Я рассеянно слушал Саву и думал о том, как совсем скоро буду с ним в постели. После того, что я ему сделал тогда, в день возвращения из Питера, Лисенку, конечно, сложно было довериться мне в полной мере. Я долго нежничал с ним, убеждал, что это совсем не больно, если делать все правильно, и уговаривал расслабиться. Поначалу нам обоим было тяжело, но зато когда мальчик распробовал, сам не мог оторваться от меня чуть не до утра. В тот раз я напрочь забыл про опасность обыска и ареста, которые жандармы особенно любили устраивать глубокой ночью, но после продолжал придерживаться уже устоявшейся привычки спать в одежде. Эта необходимость, впрочем, не сильно мешала нам с Савой находить время на то, чтобы заняться любовью.
Сказать правду, я не помню, с кем и когда мне было также хорошо. Острота ощущений усиливалась от того, что до того я больше года не сходился ни с кем. Помню, после того как мой последний любовник уехал в Америку, чтобы заняться там предпринимательством, мне долго не хотелось ни с кем вступать в близкие отношения, а после пожара в мастерской, долгих недель лечения ожогов и навалившихся на нашу боевую дружину неудач было и вовсе не до того.
Но все же даже рядом с Савой я не мог чувствовать ни гармонии, ни того состояния всеобщей удовлетворенности собой и жизнью, которое принято называть счастьем. Меня не покидала тревога — за Лисенка, за себя, за успех покушения.
Мне вообще редко снятся сны, особенно осмысленные и реалистичные, но как-то я проснулся среди ночи, не закричав только потому, что мне панической судорогой свело горло. Мне снилось, что я целую Саву, а его губы прямо под моими губами начинают синеть и опухать, и вываливается фиолетовый язык, орошенный кровавой пеной, а я вижу это, чувствую это, и не могу отстраниться. Пробуждение заставило вскинуться на кровати, и даже первые несколько глотков воздуха дались мне с трудом.
— Что, что такое? Полиция? — сонно пробормотал Лисенок, проснувшись от моего резкого движения.
— Нет, нет. Все в порядке. Спи, — ответил я, приходя в себя и снова укладываясь на подушки.
Но Савелий, приподнявшись на локте и пытаясь разглядеть мое лицо, настойчиво спросил, что случилось.
— Просто сон, — отмахнулся я.
Мне не хотелось уточнять подробности, он упрямо продолжал спрашивать, и мне пришлось рассказать ему, что мне привиделось.
— Глупость, не думай этом, — он даже чуть усмехнулся в темноте. — Меня не повесят.
Я обнял его, как всегда обнимал, когда мы лежали рядом в постели. Он клал голову мне на плечо, и я чувствовал необожженной щекой его теплое спокойное дыхание. А рано утром он уходил на площадь наблюдать за дворцом генерал-губернатора, и я оставался с книгами, динамитом и своим мрачным предчувствием.
Как-то раз мне стало до того скучно и тоскливо, что я решил выйти прогуляться по городу. Был конец октября, сухой, но ветреный и прохладный день, я надел пальто с высоким воротником, повязал шарф и поехал в центральную часть города. Дойдя пешком до Тверской площади, зачем-то купил у Лисенка сушеных яблочных долек в сахарной пудре и сунул кулек в карман пальто. Пройдя ниже по улице, я сел в первую попавшуюся повозку и велел отвести меня на Сухаревку. Был там один дешевый и замызганный трактир, в котором мне очень нравилось. Ехали молча, я думал о своем, но тут извозчик, не поворачивая головы, спросил: «Ну что?» и, так как я не ответил, спустя время повторил свой вопрос. Я не понял, чего он хочет от меня, и протянул ему полтину. Извозчик взял монету, недоуменно повертел ее в руках, а потом, сняв низко надвинутый на глаза картуз, повернулся ко мне и хлопнул меня шапкой по лицу.
— Николай, заснул ты, что ли?
Я уставился на него, только сейчас узнавая. У меня даже вырвался какой-то нервный смешок.
— Прости, Леопольд, я и правда что-то не в себе последнее время. Но не волнуйся, обычное состояние перед акцией, — слукавил я. — Я справлюсь. Мне ничего не требуется тебе передать… но, может, все-таки отвезешь меня на Сухаревку и составишь компанию? Есть там один трактир, без единого шпика, где можно неплохо выпить и закусить.
Он неодобрительно покачал головой, но согласился. Мы сидели за грубо сколоченным, но крепким столом в полутемном углу помещения и пили водку.
— Я думаю, скоро уже, — тихо произнес Леопольд, чуть наклонившись ко мне.
Видно, ему хотелось приободрить меня и успокоить. А ведь это он должен быть первым метальщиком, а не я. Это его наверняка повесят или застрелят. И у него хватало еще душевных сил подумать о товарище. Леопольд всегда был спокоен и решителен, он не боялся ни смерти, ни неудачи — только прожить бездеятельную жизнь.
***
А потом исчезла Ирина. Б.Н. назначил ей свидание в литературной кофейне на Малой Никитской и прождал больше двух часов, однако она так и не пришла. И на следующий день, и через день от нее не было известий. Тогда пришлось задействовать нашу Малышку.
Малышке было одиннадцать лет, и она была прелестным ребенком, каких очень любят рисовать на пасхальных открытках и коробках конфет. Глядя на ее белокурые локоны и румяные розовые щечки, невозможно было чувствовать ничего, кроме безграничного умиления. Малышка ходила по домам, предлагая дамам купить вышитые бисером ленты, которые делала ее мать. Правда, кроме маминого рукоделья в корзинке Малышки можно было иногда обнаружить гремучую ртуть, стопку запрещенных листовок или шифрованные послания, которыми обменивались террористы, когда не имели возможности организовать явку. Б.Н. послал нашу маленькую помощницу по адресу генеральши, у которой снимала квартиру Ирина, велел предложить купить ленты и спросить, между делом, нет ли у хозяйки знакомых, которым могут быть интересны такие изделия. Генеральша сказала, что ей самой ленты и ремешки не нужны, но, может быть, они понравятся ее квартирантке, которая, правда, куда-то пропала — видимо, неожиданно уехала из города, но должна скоро вернуться, так как оставила вещи.
Мы все заволновались чрезвычайно, предполагая самое худшее. Я уже был готов убеждать товарищей оставить идею покушения на генерал-губернатора и покинуть Москву, однако Лисенок успокаивал меня, говоря, что Ирину не могли арестовать, так как в противном случае мы бы об этом узнали. И он оказался прав: на пятый день после своего неожиданного исчезновения Ирина нашла способ связаться с нами и сообщила, что утром, гуляя по бульвару, заметила за собой слежку и решила на время затаиться. Теперь шпики, если они были, наверняка уже потеряли ее.
Казалось, можно было успокоиться.
Часть 5
Был третий день ноября. Наконец-то выпал первый снег. Я валялся на диване в той комнате, что условно звалась гостиной, и читал только что полученные «Ведомости», когда раздался звук дверного колокольчика. Я никого не ждал — Сава ушел не так давно, да и не имел привычки звонить в колокольчик — поэтому какая-то часть меня потребовала вскочить и взяться за револьвер. Однако на дороге перед дачей никакого подозрительного движения не было, и я решил все-таки открыть. На пороге, к моему большому удивлению, стояла Малышка.
— А я вам что-то принесла, Николай Николаевич, — с лукавой, и вместе с тем непередаваемо очаровательной улыбкой сказала Малышка и достала из своей корзинки сложенный в несколько раз кусочек бумаги.
В благодарность за услугу я угостил девочку марципановыми конфетами, которые мы покупали ради больших круглых коробок, куда можно было так удобно спрятать трехкилограммовый снаряд.
В записке Б.Н. содержался краткий приказ срочно, но со всеми предосторожностями прибыть на явочную квартиру. Первая и естественная моя мысль была, что наш руководитель наконец-то определился с датой покушения, и я, скорее всего, получу распоряжение сегодня-завтра изготовить снаряды. Совершенно точно я мог быть уверен в том, что дело действительно важное, так как указанной явочной квартирой мы пользовались крайне редко.
Я вполне понимаю слово «срочно», так что через три четверти часа после получения записки я уже был по нужному адресу. Я постучал особым образом, мне открыла хозяйка-немка и пригласила пройти в гостиную, сама же скрылась в другой части квартиры, чтобы не мешать «гостям». В гостиной встретили меня Б.Н., Леопольд и Ирина. Я не удержался, чтобы не обнять Ирину, заодно расцеловав в щеки. Она как-то поспешно высвободилась из моих объятий и отстранилась.
— Николай, — начал Б.Н., — нам нужно сообщить тебе что-то очень важное.
Я только сейчас обратил внимание на еще одного человека, находившегося в комнате с моими товарищами. Он сидел в кресле в углу, сгорбившись и закрывая лицо руками.
— Кто это? — спросил я.
Мои товарищи переглянулись, а сидящий в кресле человек поднял голову и посмотрел на меня. Мне потребовалось не меньше минуты, чтобы признать в нем одного из анархистов, для которых я изготавливал снаряды для сорвавшегося покушения на тюремного начальника. Парень сильно изменился с нашей последней встречи — он побледнел и осунулся, как после тяжелой болезни, лицо пересекали не по возрасту глубокие морщины, под запавшими глазами легли темные тени от усталости и истощения.
— Товарищ Александр, я рад, что вас не арестовали, — произнес я, пристально разглядывая его.
Он хотел что-то сказать в ответ, но не решался, пока Б.Н. не бросил ему одно резкое и требовательное: «Говорите».
— Меня… меня арестовали, — с трудом проговорил анархист. — Но… позже… 30 сентября.
— Вы, стало быть, бежали? — спросил я, еще ничего не понимая.
— Н-нет… меня... меня отпустили.
— Как это?
Он долго не отвечал, кусая губы и ломая пальцы. Ирина подошла к нему и звонко залепила по лицу.
— Пусть он говорит! — голос у нее сделался неприятно высоким, предвещающим истерику.
— Господин Александр, надо понимать, пошел на сговор с сотрудниками охранки, — спокойно пояснил Б.Н.
— Да, это так, — дрожащим голосом подтвердил анархист. — Я… я согласился сотрудничать.
— Но потом, — продолжал за него Б.Н., — господин Александр раскаялся в своем выборе и решил связаться с нами, чтобы сообщить очень важную информацию. Поэтому я попросил бы всех присутствующих, особенно тебя, Ирина, воздержаться от рукоприкладства.
— Стало быть, моя мастерская теперь известна полиции, — полуутвердительно осведомился я.
В уме я тут же начал прикидывать, куда можно вывезти динамит и инструменты, пока жандармы не разберутся, что к чему. Раскрытие мастерской еще не значило отказа от нашего замысла.
— Да, — отозвался анархист. — Но я не выдавал! Ни вас, ни места… никого.
— Я этому должен верить? — с раздражением обратился я к Б.Н. Смотреть на предателя-провокатора и слушать его оправдания было неприятно.
— Думаю, господин Александр говорит правду. Его просто не спрашивали ни о тебе, ни о мастерской. Господина Александра предполагалось использовать для внедрения в качестве провокатора в группу анархистов, члены которой пока еще находятся на свободе. Верно я воспроизвожу то, что вы рассказали ранее? — Б.Н. вопросительно повернулся к анархисту, которого подчеркнуто называл не иначе как «господин Александр».
— Да, да, все так. Я связался с ними, с московской группой — Зуевым, Самсоном и…
— Не нужно имен, — мягко прервал Б.Н.
— И я пошел на встречу со своим полицейским начальником Крафтом, чтобы сообщить ему о том, что меня приняли в группу. Он мне назначил на конспиративной квартире. Но я пришел немного раньше, и пришлось ждать возле дома. Я не говорил ему, что мои товарищи готовят какую-то акцию, напротив, я пытался его уверить, что после нашей неудачи с тюремным начальником московские анархисты находятся в плачевном состоянии. Крафт, кажется, поверил мне, но велел сообщать о каждом движении и действии моих товарищей.
— Вернитесь к тому, что важно для нас.
— Да… я пришел раньше и ходил возле дома около часа. И я видел, как оттуда выходил этот парень… ваш,— анархист посмотрел на меня, — ваш помощник.
— Какой помощник? Сава? — недоуменно переспросил я, снова теряя нить понимания ситуации.
— Вы не называли его по имени при мне.
— Товарищи, я решительно не понимаю, что этот провокатор пытается заявить.