она — стрела пущенная, чтобы лететь вечно,
кто встанет у нее на пути,
тому живым не уйти*.
На розовой и зеленой майках Ноунеймов, появляются круги, пронумерованные от одного до десяти, воздух поет высоко и протяжно, в самом центре живых мишеней тренькает серебряная стрела в черном и белом оперении.
Выйти против невиновности — это как пригласить беду к вам в гости.
Она придет изменит твою суть,
испепелит тебя изнутри,
раздробит твои кости.
Раунд!
До Рина смутно начинает доходить смысл. Он в паре Первый, первый раз, первый бой, он — Невинность. Выйти против невинности — это выйти против него. На него направлены все удары, все панчи. Все слова хотят зацепить именно его. Первый — первая цель.
А Тобиас — защищает. Отражает безошибочно, словно зная заранее откуда ждать нападения, словно видит все ходы наперед. Рин не видит. Просто знает, что сейчас в мозгах здоровых и наглых ребят происходит кровоизлияние, и от Тобиаса зависит будет ли оно микроскопическим или разрастется до размеров коматозного состояния. От Тобиаса, потому что Рин в этот раз не хочет никого спасать.
Ноунеймы падают, как подкошенные.
Улыбка Тобиаса подводит итог поединка коротким замыканием. У Рина хватает силы воли дойти до Первого и вынуть аккуратно сложенное послание из кармана дорогой клетчатой рубашки. Тобиас подхватывает его в тот момент, когда ноги подкашиваются.
Сложенный вчетверо листок бумаги пуст.
Комментарий к III.
микстейп - наложение своей читки на чужую музыку
аллюзии на панчи Славы Мармеладовой)
Грейм - читка со скоростью сто сорок слогов в минуту
Песни Иннокентиев (Невинности) Уилла Блэка
========== IV. ==========
«Теперь нас называют Заклинатели.
По-прежнему можем мы играть словами, словно бисером,
делать из нашего слова оружие,
по-прежнему владеем мы способностью менять связь между вещами
одним усилием своей воли».
Из тетради Ривайена Форсайта » Сказание о Нитях Тингара».
11.10.2017, среда
В утреннем неверном полумраке Колин спотыкается и чуть не опрокидывает сложенные у двери готовые работы в подрамниках. Тянется к выключателю, но в последний момент решает, что уже достаточно рассвело и не надо включать свет, опускает руку, ищет глазами Тобиаса.
Тот сидит ссутулившись на полу под окном, где бледно-лилового света чуть больше. В толстом свитере неопределенного цвета, собранные в хвост волосы засунуты под высокую горловину. Перед ним на деревянном полу разложен лист ватмана, баночки с акварелью окружают его, как грибы березовый пень. Поодаль поблескивает, покачиваясь туда-сюда, настольное псише. В зеркальце отражается то выгоревший подсвечник, то сосредоточенный профиль владельца квартиры. Он опять рисует ночь напролет. И это в зачетную неделю.
— Привет, это я!
Тобиас продолжает рисовать, словно приход Колина не имеет к нему никакого отношения, потом отвечает сквозь зубы.
— Да, я понял. Кто же, кроме тебя, — Поднимает глаза к окну. Почти рассвело, еще немного, и надо будет ехать в институт, говорить с людьми…
— Доделываешь курсовую?
— Нет.
Тобиас не считает нужным объяснять. Колин не обидится. Пошумит, потопчется, побудет неудобным, но не помешает. Надо просто потерпеть несколько минут. Тобиас привык терпеть. А Колина Леруа начал терпеть уже с первого курса, недоумевая, за какие кармические грехи стал объектом Колинового недозированного внимания.
Терпеливо игнорировал его сидение рядом на лекциях, его внезапные приходы — всегда по делу, всегда с невыполненными заданиями и собачьими просящими глазами, но всегда с пакетами еды и банками пива. Колин — сующий свой тонкий нос во все дела, Колин — закатывающий глаза цвета песчаных луж каждый раз, когда нужно уезжать на ивенты и брать больничный, Колин — переступающий через порог своим гренадерским шагом именно тогда, когда ничего не хочется видеть, кроме ванной и аптечки.
Тобиас напрасно надеялся, что терпеливые объяснения сквозь зубы, оставленные без внимания SMS-ки, закрытые перед носом двери и демонстрация отношений с Сэмюэлем возымеют свое действие, отвадят и положат конец домогательствам дружбы. Колин не отравился его безразличием и не исчез. Тобиас даже не заметил, как он прижился и стал частью повседневной рутины. Был везде и всегда, неистребимый, как пыль, и необходимый, как радио в долгой дороге.
Тобиас терпит и рисует, а Колин за его спиной бурчит о том, что нельзя жить в холодной и сырой комнате, прямиком направляется к панели климат-контроля, прилипает к ней, как к диковинной зверюшке в зоопарке, начинает ласково и терпеливо перебирать все кнопочки, пока не добирается до «включить».
— Перестань возбуждать электроприборы, — Тобиас наконец отрывается от ватмана и буравит невыспавшимся взглядом профиль друга. — Какой смысл нагревать, если нам все равно уходить через час.
— Час в тепле — лучше, чем час в холоде.
Колин дожидается, пока агрегат начнет урчать и выбрасывать из себя теплый воздух, и только после этого заходит Тобиасу за спину, нависает над ним — громадный, жадный до пространства, до цвета и тепла, заглядывает через плечо, чтобы рассмотреть еще сырую акварель. Хмурит брови. По бумаге, в робких утренних лучах, летают бабочки: синие с желтыми пятнами, синие с зелеными разводами, синие с потеками черной туши по краям, синие с белым сарафанным горохом… Белая с красным пятном посередине, похожим на вынутое сердце.
— Опять рисуешь коллекцию Ривайена. Все так плохо?
Едва успев договорить, Колин прикусывает язык. Не надо задавать такие вопросы.
Про Ривайена и его бабочек Тобиас сам не рассказывал. Он ими бредил после обвала в горах и гибели Сэмюэля. Сначала рвал себе горло, потом лежал в лихорадке и бормотал не переставая, как сумасшедший. Колин не отходил от постели, менял компрессы и повязки и много чего услышал. Но лучше этим не злоупотреблять и помалкивать.
Тобиас от вопроса замирает на секунду с кисточкой в руке, распрямляет спину, отстраняется от результата своей бессонной ночи, тоже смотрит на то, что получилось, добавляет последние штрихи. Краски оживают под пепельно-фиолетовыми лучами утреннего солнца.
— Почему плохо? С чего ты взял? — Завинчивает баночки одну за другой, расставляет их вдоль диванной каретки. Медлит. Потом продолжает, повернув голову к приятелю:
— Ты вообще спал сегодня?
Колин хватается за возможность перевести разговор со щекотливой темы, делает вид, что рассердился, чтобы за взрывом эмоций скрыть промашку и неловкость:
— Что это еще за вопрос? Типа я и днем не совсем умный, в если чуть недосплю, то совсем идиотом становлюсь? Я ведь и обидеться могу!
Тобиас устало улыбается. Колин не может обидеться. Это уже проверено, перепроверено и доказано неоднократно.
— Колин, сейчас шесть утра, ты наверняка проснулся часа в четыре. Мог бы и тут переночевать. Не выглядел бы таким побитым перед сдачей. Ну давай, показывай, что там у тебя не получается. За этим же приехал.
— Да я думал, сам справлюсь, — и Колин виновато прячет голову в плечи и протягивает тубус, в который аккуратно и бережно вложены эскизы. — Я днем выспался. А вот ты точно не спал, и уже не первые сутки.
— Я привык, — отмахивается Тобиас, раскладывает работы на полу, рядом с бабочками. — Ну, давай посмотрим, что у тебя за проблемы с зачетными. С колером, как всегда?
После этих слов замирает, задумчиво всматривается и словно начинает растворяться в ставшем жемчужным свете. Колину хочется схватить его за руку и удержать, у него покалывает в пальцах от ощущения, что Тобиас сейчас пропадает из реальности и станет частью нарисованного пейзажа. Тишина повисает надолго, ее становится так много, что Колин горбится под ее тяжестью и готовится к худшему, но из тишины материализуется Тобиас: «Все было бы не так плачевно, если бы ты умел вовремя останавливаться, опять накрутил лишнего. Сейчас поправим».
Колин удивленно смотрит на друга. Обычно Тобиас сыплет замечаниями, а Колин еле успевает уворачиваться от его сарказма. Меланхолия и снисходительность ему не свойственны и случаются только вместе с очень большими неприятностями. Неужели все действительно так плохо?
— Что случилось? — Колин легонько встряхивает Тобиаса за плечи, — черт возьми, что случилось? — Он подается вперед и опускает руки на неширокие плечи под свитером, стараясь тяжестью богатырского тела придать веса своим словам и своей тревоге.
— Он не приходит, когда я его зову.
Тобиас смотрит куда-то между шеей и подбородком Леруа. Перед ивентом он все сделал правильно. Правильно установил связь, и она заработала. Почему же от яркой канители Тингара, что протянулась через поцелуй между ним и Рином, через сутки осталась только легкая призрачная нитка? Почему не удается восстановить стабильную связь? От этих вопросов болит голова, пропадает всякий аппетит и о «спать» можно только мечтать. Тобиас уже некоторое время рисует по ночам, пытается найти ответ и мотает себе нервы. Колину же ответ кажется обнадеживающим:
— Блядь, напугал, а я-то уж и правда подумал, случилось что. Подумаешь… Подожди. Ты о ком? О брательнике Сэмюэля? То есть как не приходит? Игнорит что-ли? Не может быть! Ты же сказал, что на ивенте все прошло замечательно! Связь же заработала…
Тут Колин понимает, что опять сморозил лишнего, и начинает усердно приглаживать волосы, чтобы хоть что-то делать, а не стоять перед Тобиасом позорным столбом.
Про Тингар и про все, что с ним связано, ему тоже знать не положено. Но здесь уже не его вина. Сэмюэль три года разорялся о Наследии на весь дом, не сдерживался. На осторожные замечания Тобиаса, что не надо при посторонних, только плевался и презрительно бросал, что идиоты все равно ничего не поймут, да и кто их слушать будет. Колин за три года сидения на кухне научился и слушать, и понимать, и верить, и очень волноваться за Тобиаса. И вот теперь, когда только-только все начало налаживаться, как снег на голову свалился младший братец и годовой ивент месяц назад. Колин не знал куда себя девать от волнения, но вроде все обошлось. Он уже успокоился, и вот тебе опять неприятности.
Тобиасу почти смешно, как Колин прячет глаза и как с опаской поглядывает на него, не решается на разговор. Он хлопает Леруа по плечу, давая понять, что таится больше нет смысла:
— Заработала. А теперь вот не работает.
— Совсем? — Колину не надо намекать дважды, он тут же пускается в пространные рассуждения. — А разве такое бывает? Она же устанавливается раз и навсегда. Может, ты ошибся? Всякое бывает после такого перерыва. Может, это была не связь, а… ну скажем, остаточная реакция. Как эхо. Может нити Сэмюэля просто заставили отозваться этот ваш загадочный Тингар у мальца в крови. А потом все. Эхо не может длиться долго. А ты подумал, что получилась связь.
— До ивента я не мог долго держать Систему под контролем. Я практически перестал быть Заклинателем. Но во время боя, особенно последнего, нити Сэма заработали на полную. Так что скорее это они откликнулись на Рина, а не он на них. Но, — добавил он мрачно, — если Сэм мертв, то нити тоже мертвы. Они не могут откликнуться. Значит заработала не старая, а новая связь. Тогда почему она не стабилизируется? И почему нити Сэма ожили?
— Потому что Рин не твоя пара?
— Я чистый Заклинатель, мне все равно с кем в пару вставать. Это раз. Разорвать однажды установленную связь практически невозможно. Ты сам видел последствия. Это два. А тут связь вроде как есть, а вроде как и нет. От Рина ко мне она идет, а от меня к Рину — нет. Я его чувствую, а он меня — нет. Я не понимаю, как такое возможно.
Тобиас поднимает на приятеля совершенно растерянный взгляд. Такое первый раз на памяти Колина и он спешит ответить:
— А ты точно уверен, что проблема в мальчишке? Может это нити Сэма связь блокируют? Проверял?
— А как я это проверю? Не знаешь? Вот и я не знаю. Знаю только, что пацан меня зовет. Тут уж не ошибешься. Все внутри выворачивает. Часто ночью зовет. Во сне. Но когда я утром прихожу, он так удивляется, будто я навязываюсь. Когда дотрагиваюсь до него, он каждый раз дергается. Вроде и зовет меня и отталкивает. С каждым разом все только хуже становится. Что с этим делать, я не знаю. Я уже две недели не хожу к нему, — Тобиас молчит с минуту, смотрит в окно. — Зато теперь он мне звонит. И я тоже не знаю, что с этим делать.
— Что?
— То, — Форсайт словно для демонстрации достает из кармана телефон и нажимает на принять. Трубка оживает в одно мгновение, как по волшебству, из нее на всю комнату раздается взбудораженный голос Рина:
— Но как, Тоби! Гудков же еще не было!
— И тебе доброе утро, Рин. Что я делаю?
— Откуда мне знать!
— Есть вещи, которые ты знаешь, а есть — которые чувствуешь. Просто ответь, что я делаю.
— Отстань!
— Ответь мне.
— Да что ты пристал, я не телепат, и мне все равно, что ты там делаешь, хоть бабочек рисуй, мне то что!
— Тогда почему…
Но трубка умирает так же внезапно, как и ожила, и тупо распространяет свою ненужность в звенящей тишине.
Теперь Тобиас выглядит «обиженно». Именно такое слово находит в своей голове Колин, чтобы объяснить для себя побледневшее лицо и поджатые губы.
— Может, он специально? Цену себе набивает? Может, он играет с тобой, как Сэмюэль?
— Он не умеет играть и цену себе набивать не умеет. Его даже не учил никто. Он маленький и наивный, Колин.
Тобиас тянет первый слог имени, и от этого возражение превращается в поглаживание, в приглашение продолжать разговор. Колин довольно щурится и снова спрашивает:
— Ты вроде проверял реестр «Нагорной», и там он был вычеркнут! Может быть, в нем ваше это хрен пойми чего только номинально присутствует от рождения? Или этой штуки так мало, и она бесполезна? Может быть, он бракованный?
Форсайт резко разворачивается к нему всем корпусом и оттягивает высокий ворот:
— Что ты видишь?
— То есть? Родинки твои вижу? А что?
Колин нагибается ниже, делая вид, что присматривается к до боли знакомой каракатице из темных точек на шее, а потом невзначай шаловливо мажет языком по кадыку, собрав на язык шерстинки от ангоры, но не успев распробовать солоноватый вкус. Тут же огребает подзатыльник, обиженно вскрикивает от неожиданности: «Да что сегодня не так?»
— Больше так не делай!
Но вид у Тобиаса довольный, словно Колин его порадовал, только не понятно чем.
— А раньше был не против!
— Раньше было раньше.
— Ну и подумаешь!
— Нет, не бракованный, — кажется, Тобиас даже не замечает обиженный тон Колина, продолжает о своем. — Он в систему вошел, на заклинание связи отреагировал моментально, сделал распределение Тингара между нами по всем правилам. До Сэма ему конечно очень далеко. Но для первого раза и без единой тренировки — это очень круто, Колин. А на следующий день Связь истончилась. И что бы я не делал, она больше не восстанавливается до уровня второго боя. Парня как заклинило.
— Не понял?
— Похоже, что он боится меня или не доверяет. Позволяет настроить связь на одну минуту, а потом обрывает. И так каждый раз! Может, не хочет больше со мной связываться? С другой стороны, он и не должен этого хотеть. С чего? Сэм говорил только об ивенте — ничего больше, ничего дальше. Но тогда зачем зовет?
Говоря все это Тобиас достает баночки с гуашью, смешивает цвета и начинает быстро наносить мазки поверх одной из работ Колина.
— Ой, погоди, — взвивается тот, забыв, о чем только что шла речь, — Не надо здесь темнее делать! Или надо? О, а так и правда лучше… Все-таки, колористика не мой конек, — Колин с восхищением смотрит на исправленный рисунок, который начинает ему очень нравиться, потом спохватывается:
— Тебе еще организаторы не звонили? Вы же должны контракт подписать? Год назад против вас с Сэмом и Ником никто встать не решился. Самоубийц не нашлось, и со спонсорами конфликт как-то замяли. А сейчас ты один и без Связи. Они же тебя распнут показательно. Чтобы неповадно было договоренности нарушать. Тебе нужна стабильная связь!
Лицо у Тобиаса от этой тирады не меняет выражения. Он вытягивает кисточку, что торчит за ухом, достает чистую палитру и баночки акриловой краски со шкафа.