— Эй, Оливер, — шепчу я снова.
— Да, Элли? — он шепчет в ответ. Я могу чувствовать, как его грудь поднимается и опускается.
— Я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне. — Я закатываю глаза. Не потому, что я стесняюсь, а потому, что у меня не было этого так долго. Так, так долго. И я боюсь, какой будет его реакция. Хуже того, я боюсь, что он откажется. Он откидывает голову назад и выдыхает. Когда я думаю, что он скажет мне, что не может, или что мой брат может проснуться в любой момент, или что ему нужно идти, его руки протягивают и хватают меня. — Только если ты хочешь, — добавляю я, когда его руки перестают двигаться. От его глубокого хихиканья трясется кровать.
— Только если я захочу, — повторяет он, прислонившись ближе, его руки проходятся по моей груди с обеих сторон. — Боже, Эстель, ты не знаешь, как сильно я этого хочу.
Он подталкивает мое тело вперед, что я держусь за его плечи. Его большие руки прямо под моей грудью, поэтому я наклоняюсь немного больше, надеясь, что он поймет намек. Его смех дает мне знать, что он понял намек, но полностью игнорирует его.
— Бин, пожалуйста, — шепчу, сильнее впиваясь в него руками.
— Бина сейчас нет, — шепчет он, опуская голову и оставляя нежные поцелуи от шеи до ключицы, через плечо и обратно.
— Оливер, пожалуйста, — говорю я, откидывая голову назад, когда его губы достигают впадины моего горла.
— Скажи мне, чего ты хочешь, детка. Скажи мне, где ты хочешь, чтобы я тебя касался, — он проурчал голосом, который заводил меня.
— Везде… Везде.
Его руки, наконец, движутся наверх так, что легко задевают мои соски, пропуская дрожь через все мое сердце.
— Еще, — говорю я, толкая его на кровать, чтобы оседлать его ноги. Я трусь об него, когда целую в губы. Он стонет мне в рот, погружая в него свой язык и исследуя, как голодный человек, ищущий свою еду. Однако давление его рук не увеличивается. Он просто продолжает мягко исследовать мое тело, как будто я сделана из стекла. Его пальцы порхают вверх и вниз: над моей грудью, вдоль моей шеи, вниз по моему животу, и останавливаются прямо над резинкой моих трусиков.
— Пожалуйста, продолжай, — говорю не своим голосом. Мои ноги дрожат, а он даже не прикоснулся к ним. Оливер отодвигает голову назад и вытягивает мое лицо на лунный свет, проходящий через окно. Он осматривает мое лицо, и я отчаянно киваю, когда он улыбается.
— Если я сделаю это, мы продолжим наше дружеское свидание? — спрашивает он. Тот факт, что он может шутить, в то время, когда мне кажется, что я разваливаюсь - немного бесит, поэтому вместо ответа, я хватаю его руки и толкаю их, намекая.
Оливер качает головой.
— Это все еще дружеское свидание?
— Я не знаю, — шепчу, довольно громко, мое нетерпение вырывается наружу. — Мне все равно. Просто прикоснись ко мне!
Он улыбается и залазит рукой в мои трусики, его стон соответствует моему, когда он понимает, насколько я уже мокрая.
— Ты опасна для моего здоровья. Ты знаешь это?
— Тогда хорошо, что ты врач, — я хнычу, когда он вставляет свой палец в меня. Он делает круговые движения, которые заставляют мои глаза закрыться.
— Тебе это нравится? — он спрашивает мне в шею. Увеличивая темп, когда я киваю. Мои руки двигаются с его плеч, вниз по груди и в боксеры. Прежде чем он что-нибудь скажет, я накрываю рукой его длину и сжимаю.
— Иисус, бл*дь, Христос, Эстель, — он стонет, смещая свой вес, чтобы дать мне лучший доступ.
— Ты такой твердый, — шепчу я, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать его снова.
— Ты такая влажная, — говорит он мне в губы.
— Ты такой большой, — говорю я. Я забыла, как он выглядел и чувствовался. Он посмеивается, когда я продолжаю двигать рукой, соответствуя его ритму.
— Ты такая тугая, — стонет он, обводя мой клитор большим пальцем, пока двигает другими пальцами внутри меня.
— Я собираюсь…Я собираюсь…
Я задыхаюсь перед тем, как в глазах запылают яркие огни. Я продолжаю двигать рукой, пока он стонет, и я чувствую горячую жидкость на руке. Мы сидим так мгновение, без слов, только тяжелые звуки дыхания. Наконец, он целует меня в лоб и встает, чтобы очиститься. Я не знаю, ожидает ли он, что я последую за ним, но, когда я смотрю на его широкие плечи, выходящие из комнаты, я не могу не задаться вопросом: было ли это ошибкой. Он приносит влажное полотенце и тщательно вытирает мне руки, и когда он возвращается снова, то занимает место рядом со мной. Никто из нас не говорит ни слова, пока мы успокаиваемся, его руки вокруг меня, будто я лежу в маленьком коконе, который, возможно, был сделан для моего тела.
— Мне нравится держать тебя в своих объятиях, — говорит он, обдавая своим дыханием мое ухо.
Мои глаза закрываются.
— Мне тоже.
Слишком сильно. Слишком сильно.
— Сегодня мы нарушили много правил.
— Нарушили. И очень много, — говорю я, улыбаясь в темноту.
— Когда мы пойдем на следующее дружеское свидание?
— Сегодня ты спишь в моей постели, — напоминаю я ему.
— Ты накрасилась красной помадой.
Я смеюсь.
— Ты со своей дурацкой помадой.
— Я просто сказал, что женщина красит этот цвет на свидание, когда хочет перепихнуться.
Я качаю головой и смеюсь, он тоже смеется, держа меня крепче. Какое-то время мы молчим, и я думаю, что он заснул. Чувствую себя расслабленной, и сон начинает забирать меня. Когда я просыпаюсь на следующий день, солнце бьет в мое лицо, я одна в постели. Чувство грусти заполняет меня, но я отталкиваю его в сторону. Я сама это сделала. Я попросила об этом. Я подтолкнула его. Эти мысли не облегчают боль, которую я чувствую. Я снова закрываю глаза и выдыхаю. Когда я открываю их обратно, я вижу брошенную рубашку Уайта в углу. Возможно, он не был идеальным человеком, и у нас было много разногласий, но Уайт никогда не заставлял меня чувствовать не особенной для него. Он никогда не уходил после секса, не поцеловав меня и не сказав, какой я была прекрасной. Он бы никогда, никогда не оставил меня одну в постели, не признав, что мы разделили что-то особенное.
Слезы текут с моих глаз, когда я подхожу к шкафу и забираю рубашку. Я обнимаю ее, прося прощения, потому что с моей стороны это было неправильно. Я начинаю плакать, потому что разговариваю с рубашкой, а одета в рубашку другого человека. Человека, которому я позволила прикоснуться к себе, человека, который снова оставил меня. Дверь внезапно открывается, и я смотрю на входящего Оливера. Улыбка на его лице мгновенно падает, когда он смотрит на мое заплаканное лицо. Я сжимаю рубашку моего мертвого жениха…
— Я думала, ты ушел, — говорю я хриплым шепотом. Он не двигается, не говорит, просто смотрит какое-то мгновение. Наконец, он подходит ко мне и обхватывает руками мою голову, притягивая к своей твердой груди.
— Я не собирался уходить, не попрощавшись, — говорит он мне в волосы. Я думаю обо всем, что он делал…все время, что мы делали…и интересно, будет ли на этот раз
по-другому. — У меня была отличная ночь.
— У меня тоже, — шепчу я.
Он целует мою голову.
— Я не хочу все испортить, Элли. Поэтому я дам тебе немного времени, хорошо? Не потому что я не хочу тебя… не потому что я не считаю прошлую ночь невероятной…просто потому что я не хочу давить на тебя.
Он наклоняет мое лицо, чтобы всмотреться в него, и мое сердце поднимается к горлу, эти зеленые глаза пронзают меня.
— Я хочу, чтобы это произошло.
— Хорошо, — это все, что я могу прошептать, прежде чем он отпустит меня и выйдет за дверь. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, что это такое. Все, что я знаю, это то, что я боюсь хотеть его так сильно, как это делаю. Я боюсь, что снова обожгусь.
***
Несколько дней спустя я просыпаюсь и надеваю синий медицинский халат, который мне дала медсестра Джемма, когда картина была еще совсем грязная. Как только я появляюсь в больнице, то вижу ее на станции медсестер, и она смеется.
— Ты здесь, чтобы помочь? — спрашивает она.
— Нет, если не хотите, чтобы иски о халатности начали появляться.
— Никогда не давать Эстель иглу. Понятно.
Я смеюсь, покачав головой.
— Сегодня я быстро. Просто хочу убедиться, что все выглядит идеально.
— Последний день, — улыбается она. — Не буду лгать, я буду скучать по Мике.
— Ну, есть родильное отделение.
— Нееет! Не посылайте его туда! Сначала я должна сделать ставку на него!
Поговорив еще немного, я добираюсь до комнаты, в которой мы работали, и опускаю жалюзи, чтобы проверить высохла ли краска. Я улыбаюсь красоте того, что мы создали, и выбираю маленькую кисть, чтобы дорисовать облака, которые пропускают какой-то цвет.
— Я слышал, что ты здесь, — говорит Оливер позади меня, заставляя меня почти выйти за линии контура.
— Никогда не подкрадывайся к человеку, держащему кисть.
Он смеется.
— Извини. Тебе нужна помощь? — Я перестаю красить кистью и бросаю через плечо хмурый взгляд, что заставляет его пожать плечами. — Я могу покрасить это.
— Возьми кисть. Облака нуждаются в другом цвете. Он делает, как я прошу, и стоит рядом со мной. Я смотрю на облако, которое он рисует и переходит к следующему, что находится на расстоянии нескольких шагов дальше.
— Кстати, ты отлично выглядишь в халате, — я стараюсь не улыбаться, но проваливаюсь. — Спасибо.
— Ты была бы хорошей медсестрой, — добавляет он. Я прекращаю рисовать и поворачиваюсь к нему с поднятой бровью.
— Но не очень хорошим доктором?
— Было бы забавно, если бы я сказал, что врачи важнее, чем медсестры, но это не так. В любом случае наоборот… Я не буду делать этого. Просто скажу, что ты будешь хороша в любой профессии, где требуется общение с людьми.
— Я буду это иметь в виду, если картина не сработает, — говорю я с улыбкой.
— То есть никогда? — Он хихикает, когда переходит к следующему облаку, на противоположной стороне комнаты. — Как ты думаешь, кем бы ты была, если бы искусства не существовало?
— Мертвой.
Оливер опускает свою кисть и смотрит на меня.
— Никогда не говори так.
Каким-то образом, одним взглядом, он убеждает меня.
— Хорошо, хорошо, наверное, учитель или школьный советник.
Он кивает и возвращается к живописи.
— Я думаю, то, что ты делаешь в жизни, идеально. Весь этот проект действительно невероятный.
— Просто делаю все, что могу, — я пожимаю плечами.
— Почему ты это делаешь? — спрашивает он, идя ко мне. — Я знаю, как сильно ты любишь работать с детьми, поэтому я знал, что, придя сюда и рисуя с ними, тебе будет это нравиться…но это? Это многое значит, Элли.
Я отворачиваюсь от его взгляда на облако перед собой и смотрю на стену, когда отвечаю:
— Это отстой, когда у тебя плохой день, тебе нужно вставать утром и заниматься своим бизнесом, потому что это ожидается. Представь себе, что ты болеешь, и у тебя нет выбора, кроме как приехать сюда и застрять здесь, глядя на те же четыре безобразные стены каждый день. Все мои неудачные дни кажутся такими глупыми, когда я слышу, как эти дети говорят о том, с чем они имеют дело, и они даже не жалуются ни на что, — говорю я, выпуская дыхание, когда отпускаю руку и поворачиваюсь к Оливеру лицом. Мое сердце подпрыгивает от того, что я нахожу в его глазах. Я иду к нему и вытираю краску под левым глазом. — Ты выглядишь уставшим.
— Это то, как выглядит двадцать часов работы подряд, но, как ты сказала, они не жалуются, и это не дает мне оснований жаловаться, — говорит он. Я отпустила руку и откинулась на пятки, все еще глядя на него.
— Ты хороший человек, Оливер Харт.
Его губы растягиваются в улыбке, и я смотрю, как его рука поднимается. Я готовлюсь к его прикосновению, но его рука так и не добирается до моего лица.
— Ты великая женщина, Эстель Рубен.
— Искусство довольно эгоистично. Я создаю вещи для себя и надеюсь, что другим это понравится, но это не похоже на большее благо, когда я что-то делаю. То, что делаешь ты, с другой стороны, совершенно бескорыстно.
Его зеленые глаза мерцают.
— Вот, где ты ошибаешься. Эта работа может показаться самоотверженной, но помощь этим детям заставляет меня чувствовать, что я оставляю свой след. Когда я помогаю им уехать в более здоровом состоянии, в отличие от их первоначального, это так… — Он вздыхает, отводя взгляд на мгновение. Его глаза снова встречаются с моими, он выглядит совершенно счастливым. — Это все. Я чувствую, что я важен.
— Ты действительно важен, — говорю я с улыбкой.
— Как и ты. Ты думаешь, что искусство эгоистично, но я думаю, что оно довольно щедро. Я не могу этого сделать. — Он машет руками по комнате. — Я провожу бессонные ночи и бесконечные дни здесь, чтобы убедиться, что этим детям становится лучше, но помимо дней, когда я объявляю, что они могут вернуться домой, я не улыбаюсь им.
Его слова заставляют мое сердце парить. Я возвращаюсь к стене и заканчиваю облако, над которым работаю. У Оливера есть способ сделать даже самые маленькие вещи, которые ты делаешь, более значимыми. Это часть его обаяния, я полагаю.
Мы прощаемся, балансируя на неизведанной территории. Я никогда не получала сто процентов Оливера. Насколько я знаю, только его работа получает это. В прошлом мы были друзьями…а потом больше чем друзьями…но это похоже на что-то другое. Я боюсь отпустить и получить больше, чем рассчитывала, а также боюсь ничего не получить.
Глава 19
Оливер
Прошлое…
Я уже не помню, когда в последний раз плакал, за исключением того дня, когда я пришел в больницу навестить отца и увидел, как его тело наполовину сгорбилось. Возможно, он не был для нас идеальным отцом, но он всегда был полон жизненной энергии. Тем не менее, видеть его таким, было выше моих сил, тогда я начал работать в качестве помощника студентов, моя работа состояла из всего: от репетиторства до помощи в выборе классов – я был весь на нервах.
Сегодня утром я устроился за угловым столиком в кофейне возле дома моей мамы и работал над статьей по квантовой физике, пытаясь отвлечься от папиного состояния, когда Эстель села передо мной. Я вовремя поднял глаза, чтобы увидеть, как она скрестила ноги и улыбнулась мне, когда сомкнула губы на трубочке, торчащей из стакана, который она держала в руках.
— Что ты делаешь в этой глуши? — спросила она.
Я сделал глубокий вдох и опустил ручку. Я не видел ее несколько недель. Последний раз мы тусовались в переполненной закусочной. Я пошел с Виктором и взял с собой девушку, потому что понятия не имел, что Эстель будет там. Она вела себя не так, как ей хотелось. Она говорила с Мией и Дженсеном большую часть времени, но мне было неловко, когда она была там после того, как мы целовались так много раз…после того, как я хотел больше всего тех времен…и я был с другой. Я почувствовал облегчение, увидев ее сейчас, когда она заговаривала со мной, как будто все было в порядке, чего я так боялся после той ночи.
— Ты постриглась, — сказал я после вдоха.
— Только челку, и уже жалею об этом решении.
Она убрала длинную челку с лица.
— Тебе идет.
— Ты встречаешься с кем-нибудь здесь? — спросила она, оглядываясь вокруг. Вдруг стала колебаться. Я улыбнулся, думая, что она имела в виду девушку из закусочной.
— Тебя бы это беспокоило, если бы встречался?
Ее глаза расширились, прежде чем ее лицо стало немного задумчивым.
— Не совсем.
— Ты встречаешься с кем-то здесь? — спросил, надеясь, что это не так. Почему? Я не знал. Она была вольна встречаться с кем угодно, но это не значит, что я хочу быть свидетелем. На ее лице появилась небольшая улыбка, как будто она могла читать мои мысли. Я уже начал думать, что она может.
— Нет. Я только что с ужасного свидания.
— Почему оно было ужасным? — спросил я, прислонившись немного ближе, упершись локтями о стол, как она.