Мрак тянулся по жилам, пропитывал тело, насыщал покоем сердце и разум.
Некий служитель закона и порядка, накануне оказавшийся под гнетом очень грязной статьи и в последствии подорванный неизвестными в своем автомобиле, спустя неделю после своей «смерти» был найден с перерезанным горлом. Внезапно ожил и тут же помер. На этот раз окончательно. А с ним были найдены еще четверо с простреленными головами. По странному стечению обстоятельств лишь двое из них были при погонах, а еще двое ровно с другой стороны. По слухам. Ага. Да.
И в связи с тем, что имела место быть такая вопиющая ситуация с убийством служителей порядка, город был перекрыт. Типа негласно. Досматривали каждую машину на въезде и выезде, тормозили автомобили в черте города, объявили внушительное вознаграждение за информацию о нападавших. Об этом пестрели комментарии к постам о «дерзком убийстве» из-за которых как-то терялись прочие скандальные новости. Например, пойманный на взятке зам мера города, сгоревший строительный магазин, спалившийся на приеме наркоты крупный чинуша, четыре внезапно раскрытых крупных подпольных казино, неожиданно, но тоже принадлежащих не самым простым людям, крупный экологический ущерб нанесенный окружающей среде одним из промышленных предприятий. Ущерб оценивался не в один лям. И множество, на первый взгляд мелких происшествий. Но только на первый.
В городе шла казнь.
Очень показательная, очень громкая и яркая.
Ни одного слова в прессе об Эмине, ни одного упоминания, как бы придирчиво я не искала, потому что его имя нельзя мусолить. В отличие от тварей. И город тонул в их крови. Образно выражаясь, ибо кровь была пролита только у Нечая, у остальных с тихим хрупом и громким воем прессы ломались судьбы и денежные потоки. Я насчитала тридцать одного человека, которым точно грозит уголовка. Которых точно сожрет великая и ужасная Система. И удовлетворенно сделала большой глоток кофе, отставленного на перила балкона.
Давид склонил голову, глядя вдаль за далекую линию шоссе. Сплюнул вниз, выдохнув дым в сторону и не сильно ударил дном бутылки с белым ромом о край моего бокала. В негласном тосте.
Тихий звон стекла о стекло усладил слух.
Это так ужасно — радоваться чужому горю. И так упоительно улыбаться сломанным судьбам тварей, едва не убивших Эмина.
— Ян, я часа четыре посплю, физически уже не вытягиваю. — Хриплым шепотом сказал он, подкуривая новую сигарету. — Все стабилизировано, ничего не должно случиться за это время. Ты растолкай меня, поедем в больницу перед операцией. Ночью поставили оборудование, светила засветили. Все должно пройти нормально. — Давид поймал мой напряженный взгляд и протяжно выдохнул в сторону. — Мать еще спит и… пусть лучше спит подольше.
Я понятливо кивнула глядя в его глаза и он, устало улыбнувшись уголком губ снова пригубил ром, открывая мне дверь в коридор, ведущий к квартире.
Давид завалился спать, я собиралась затеять лютую уборку, чтобы чем-то себя занять, но… позвонила Линка.
Я поняла сразу. Еще не подняв трубку. На неверных ногах в ванную, открытый кран и принятый вызов. Степаныч скончался пятнадцать минут назад.
Немой крик. Отключение звонка. И не мой крик. А какого-то животного, у которого наживую вырезают органы затупленным ржавым ножом. Крик, заглушенный прижатым ко рту комком полотенце и почти подавленный шумом воды. Сползла по стене на пол, прикрыв глаза. Внутри все сворачивалось.
Вывернуло. Легче не стало. Время шло вперед, ему плевать что я умоляла его остановиться, что я уже провисаю, не справляюсь, что уже…
Дрожащие пальцы с трудом умыли лицо ледяной водой. Вышла из ванной, Давид в кухне, только завершает звонок. Прикрыл глаза и тихо произнес:
— Соболезную.
Я села на лежанку Рима, подтянув его к себе и зарываясь лицом в теплую шерсть на загривке. Все еще холодно. Пес терпеливо сносил мою попытку теснее вжать его в себя. Отпустило не сразу, отпустила его тоже не сразу. Не время. Сейчас нельзя. Она там одна…
Я только подняла взгляд, как Давид негромко сказал:
— Прилетят сегодня ночью. Я помогу. Со всем.
— Я… вы и так много сд…
— Мы не чужие люди. — Он посмотрел на кольцо на моей руке и перевел на меня безумно усталый взгляд.
— Давид, иди поспи. — Прикусив губу, глядя на его бледное лицо с темными кругами под глазами ровно произнесла я. — Иди. Я разбужу.
— Я правда не вывожу уже… — он прикрыл ладонью глаза, выдохнув это с тенью извинения.
— Иди спи. — Тверже произнесла я, давая понять, что мне и не требуются сейчас долгие разговоры по душам, компания, крепкое плечо и прочие знаки человеческой поддержки. — Иди, Давид.
Время стерлось. Я вроде бы все так сидела рядом с Римом. Ближе к обеду дымка спала с разума. Разбудила Давида. Выйдя из душа он плеснул водки в приготовленный для него кофе, махом выпил и кивнул, не глядя на меня.
Дорога в больницу, ебанные больничные запахи, ожидание окончания врачебного консилиума, отказ Давиду, попросившему дать матери еще снотворных. Мое едва сдерживаемое желание отвесить ему подзатыльник, но я его понимала, понимала почему.
Тянущееся время операции, когда мы втроем сидели в кабинете, в том же самом, в который меня привел Давид после покушения. Он сидел на подоконнике, вырубив телефон. Курил почти беспрерывно. Лейла в углу дивана, склонив голову и напряженно глядя в стену перед собой.
Я смотрела на сигарету в руках Давида. Он, все так же глядя в окно, протянул мне пачку. Я бросила краткий взгляд на Лейлу, испытав смешанное чувство неудобства и стыда. Она, не переводя на меня взгляда, едва заметно качнула головой. Почему-то стало легче. Никотин по венам, сбитый выдох дыма в окно, за которым начался снегопад.
Ожидание скручивало измотанные нервы почти до щелчка. Я дышала тихо, медленно и глубоко, глядя за окно. Скрип открываемой двери.
И негромкие слова доктора, что все прошло успешно, состояние стабильное, прогноз… положительный. Оглушило, осело и запуталось в мыслях. Я ухватилась ладонями за подоконник, потому что ноги стали ватными. Давид опустил голову, прикрыв глаза и протяжно выдыхая. Лейла поднялась с дивана со второй попытки. Подошла к нам и дрожащими пальцами забрала сигарету из рук сына, чтобы глубоко затянуться. Выдохнула, не открывая глаз и ее покачнуло. Подхватили ее за локти с Давидом одновременно.
— Отдай, — хрипло потребовал Давид, забирая сигарету из ее дрожащих пальцев. — А то опять на капельницу ляжешь… Мам? Мама?..
— Хорошо. Все хорошо. — Она успокаивающе посмотрела на сына и улыбнулась дрожащими губами. И положила холодную руку на мои пальцы, стискивая их, и помогая подавить желание разрыдаться. И отстраниться. Крепче сжала ее руку.
Она снова отказала в том, чтобы уехать из больницы. Я была слишком слаба, чтобы возразить Давиду. И этим подвела к итогу, за который себя в следующие двадцать минут фактически прокляла.
Мы выходили из здания, в пятнадцати метрах заведенные автомобили. Давид спереди, я за ним, Аслан и Олег с тремя людьми позади.
Когда вышла, почти не обратила внимания на курящего у урны паренька. Почти. Заметила его в тот момент, когда он ринулся к Давиду, а наперерез метнулись люди Асаевых. Но он успел. Успел пырнуть Давида в бок.
Я, остолбенев, смотрела, как Давид отшатывается, как отступает и падает, зажимая косо расположенный нож в боку. Как сминают тварь, заходящуюся в яростном и торжествующем вопле «это тебе за отца, падла!».
Кровь на промерзшей плитке. Я рванула к Давиду, хрипло дышащему, стоящему на коленях, уперевшись в плитку правой рукой и зажимавшего нож в боку.
Крик. Суета. Я вжатая в Давида, не понимая, что делать и орущая на Аслана, отстраняющегося от мрази.
— Давид… нет-нет-нет… — в ужасе, в кошмаре шептала я, удерживая его, ослабевшего, закрывшего глаза, почти рухнувшего вперед.
Аслан подхватил его на руки. Ворвались в здание, мой страшный, неразборчивый неопределенный крик, заставивший рвануть всех. К нам.
Врачи, экстренно в операционную. Мой падающий в мир хаос, когда я смотрела на свои окровавленные руки, непонятно как очутившаяся перед дверьми в оперблок. Сидя на диване. Уничтожаемая волнами просто животного ужаса на диване. Удерживаемая Асланом. Он тоже в крови Давида. Когда я это поняла, мир почти отчалил в пропасть. Если бы не Лейла.
Смотреть на ее лицо было страшно. Но я смотрела. Понимая, что я не вывезу сейчас и что не имею право не вывезти, а внутри все оседало пеплом…
Она прикрыла глаза, рухнув на диван рядом со мной и посмотрела на меня уже совсем другим взглядом, а мне захотелось взвыть, потому что я осознала — она перехватила мою эстафету. Она вытянет. Ее пальцы сжали мои окровавленные и я посмотрела на нее затравлено, а она в ответ твердо.
Мы застыли в самом ужасном состоянии — ожидании и неизвестности. Через сорок минут выкатили Давида. Мы поднялись навстречу доктору. И выдохнули с облегчением — ранение не настолько глубокое, жизненно важные органы целы, кровопотеря небольшая.
Отдельная палата, я, после того как она вынудила меня отмыть руки, сидела на соседней с Давидом кровати, Лейла рядом с сыном. Он уже был в сознании, но в себя приходил медленно. Краткий разговор с матерью на осетинском и я увидела, как она разозлилась, как повысила голос, но тут же себя оборвала, когда в ответ Давид поморщился и потянул руку к капельнице, чтобы выключить. Лейла поднялась и вышла, глухо сказав мне, что она в туалет. Я смотрела ей вслед и понимала, что ей просто нужна пауза. Спустя секунду поняла почему — Давид, с трудом повернув ко мне голову попросил позвать Аслана и Олега.
Позвала. И сидела охуевала, потому что его только что чуть не прирезали, а он лежал и координировал своих людей. Кому, куда и зачем съездить, что сказать и сделать. Сидела, охуевала и молчала пока Олег и Аслан краткими звонками быстро координировали остальных.
Лейла вошла минут через десять, когда инструктаж Давида подходил к концу, вместе с тем голос его становился слабее.
— У семи нянек дитя без глазу, — резко бросила она, Олег и Аслан посмотрели в пол. Наверное на автомате. Потому что интонация была матери, доверившей ребенка совершенно безответственным людям.
— Все, идите. — Глухо сказал Давид и перевел взгляд на мать. Пытался смотреть ровно и спокойно, выходило херово, потому что видно было что его взгляд постоянно расфокусировался.
Она тяжело вздохнула и подошла к кровати присев на край.
— Я не знаю, чего мне хочется больше: избить тебя или обнять и заплакать. — Прищурено глядя на сына прошептала Лейла, робко касаясь его бледной щеки.
— Лучше избей, мама, — поморщившись посоветовал Давид и с трудом повернув голову посмотрел на меня, — Яна, кинолог звонил, сказал, что не сможет приехать. Рима надо выгулять. Сестра прилетает ночью, Аслан и Олег помогут с… со всем. У меня не получится, меня чем-то накачали и я немного не в том состоянии, извини.
— Черный юмор. — Недовольно прицокнула языком Лейла, зло утирая слезу и осуждающе глядя на сына.
— Это потому что я черный. — Хмыкнул Давид, но тут же болезненно поморщился, и только это остановило Лейлу от военный действий. Я знала этот ее взгляд. Эмин с таким окна разбивает обычно.
Я прыснула, покачав головой и поднимаясь с кровати. Внутри глухо и больно. Но меня тоже скоординировали, Давид сможет справиться с матерью, но если мы двое рядом с ним будем тонуть в трясине отчаяния…
Поэтому я поднялась и пошла на выход. Аслан, машина, дом. Недолгая дорога за город.
Рим бродил невдалеке по снегу, проваливался на настиле. Голова опущена, он теперь редко ее поднимает. Редко на что-то реагирует.
Стиснула зубы, проглотив дым сигареты.
Нечаев стрелял в Эмина. Его сын пырнул Давида. Будет занимательно, если у Нечаева есть еще дочь и она придет по мою душу. Хотелось бы.
Сплюнула в грязный снег обочины, облокачиваясь о открытую дверь и перевела взгляд на Аслана, только отошедшего от машины сопровождения и остановившись рядом со мной, закурившего, с непроницаемым лицом наблюдая за Римом.
— Где… этот? — спокойно спросила я, вытягивая из пачки новую сигарету, и щелкая зажигалкой, дающей осечку.
— Увезли в отдел. — Отозвался он, подкуривая мне своей.
Я глубоко затянулась. Сглотнула, собираясь с силами.
— Аслан…
И осеклась. Слово «прошу» застряло в горле. Потому что он откажет.
«Я сказал приказать, а не просить»
«Подчиняться должны все».
Сигарета была почти скурена, я смотрела на ротвейлера, одиноко бредущего к машине, и чувствовала как в солнечном сплетении рождается холод и расползается под кожей.
— Я хочу посмотреть в его глаза. — Твердо произнесла я, выдыхая дым и не глядя на Аслана
— Яна Алексеевна… — негромко начал он.
— Я сказала, что хочу посмотреть в его глаза. — Сбила ногтем тлеющий конец с сигареты и прищурено посмотрела на недовольно поджавшего губы Аслана. — Если невозможно, то сделай это возможным.
Эхо приказа в моем негромком голосе. Аслан отвел взгляд и протяжно выдохнул. Кратко кивнул и достал телефон, отправившись к людям сопровождения у второй машины.
Я запустила Рима в салон. Хлопнула ладонью по сидению рядом и Рим неуклюже на него забрался, чтобы улечься, сжаться и положить голову на мои скрещенные ноги. Я оглаживала его голову и ждала. Бросила взгляд на часы — Линка прилетает через три часа. Да мне много времени и не надо на романтическое свидание с тварью. Говорить с ним я не собираюсь. Аслан сел за руль минут через сорок. Тронул машину и довольно долго молчал. Закурил и ровно, без эмоций оповестил меня каким-то бредом:
— Это не сын Нечаева.
— Что? — мои пальцы замерли на голове Рима и он приподнял голову глядя на мое напряженное лицо.
— Ситуация на заводе. — Аслан сплюнул в окно, затянулся и ровно продолжил, — тот, что с балкой вышел на Давида Амировича. Это его сын.
— Аслан, ты… ты сейчас шутишь, да? Аслан? — я хохотнула, в неверии глядя в его затылок. — Аслан, скажи, что ты шутишь…-
Но он молчал, глядя на дорогу, а меня разбирал смех. Я с трудом подавила припадок истерики. В висках начала стучать боль, мне прогрессивно становилось херово. Снова чувство дереализации. На краткий миг показалось, что я вообще ничего не понимаю, где я нахожусь, что за собака и мужик за рулем. Крыша едет. Конкретно едет крыша.
— Есть какое-нибудь пойло?.. — хриплым шепотом спросила я.
О, разумеется. Давид бухает как не в себя, при этом не пьянеет, что не удивительно учитывая масштаб постоянно происходящего пиздеца все время идущего по нарастающей. Да и Эмин частенько подбухивает. Поэтому и дома и в Асаевских машинах всегда есть алкоголь. С такой жизнью тяжело вообще бутылку из руки выпускать.
Мы въехали в город, отвезли Рима, довольно долго ждали у отдела. Аслан сходил в ближайшую шаурмечную и впихнул мне какую-то жирную дрянь. Я запоздало поняла, что я опять эти дни нихера не жру и не хватало только того, чтобы и я слегла под капельницы. Поэтому я молча жрала, не чувствуя вкуса. Пила жидкость тоже без вкуса и ждала, когда люди Асаевых утрясут вопрос с моей свиданкой.
Утрясли довольно быстро и мы с Асланом, выбросив сигареты, пошли в отдел.
Стук моих каблуков по плитке, длинный коридор, освященный яркими люминесцентными лампами. Не дойдя до конца коридора поворот направо, маленький, тесный кабинет. Вдоль стен стеллажи, у окна рабочий стол. Перед которым сидел щуплый высокий паренек в наручниках.
Аслан остался у двери, я села в кресло перед столом и скрестив ноги положила руки на подлокотнике, откинувшись на спинку и вглядываясь в лицо перед собой.
Он был совсем молод. Лет восемнадцать. Ребенок еще. Глаза злые и тупые. Я внимательно смотрела в его лицо, все больше погружаясь в периоды прошлого, когда так же смотрела в такие же глаза. То, что на дне вот таких глаз, оно всегда узнается, если видел это хоть раз.
Он начал говорить. Точнее нести чушь. Такую обыденную для дефицита интеллекта и юношеского максимализма, с этими строгими разделениями на классы, примитивным посредственным мышлением и громкими заявлениями, что есть властьимущие которые бедный народ притесняют. Себя относил к бедным. Меня почему-то к властьимущим. И Давида с Эмином туда же. Я слушала этот бред имбицила и изнутри прорывался ледяной сарказм. Смотрела на уебка, который вырастет и станет еще большим уебком и молчала.