— Отъебись! — вдруг кричит Кирилл, и мужик сразу заезжает ему кулаком в челюсть — отвешивает такой удар, что Киря, не удержавшись на ногах, валится на пол.
— Переодевайтесь быстрее! — орёт другой.
Пидорас, чтоб ты сдох!
Ученики начинают спешно стягивать с себя привычную одежду. Я подскакиваю к Кире, пытаюсь помочь подняться, а он смотрит на меня, как на врага. Что я сделал? Может, считает, что я виноват в том, что он тоже здесь оказался? Обидно…
— Что, решила помочь дружку, красавица? — за спиной раздаётся шипящий голос.
Это он ко мне обращается?
Не успеваю сообразить, оборачиваюсь, и тут же меня хватают за волосы — резко и больно. Ощущение, что с головы сейчас снимут скальп — настолько сильно меня за них тянут. Краем глаза вижу, как Киря бросается на охранника и вновь получает удар в челюсть, но уже от другого мужика. Я ору во всё горло. Даже не думал, что умею так. Надрываюсь, как могу. Услышь меня, мама!
У Кири идёт кровь. Он стоит на коленях, упирается руками в пол и выплёвывает зуб. Начинаю орать громче, меня, блядь, что, совсем не слышно? Никто не обращает внимания: все переодеваются, стоят, опустив глаза в пол. Твари! Суки! Меня разворачивают, продолжая держать за волосы, бьют ногой под колени, и я падаю. Упираюсь подбородком в ободок унитаза. Нет, пожалуйста, не надо…
— Искупать педика решил?
— Ага! — слышу злое хихиканье, а через секунду меня окунают в воду и нажимают кнопку слива.
Захлёбываюсь, пытаюсь вырваться, но затылком чувствую сильную руку. Этих выродков учили издеваться над людьми, определенно. Меня продолжают топить в новом потоке, чувствую горький привкус воды. Она брызжет, заливает плечи, словно меня хотят утопить в унитазе целиком. Снова шумит вода — новый поток. Мне не хватает воздуха, ещё немного, и наглотаюсь. Умру с торчащей кверху жопой и головой в унитазе. Всё вокруг белое до омерзения, сзади — глухие крики ребят, а потом всё затихает.
Меня отпускают. Сразу пытаюсь прокашляться, но лишь давлюсь водой и собственной блевотиной. Как же противно, и так страшно. Слёзы текут непроизвольно. Не хочу реветь, они сами! Сейчас я боюсь, но страх этот смешан с гневом. Чувствую, как внутри образуется огромный ком злобы и желания убить кого-нибудь из этих пидорасов. Как говорила моя мама: педики — это одно, а вот пидорасы — совсем другое.
Гей ли я? Сейчас даже не уверен в этом. Знаю точно, что не хочу быть им! Не хочу находиться здесь, я не смогу. Не выдержу долго. Не вынесу такого обращения с собой, не смогу видеть, как друга избивают!
Мы в туалете одни. Киря лежит на спине, пытается подняться, но сил нет. Ползу к нему на четвереньках. Его комбинезон в крови, лицо разбито — останутся шрамы, наверное. А мы тут только первый день, и двух часов не прошло. Произношу это вслух. Киря тихо стонет.
— Чувствую, разбитое лицо здесь — всего лишь цветочки, — шепчет он и слегка шепелявит. У него нет переднего зуба.
— Что ты имеешь в виду? — почти кричу на него, не желаю слушать дальше.
Я и так знаю ответ.
— Нас тут сломают. И физически, и морально, Тём. Выебут и высушат, а потом утопят, как котят.
— Заткнись!
Он закашливается и вновь пытается подняться. В туалет входит охранник, оглядывает нас и распахивает дверь шире.
— Выходим, и по камерам.
— По каким камерам? — спрашиваю у Кири. Глаза готовы на лоб полезть.
За друга отвечает охранник: подходит ко мне и, схватив за волосы, вытаскивает из туалета. Надо было состричь их. Лучше бы состриг! Но теперь я не ору — боюсь вызвать ещё большую злость у этого гондона. Просто волочусь за ним, стискивая зубы настолько сильно, что, кажется, вот-вот они раскрошатся у меня во рту…
========== 5. Бедный малыш ==========
Дрыгаю ногами, вдруг получится встать? Не выходит. Голова гудит — либо мне сейчас оторвут её, либо сделают лысым. Что ж, по крайней мере, к лысому никто не пристанет. К лысому мелкому дрищу.
Мужик протаскивает меня по коридору — узкому и тёмному. Следом за нами плетётся Киря, вижу, что он держится за стены, чуть не падает.
Тот, что тащит меня — здоровенный, как и остальные охранники. Они, как на подбор — высоченные, под два метра, коротко стриженные, с квадратными головами и огромными кулачищами. И в следующую секунду кулак охранника врезается мне в челюсть.
Меня отшвыривает на пару метров. Из глаз брызжут слёзы, верхняя губа кровится, чувствую солёный привкус во рту. Перед глазами — звёзды, с удовольствием сейчас утонул бы в них. Но мерцание быстро рассеивается, остаётся лишь боль.
Я лежу на спине, раскинувшись на полу, как морская звезда на берегу — яркая, как кровь, и неповоротливая, как амёба. Сверху загорается свет — сперва дальняя лампа. К ней присоединяется другая, и ещё одна. И так, друг за другом, они мелькают и выстраиваются в ряд подобно дачной дорожке. Помещение полностью освещено. Оглядываюсь и вижу толпу охранников, а вокруг — камеры.
В камерах люди — парни, мужчины. Даже парочка стариков есть — оба примкнули к решетке, увидев меня. Старые гомосеки. Становится невероятно смешно, и я закатываюсь во весь голос. Прижимаю к лицу ладони, пытаясь успокоиться, но смех рвётся наружу. Накопилось. Охрана злобно скалится, Киря держится за живот и качает головой, типа я, придурок, смеюсь, когда надо плакать.
— Поднимите его! — слышу позади властный, не терпящий возражений, голос. По телу мурашки пробегают, холодные, как ледышки.
Подходит мужик, снова хватает меня за волосы и ставит на ноги. Держаться не могу, повис на волосах, как кукла. Задираю голову — передо мной Константин-как-его-там. Смотрю ему в глаза, продолжая глупо улыбаться. Надо бы поплакать, наверное, но вообще никак не лезет. Слёзы есть, но они сами по себе, как будто и не связаны со мной никак.
— Ты мудак? — резко спрашивает он и бросает холодный взгляд на охранника. — Волосы отпусти.
Тот отпускает меня, и я валюсь на пол, прямо на колени падаю перед начальником сраного концлагеря. Константин смотрит на меня, как на говно: в глазах — презрение, причем нескрываемое. Интересно, о чем думает этот козёл?
— Состригите ему их.
— Я не дам стричь волосы, — шепчу.
Не знаю даже, хочу, чтобы он услышал меня, или нет.
— Что ты сказал? — чуть наклоняется.
Зачем спрашивает, слышал же всё.
Вновь поднимаю голову, смело смотрю в глаза. Ну что он, не человек, что ли? Если попросить по-нормальному, неужто не сжалится? Я три года растил их! Набираюсь мужества, хотя сердце буквально стрекочет в груди — так быстро бьётся.
— Оставьте, пожалуйста! — умоляющий тон, вылупленные глаза. Пытаюсь моргать, но мужчина меня буквально гипнотизирует, и я срываюсь на хриплый шепот. — Я так долго отращивал их…
Он смотрит на меня, вижу — проникается сочувствием. Взгляд становится теплее, губы растягиваются в милой улыбке. Ещё немного, и я поверю в чудо…
— Бедный, — голос спокойный и немного ласковый. — Бедный малыш.
— Ой, спасибо вам большое, я…
Не успеваю сказать, он размахивается и со всей дури даёт мне пощёчину. Испугавшись, сажусь на задницу, держусь за щеку. Ненавижу этого урода! Глаза светятся адом — самые страшные на свете! Никогда не видел такого жесткого преображения! Ещё секунду назад он был другим человеком.
— Не сметь ни о чём меня просить, уясни себе это, ничтожество! В камеру его! К меченому!
К какому меченому?
— Нет! Я не пойду в камеру!
Почему я не родился птицей? Смог бы взмахнуть крыльями и улететь подальше от этого места.
Резко поднимаюсь, срываюсь с места. Только успеваю увидеть испуганные глаза Кири и бегу под громкие вопли заключенных…
*
Пробежал я пару шагов, а потом был придавлен к полу ботинком сорок шестого размера. Охранник хотел заехать мне в челюсть. Уже нацелился, но начальник остановил его. Он что-то прошептал подчинённому на ухо, а потом, развернувшись, ушёл. Чтоб он провалился, тварь! Потом был медпункт, вонючие лекарства и старый пьяный медбрат, обработавший наши с Кирей раны. А потом — камера.
*
Камеры располагались на двух этажах, соединённых одной лестницей и узким пролётом на первом этаже. Обычная тюрьма.
Моя камера была маленькой, узкой, уходящей вглубь на пару метров. Двухъярусная кровать, умывальник, зеркало, прикрепленное к стене, и какое-то подобие унитаза. Теперь это мой дом…
Забираюсь на второй ярус.
Не знаю, куда посадили Кирилла, не знаю, кто мой сосед, и всё это пугает ещё больше. Старые гомики с сочувствием смотрят на меня из камеры на первом этаже. А напротив, на втором, через решетку просовывается рука какого-то мужика, потом вторая, и я вижу, как он пальцами изображает дырку и трахающий её член.