— Мне все равно. У Сэмюэля был план, когда он все это затевал. Я сделал, как он приказал. И мне не обязательно жить до апреля, до диплома или до пенсии.
— А Рину тоже не обязательно? Вы его уже во все это втянули.
— Рин никому не интересен. Всем ясно, что он не противник. Им же только лучшие нужны. И он последний из дома Ришаров. Его не тронут. Чисто из уважения к деду.
Тобиас делает несколько заключительных мазков и пересаживается ближе к третьему рисунку.
— Им — не интересен. А тебе? Ты вон его из головы не можешь выбросить.
Тобиас молчит некоторое время, применяясь к «шедевральному» портрету кисти Колина.
— Может, ну ее — Связь! Ты прекрасно и без Связи проживешь. Ты — лучший на курсе, через год тебя пригласят в крутую контору. По тебе все наши девки сохнут, и не только девки. Начни жить как все, заведи нормальные отношения. Не как Заклинатель Тингара, а просто, как Тобиас. Спрячься от всех. И Рина забудь. Еще пару раз позовет и перестанет.
— Если бы все было так просто. Меня вырастил для Системы, и Система меня не отпустит. Ты думаешь, что можно иметь нормальную жизнь после того, как пробудился Тингар? Отношения с тем, с кем хочешь? Не можешь. Наследие все решает за тебя. В пару с Сэмом меня поставили, потому что так решило Наследие. От меня ничего не зависело. И от Рина ничего не зависит.
— А откуда ты знаешь? У него же нет метки, как и у тебя. Вы же свободные. Вам правила не писаны.
— У меня уже есть метка. И я принял ее и клятву добровольно. Так что я не свободен.
— Тогда тебе надо быстро устанавливать с Рином Связь второго уровня. Нет, ну, а как еще? Или так — или ты будешь совершенно беззащитен.
— Как ты себе это представляешь? Связь второго уровня — это равноценный обмен. А что я могу предложить? «Твой брат трахал меня пять лет, и теперь ты тоже можешь?» Отличное предложение, но я бы отказался. Или может быть так: «Я убийца, милый мой Рин, и ты теперь будешь, как я». Он же одуван, Колин. Для него равноценный обмен — это в игрушку перед сном поиграть, в Париж на концерт съездить. Он совсем другой. Ты бы слышал, как он про Сэма рассказывает. Для него Сэмюэль — ангел во плоти. Он даже не подозревает, чем Сэм на самом деле был занимался. Какая уж тут Связь второго уровня.
— Но, может быть, получится чуть позже. В будущем.
— А будущего никакого и нет. И не будет никогда. Меня просто к мальчишке приставили. Так что глупо надеяться на что-то, — Тобиас поднимает тяжелый взгляд на Колина. — А из головы он у меня не идет, потому что я его видел после кремации. Ты бы увидел, и тоже бы о нем думал постоянно. Потерянный, зареванный, неуверенный. Паника по каждому поводу. А еще он состоит на учете у психиатра. А тут эти бои еще. Я думал он на ринге свихнется. Если бы не приказ ни за что бы его на ивент не потащил. О чем только Сэм думал. Рина поддержать надо.
— Ну вот и поддержи. Подружись. Что? Дружба — это просто.
— Ему такой друг, как я, нахер не сдался. Но знаешь, если бы он захотел, то можно было бы попробовать. Интересно даже. Я бы его потренировал. Он необычно в паре себя ведет. Можно было бы формулу Связи усовершенствовать. И… Но ты же видел — он трубки бросает. Я его после школы пару дней попытался встречать. Поговорить. Ничего хорошего из этого тоже не вышло.
— Ты сам себе противоречишь. Он может трубки и бросает, но первый же и звонит. Ты ему интересен. Зуб даю. И еще. Если Система для тебя так много значит, то он тебе нужен.
— Я подумаю. А пока давай выдвигаться. С пейзажем у тебя проблем не будет — ты просто слишком закрываешь цвета, делаешь их химическими. Надо наоборот разбавлять. Декан любит, когда романтично. В портрете старайся добиться большей спонтанности и экспрессии в изломе бровей, видишь? Сразу живенько стало. А про Рина… я не хочу за него решать. Я не хочу на него давить. Мало ли, что нужно мне.
— Значит, предлагаешь оставить все как есть? Будешь не спать ночами и ждать, когда тебя подкараулят в переулке? Отличный план, друг. Слушай, — осеняет Колина, пока он складывает эскизы назад в тубус, — тебе надо все начать с начала. С чистого листа. Попробуй сделать красивый жест. Что-то из ряда вон. Поразить воображение. Нарисуй его. Наверняка это будет для него чем-то новеньким. Когда ты рисуешь, ты совсем другой. Не страшный. Ты его очаруешь.
Колин смеется своей шутке, а Тобиас замирает на пороге. Рисовать он точно никогда и никого больше не будет. Ему хватило одного раза с Ривайеном и на всю жизнь. Он проглатывает ком и, как ни в чем не бывало, открывает дверь, ждет, пока Колин зашагает вниз по деревянной лестнице, и только уже у самой машины тихо говорит:
— Иногда от разговоров с тобой и правда выходит толк.
***
— Красота — страшная сила, действует даже на декана, а на нашего декана, кроме тебя, ничего не действует, — Колин радостно машет зачетной ведомостью, в которой стоит подпись и нужная дата. — Я никогда не пойму, как ты это делаешь! Что ты ему сказал, чтобы моя работа прошла?
И не дожидаясь ответа мчится хвастаться всем, кого его знает, а знает Колин пол-института.
Часов в шесть он волочет Тобиаса в бар — отмечать.
— Ты же знаешь, что я не пью. Дорогое пойло я не понимаю. А на дерьмовое мне времени жалко.
— Зато после дерьмового пойла все остальное кажется прекрасным. Давай по чуть-чуть, и сразу перестанешь париться.
Тобиасу трудно иногда бывает объяснить Колину обычные вещи о том, что дерьмовое пойло портит вкус, что после него исчезают нюансы, игра слов становится тупой и пошлой, что скорость восприятия не та, а это может иметь решающее значение, если организаторы ивента и правда решат претворить свои угрозы в жизнь. Но Колин такой довольный, что выговаривать ему все это не хочется, хочется просто отвести взгляд и не огорчать. Так Тобиас и поступает, взгляд выхватывает из витрины сережки-гвоздики. Он останавливается, разворачивает Колина боком и разглядывает мочку.
— У тебя новые штанги? С утра были в ушах? Я только сейчас заметил.
Колин хлопает песчаными глазами и тупит, смотрит то на друга, то на витрину ювелирного магазина.
— Ты хочешь проколоть уши?
— А это трудно?
— Да нет, легко и просто. И ребенок справится. Тебе нравится? Давай я тебе проколю?! — запасы оптимизма у Колина неистощимы, им трудно противостоять, но Тобиас уже привык:
— Нет. Не надо. Но мысль мне нравится. Пошли, ты же выпить хотел. Если будешь здесь стоять — я передумаю. Сейчас научишь меня мешать крепкие напитки.
========== V. ==========
«Пробовали мы в отдаленных наших монастырях
заставлять детей с пробудившемся Тингаром быть вместе.
Смотрели, что получалось.
Иногда получалось страшное: или мертвыми их находили,
или становились они бесноватыми, и приходилось лишать их жизни,
или темнели на глазах и становились пылью черной,
тенями в сумраке.
Но иногда силы детей взаимодействовали».
Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
20.09.2017, понедельник
Утром после ивента Рин открывает глаза, потягивается. Собирается снова их закрыть минуты на три, чтобы понежиться в тепле и дреме, подумать о чем-нибудь приятном, настроиться на долгий, изматывающий и бесполезный школьный день, но подскакивает на кровати, как ужаленный. Он вспомнил свой сон.
Сны — редкие гости в его голове, он может пересчитать их визиты по пальцам одной руки, а уж вспомнить подробности не может никогда. Но сегодняшний — особенный. Если нужно, то Рин готов пересказать его до мельчайших деталей.
Он видел белый лист бумаги, гнутый-перегнутый, со следами чужих ногтей и сальных пальцев, с узелками плотно спрессованных волокон. Он снова и опять разворачивался перед глазами, заставляя холодеть и ежиться.
Рин помнит, как шелестели перегибы, как время стучало в висках. Потом пустая страница стала объемной, а в уши песочными часами ссыпался голос Сэмюэля: «Отомсти за меня, Рин…».
Рин трет глаза, словно это они во всем виноваты, поднимается на ватных ногах, держась за стенку, добирается до ванной — холодный душ успокаивает воображение. «Это простой кошмар. Этого просто не может быть». Плетется в школу, но уже к большой перемене мнительность просачивается испариной через кожу, панический страх впивается иглами в мозг.
Приемы и советы доктора Прюданс летят в тартарары, а Рин тянется мыслью к Тобиасу, словно тот может его защитить.
К концу дня Рин сам себе кажется неадекватным. Думает, что это заметно всем, что на него начинают коситься и шептаться за спиной. Съеживается на последней парте и еле держится до конца уроков. После школы он на углу случайно пересекается с Тобиасом, и страхи пропадают, как и не было в помине.
Они с Форсайтом весело болтают до самого дома и легко расстаются, не договариваясь о новой встрече. Рин в эту ночь отлично высыпается, но через два дня приступы безотчетной ночной тоски повторяются с новой силой. Голос Самюэля, подобно вязкому мороку, будит его утром. Весь день Рин опять думает о Тобиасе, а вечером натыкается на него у невзрачного продуктового магазинчика, будто случайно. Тобиас говорит, что это телепатия. Рин хмыкает: «Ну конечно».
И все бы ничего, но внезапные встречи начинают повторяться и настораживать. Если ночные кошмары и произошедшее на ивенте Рин еще может объяснить перевозбуждением, отравлением, подсыпанным в шипучку наркотиком — а почему нет? в клубах и не такое творят, так почему не на ивентах? какая разница? — то Тобиаса он объяснить не может совсем. Телепатии не существует. Как не существует ничего из того, про что Тобиас ему говорит:
— Мы не видим всего, что нас окружает. Не потому, что этого нет, а потому, что не умеем правильно смотреть. Большинство из людей слепые. Но ты — другой. Почему ты хмыкаешь? Тингар может разрушить разум, подчинить тело, наложить печати на все органы чувств и на все меридианы. Знаешь про меридианы? Вот-вот, те по которым течет энергия человека — это они.
Тобиас мечтательно потягивает молочный коктейль и не обращает никакого внимания на возмущение Рина:
— Говорят, раньше была такая сильная пара, которая могла семью словами создать один мир внутри другого.
— Зачем ты рассказываешь мне сказки? — Рин сжимает кулаки с такой силой, что обкусанные ногти врезаются в кожу, а костяшки белеют. — Если все, что ты мне тут втираешь — правда, то я сейчас скажу волшебное слово и превращу тебя в лягушку.
Тобиас неожиданно заливается смехом, становится таким милым, что злость Рина тут же улетучивается. Он не может не улыбнуться в ответ, тянется, чтобы толкнуть Форсайта в плечо, но неловким жестом смахивает красную коробочку Макдональдса с картошкой фри на пол, она рассыпается желтым веером. Тобиас перехватывает его запястье, от его касания в глазах темнеет, в затылке появляется странное ощущение тяжести и пульсации, такое сильное, что отдается в висках и затылке, и лобных долях. Что-то оттуда пытается вырваться?
Рин прикусывает губу и на долю секунды сильно-сильно жмурится. Когда открывает глаза — картошка лежит на столе, как ни в чем не бывало.
О чем они говорили? Да о какой-то абракадабре из Гарри Поттера. Точно, про заклинания:
— Я перерос фэнтези, Тоби. Не надо со мной, как с дебилом. Слово лечит, слово меняет, сначала было слово. Я не тупой. Я читаю книжки.
— При чем тут книжки? Я тебе про Тингар говорю? Ты вообще понимаешь меня?
Рин шагает домой после школы и вспоминает этот случай. Тогда они окончательно поссорились. Тобиас потом еще что-то пытался сказать. Рин не стал даже дослушивать — встал и ушел. Сколько можно. Полный бред. Шиза просто. Навязчивая шиза. Откуда у брата такой друг? Сэм был обычным, самым нормальным человеком из тех, что встречал Рин в своей жизни, а Тобиаса нормальным назвать язык не поворачивается.
Он не ведет себя нормально. Встает очень близко, говорит о вещах, которые заставляют краснеть и напрягаться.
Приятно, когда он берет за руку. Приятно, когда дотрагивается до щеки, когда касается губами. Приятно, но… Потому что после каждого такого касания, у Рина мир двоится, словно на основную картинку накладывают кальку со светящимся орнаментом, голова начинает идти кругом. Рин всегда выдергивает руку и хмурится. Или злится, артачится и все портит. А после никак не может определиться: хочет он снова Тобиаса видеть или нет, хочет все прояснить или наоборот.
Тобиас продолжает появляться, но все реже. Всякий раз заговаривает с ним о Связи, или просит разрешения показать ее, а иногда без разрешения прихватывает запястья так, что у Рина моментально чернеет перед глазами и звенит в ушах, как во время ивента, как в зале Макдо. Рин пугается, что с ним из-за сильных ощущений может случиться постыдный нервный срыв, что галлюцинации повторятся. Еще больше боится, что они повторятся при Тобиасе, что тот догадается — Рин бывший псих, и больше не придет. Однажды Тобиас не приходит.
Зато той же ночью к Рину приходят его детские страхи. Он не может сомкнуть глаз, мысли мечутся и толкаются, он близок к тому, чтобы снова начать бредить трупами и бояться прикасаться к дверным ручкам. Ужас, который годами его учила преодолевать доктор Прюданс, маячит на пороге.
В девять утра он набирает ее номер и просится на внеочередной сеанс. Сеанс проходит как-то скомкано, Рин не может сосредоточиться. Зеркала в кабинете, почти точно такие же, как у него в комнате, но почему-то отвлекают. Вместо того, чтобы слушать доктора, Рин слышит другое. «Я люблю тебя, Рин». Слова звучат в голове, завораживают интонациями, тягучими согласными, плавающими ударениями.
— Ты меня слушаешь, Рин? Я говорю, что-то смешное?
Вопрос мадам Прюданс застает его врасплох, он не знает, как объяснить ей, отчего улыбается.
Вечером он первый раз решает набрать номер Тобиаса. Зачем он это делает, Рин точно не знает: то ли затем, чтобы сказать, чтобы тот больше не приходил, то ли затем, чтобы пригласить его в гости.
Разговора не получается. Рин никак не может собраться с мыслями, перескакивает с Сэма на ивент, с ивента на упреки, с упреков на Сэма. Решиться спросить напрямую о том, какие были у Тобиаса с его братом отношения, и почему он признается теперь в любви ему, он так и не может. А на следующий день просыпается с первыми лучами солнца. Что-то душит его изнутри, бьется невнятным воспоминанием в мозгу и приклеивает тело холодным потом к скомканным простыням. Рин замирает с открытыми глазами и ждет, сам не зная чего. А потом идет к доктору Прюданс и договаривается о ежедневных сеансах.
Дни текут медленно, он старается не оставаться один надолго. Вечерами смотрит, как мать скользит мимо, не замечая и не разговаривая, и чувствует себя еще более одиноким. Сеансы не помогают и не радуют. После них остается пустота и ощущение никчемности. Рин все чаще вспоминает ивент и ощущение эйфории, которые он успел словить рядом с Тобиасом и за которые ему почему-то стыдно.
Рин снова и снова звонит Форсайту. Тот снова и снова говорит торопливо, сразу о чем-то конкретном. Словно ему некогда. Словно Рин ему мешает. Меньше всего Рин хочет походить на рыбу-прилипалу, поэтому сворачивает разговор, а через несколько часов звонит снова. Ничего не может с собой поделать. С каждым разом получается все хуже. В конце концов его собственные нервы, словно оголенные провода, цепляются то за слова Тобиаса, то за их отсутствие.
Вчера разговор был провальный от начала и до конца. Голос Форсайта щелкал в ухе очередью из фраз, лишенных логики и смысла, и Рин потерялся в разговоре, как ветер в заброшенном доме. «Есть вещи, которые ты знаешь, а есть — которые чувствуешь. Просто ответь, что я делаю». Ну, что это такое? Разве с нормальным человеком так станут говорить? Так делают только, когда хотят отшить. В лучшем случае, когда подтрунивают над неожиданно возникшей привязанностью. Вместо того, чтобы высказать свои мысли вслух, Рин снова вешает трубу.
Сегодня, в четверг, Рин собирается позвонить опять. Держит телефон на коленях, жмется на диване нахохленным галчонком, телевизор надрывается, но Рин не обращает на него внимания — расписывает на бумажке реплики, чтобы опять не попасть впросак и не растеряться. Вдруг телефон, завибрировав, выпрыгивает на пол, как лягушка, Рин ловит его и смотрит на высветившийся номер. Тобиас. Рин таращится на дисплей, переводит взгляд на листок с недописанными вопросами и не отвечает.