Сажусь в кресло и раскуриваю сигарету:
– Он меня назвал блядью, психопатом, мерзким сучонком и неблагодарной тварью. И да, он пытался меня ударить.
Смотрю на Найтгеста, что уже вызывает скорую моему папаше, а тот в обмороке от болевого шока. А мне спокойно и хорошо. Запах крови дурманит голову лишь сильнее, да и тиканья часов почти не слышно – красота. Довольно жмурюсь. Он перетаскивает отца на диванчик, стаскивает с него пиджак и рубашку. Кость, в самом деле, оказалась сломана и надорвала мышцы, мясо, кожу. Кровь струилась по его руке, и это вызывало у меня безудержное веселье, раззадоривало ещё больше. Любовник глядит на меня почти что испуганно. И мне это нравится.
Я беру со стола ручку и принимаюсь проверять отчёты и договора:
– Гил, у тебя здесь такой беспорядок! Ничего ты без меня не можешь.
Достаю из стола его ноутбук и принимаюсь беспардонно рыться в документах, исправляя ошибки и мурлыкая под нос мелодию. Через пятнадцать минут являются врачи с носилками, забирают отца и уходят. Гилберт идёт за ними и просит меня присмотреть за офисом. А через пару минут мне приходит от него сообщение, что он поехал в больницу вместе с отцом, врачам сказал, что тот упал с лестницы. Ну да. Если бы он сказал истинную причину, без полиции бы здесь не обошлось. А это бы грозило мировым скандалом и парой месяцев тюрьмы и лечебницы для меня. А уж если бы нарыли что-то в документах компании, то посадили бы не только меня и уже на куда более длительный срок. Это ощущение риска подбавляет масла в огонь, и я лишь больше раззадориваюсь, кусаю губы и посмеиваюсь. Отчёты и договора были исправлены, мой любовник мог не волноваться. Время шло к пяти часам вечера, и за окном неумолимо темнело. Скоро можно будет возвращаться домой.
К шести вечера возвращается и Гилберт – измотанный, усталый, бледный и, кажется, немного испуганный. Сижу в кресле и попиваю кофе, что принесла его секретарша. Сразу видно лёгкое поведение. Короткая юбка, блузка на два размера меньше, чтобы грудь казалась больше, яркий макияж, шпильки. И абсолютная пустота в голове.
– Артемис, какого чёрта? – выдыхает он, тяжело опускаясь в кресло, в котором недавно сидел отец. Запускает пальцы в волосы и закрывает глаза.
– Что не так, любимый? – делаю глоток и отставляю чашку в сторону. Кабинет пропах вишнёвым табаком и кофе, я всё ещё чувствую запах крови. Тихо тикают антикварные часы, за окном рёв машин и гул города.
– Ты ведёшь себя не совсем естественно, – выдыхает он и с силой проводит ладонью по лицу, как если бы пытался таким образом снять с себя усталость. – Ты замкнутый, агрессивный, ты либо не спишь несколько дней, либо дрыхнешь целыми сутками. Вчера ночью ты ходил во сне, а теперь это. Что с тобой не так? Что с тобой случилось, Арти?
Я слышу в твоём голосе отчаяние, раздражение, злость и безысходность. Голос твой дрожит, раздражает. Веко вновь слегка дёргается, раздражение нарастает, как и тиканье часов. Раздаётся протяжный, заунывный звон. Воздух в кабинете содрогается шесть раз, и вновь мирное тиканье секундной стрелки и маятника. Молча смотрю на любовника и жду. Может, он ещё что-то скажет? Или начнёт меня оскорблять как отец, и я смогу свернуть ему челюсть? Или выдрать язык? Интересно, сколько с него выйдет крови перед тем, как он умрёт? И тут уже страх хлестнул меня самого. Если я и убивал, то делал это бесстрастно, сворачивал шею, перерезал горло, отравлял никотиновым ядом, душил, или мог застрелить. Но я никогда не думал о таких подробностях убийства – как человек будет мучиться, как его кровь будет течь по пальцам. И что самое отвратительное, подобные мысли мне нравились. Тряхнув головой и поморщившись, я залпом допил кофе и встал с кресла:
– Идём домой, Гил. По дороге поговорим.
Он молча накинул на плечи пальто, я же лишь застегнулся. Убрав его ноутбук в стол и закрыв его на ключ, я вышел из кабинета. Да, здесь просторнее, здесь нет запаха крови и безумия, здесь нет тиканья часов, и раздражительность вместе с жаждой убийства исчезают. Гилберт выходит следом, закрывает кабинет и обнимает меня за талию. Что ж… так даже спокойнее. По крайней мере, мне. Может, он теперь будет шарахаться от меня? Лифт, холл и, наконец, улица, по которой гуляет сильный ветер с тяжёлыми, крупными каплями дождя. Меня слегка сдувает с ног – сказывается слабость. Но любовник держит крепко, не даёт упасть, как не даёт свалиться в окончательную бездну безумия. Какое-то время мы шли молча, пока ветер не скрылся за поворотом, а мы не оказались на тихой улочке.
– Так в чём дело, Артемис? – всё же рискнул задать вопрос Гилберт, в самом деле обеспокоенно поглядывая на меня время от времени.
– Не знаю, Гил. Не знаю. То в жар, то в холод кидает, мысли сбиваются, приступы истерии, – бормочу, чуть хмурясь и запихивая руки в карманы, чтобы не мёрзли. – Да и в самом деле стал очень раздражителен. Меня будто от температуры колотит всё время.
Замолкаю, смотря на капли дождя, что стекают по витринам магазинов подсвеченные неоновыми вывесками, капают на мокрый и покрытый лужами асфальт, барабанят по зонтам людей, которые выглядят непривычно-серыми и тихими, как ненастоящие, как тени, что скользят по стенам домов, отбрасываемые случайно проезжающими машинами. Становится как-то тихо, неуютно, страшно. И, кажется, я слышу тиканье часов. Назойливое, неприятное. Оно словно преследует меня. И мне хочется бежать. Бежать туда, где вообще нет ничего, или где орёт громкая музыка, лишь бы не слышать эту дрянь, что сводит с ума лишь стремительней. Голова болит с каждым щелчком всё ощутимее, словно пульсируют вены во мне. Сжимаю челюсти до боли в дёснах, до остервенения. Хочется рвать всех собственными зубами, чувствуя, как лопается плоть под напором, горячая кровь омывает зубы и язык, кости хрустят под напором, мышцы лопаются. Дрожь удовольствия расходится по телу. Восхитительное чувство, должно быть.
– Артемис, – опять твой раздражённый тон.
– Что?
– Перестань жевать воротник пальто. Выглядит неаппетитно.
Я проморгался и выплюнул кусочек воротника, что-таки смог отгрызть. Фу, мерзость какая.
– Гил, иди домой. Я за сигаретами заскочу, – бормочу себе под нос и поворачиваю за угол, попутно раскуривая сигарету.
Так, унять дрожь, успокоиться, подумать, какие лекарства взять. Успокоительное – абсолютно точно. Может, какие-нибудь антидепрессанты, чтобы легче стало и перестало так выворачивать временами. Мысли вновь запутались в голове, от беспомощности хотелось кричать и рвать на себе волосы. Хотя нет, волосы у меня красивые, жалко их рвать. Да, лучше сосредоточиться на внешности. Убрать эти чудовищные синяки под глазами, сделать хороший маникюр, чуть подравнять волосы. Именно так! Приободрившись и выкинув окурок в мокрую урну, я отправился на заход в аптеку.
А когда вернулся домой, ты уже спал. Ну да, одиннадцать вечера, ужин тебе не приготовили, за день заебали, минет на ночь не сделали. Что уж тут остаётся? Только спать. А я приведу себя в порядок. Никогда, признаться, я не любил возиться со своими ногтями сам, поэтому частенько либо ходил к «маникюрщикам», либо просто жил без ухоженных ногтей, что тоже удобно. Но на этот раз мне захотелось немного с собой повозиться. Ну, а почему бы и нет? Должен же я себя любимого баловать, а не только изводить различными глупыми мыслями? Включив свет на кухне и прикрыв дверь, делаю ванночку для ногтей. Приятный запах трав успокаивает, я чувствую прилив сил и тепло, которое посетило измотанное тело. Зажигаю лавандовую свечу, и сразу становится легче дышать. Как только кожа на левой руке достаточно размягчается, принимаюсь за самое нелюбимое – срезание кутикул. Это, конечно, делать нельзя, но без них ногти выглядят куда как опрятнее. Невольно чуть сильнее нужного тяну кожицу. Лёгкая боль, и кровь выступает на пальце. Ну ладно, не страшно. Вскоре одна рука была готова. Осталось справиться с правой. Левой рукой я владею не в совершенстве, но иногда бывает, что могу попробовать ею пользоваться. Письмо, конечно, не напишу за пару минут, да и почерк будет прыгать, но накрасить ногти вполне смогу.
Наконец, руки приобрели более менее привычный вид – без кутикул, подпиленные в форме полуовала, бесцветный лак. Замечательно. Свет лампы забавно падает на ногти, блестит, сверкает, завораживает. По спине ползут мурашки, руки дрожат. Капелька крови застыла на пальце. Вижу рядом маленький заусенец. Не дело, не дело. Начинаю его отщипывать, а он болит и держится, зараза. Начинаю потихоньку беситься, над дверью тикают часы из Израиля. Без стекла, больше напоминающие фарфоровую тарелку со стрелками. Бешенство становится всё более явным, с ожесточением пытаюсь отодрать этот чёртов заусенец, всё сильнее впиваясь кусачками в кожу. Плевать, что больно. Значит, есть результат. Невольно вздыхаю с облегчением, опускаю взгляд и безразлично разглядываю результат собственной работы. Палец превратился в сплошное кровавое месиво, боль уже не чувствовалась – конечность онемела. А я не мог да и не хотел шевелиться или что-либо делать, слишком красиво выглядит облепленная кровью кость, на половину растерзанная мышцы судорожно и мелко то сокращается, то расслабляется. Открытые сосуды сопровождают это мелкими кровавыми толчками.
– Гилберт? – зову растерянно и не слишком уверенно. Кажется, в таких ситуациях требуется помощь, но я не мог бы поручиться за эту мысль.
Кажется, явившись, он ничуть не удивился. Только тряхнул головой, будто сбрасывая с себя сонливость, нахмурился и окинул меня внимательным взглядом. Не стал засыпать вопросами, тут же перетянул руку бинтами, чтобы остановить кровотечение, промыл раны перекисью, замотал палец и позвонил в скорую – всё же, дело было серьёзным, раз кое-где мясо отходило. По крайней мере, что-то мне так подсказывало. Голова туманилась, губы шевелились сами по себе, но звуки никак не желали вырываться из груди. Хотелось налечь грудью на край стола, вырвать из себя хоть шёпот, лишь бы не эта пугающая тишина.
Словно со стороны я наблюдал, как фельдшеры проходят на кузню и принимаются проверять перевязку. Как обмениваются парой неразличимых слов с Гилбертом. Тот кивнул, чуть поморщился и кивнул уже куда более уверенно. Он быстро переоделся, вернулся и помог подняться на ноги, добраться до машины скорой. Не реанимация и на том спасибо. Мигалки они не включали, а меня постепенно клонило в сон, хотя Гилберт то и дело встряхивал за плечи, не давая отключиться. И что они все бегают? Я чувствовал себя великолепно, только лёгкая боль в кисти слегка раздражала, но в остальном всё казалось мне вполне себе терпимым. Нашлись силы даже покорно дождаться хирурга и на его просьбу показать травму, продемонстрировать ему кровавый кулак, плотно сжатый, чтобы во всей красоте была видна рваная рана. Кровь тут же заструилась в три ручья, искорка боли пробежалась от пальцев и до локтя, почти сразу утихнув. В операционную я добрался на своих двоих, даже особо не облокачиваясь на Гилберта. Разделся, послушно забрался на операционный стол и ещё некоторое время непослушными пальцами выковыривал из ушей серьги. Болезненный укол в бедро, на лицо опустилась маска, и почти сразу я с облегчением забылся сном.
В ночи захотелось пить, дико и до горечи в горле. В глаза будто песка насыпали, я ничего не соображал и оглядывался в полумгле палаты. Резкий щелчок резанул по слуху, заставил вздрогнуть. Ещё один, ещё и ещё, пробирая до мозга костей. Стрелки часов над самой головой издевательски светились в темноте. Когда тикают часы, хочется вырвать сердце, что пульсирует с ними в такт, растоптать его на мелкие куски, затем то же самое проделать с воспалённым болезнью мозгом. Дождь барабанил в окно, успокаивал и раздражал разом. Болезненная лихорадка не продлилась и минуты, тут же вновь укутав сном.
========== Часть 3 ==========
Разбудили меня рано по моим собственным меркам. В общем, для многих это было бы рано. А для меня, можно сказать, непростительно. Восемь утра. Меня растолкали врачи. Я едва смог разлепить глаза – яркий свет так и бил по глазами, не давая сосредоточиться, заставляя чувствовать себя совершенно беспомощным. Большое помещение, шесть больничных кроватей, три больших окна. Кроме меня здесь уже было четверо парней. У одного была перемотана голова, у другого – рука, у третьего и четвёртого операции только намечались. На их фоне я ещё был счастливчиком. По крайней мере, на мне была нормальная одежда, и выглядел я получше. Да и травма у меня была не серьёзная. Как я думал тогда. Хотя, на самом деле были зверски повреждены мышцы указательного пальца, мясо. Это я обнаружил чуть позже. После резкого пробуждения пришла зверская боль – в пальце, которым попробовал пошевелить, и в голове. Она раскалывалась. Я спал всего три часа! Каким надо быть зверем, чтобы так рано разбудить больного человека?! Мне размотали правую руку, и я обнаружил катетер. Мерзкое приспособление. Но, во всяком случае, это лучше, чем три раза в день получать внутримышечный укол в задницу, а потом лежать кверху жопой и не двигаться. Укол, ещё укол, три таблетки, градусник. Врачи смотрят с опаской, а я не понимаю, в чём дело. Мне настолько хреново, что могу лишь смотреть и дышать. И то – с трудом. Грудь тяжело вздымается и опускается, ни черта не понимаю. Что мне вкололи? Не важно. Я просто хочу спать, и соскальзываю на кровать, засыпая. Когда же я проснулся днём, то обнаружил, что ко мне пришёл Гилберт. Хоть какое-то счастье. Но губы не могут изогнуться в улыбке – пересохли так, словно я всё это время был посреди горячей пустыни.
– Как ты, малыш? – обеспокоенный голос, пальцы скользят по волосам, затем по щекам, успокаивающая прохлада. Эта его нежность несколько смущала меня и загоняла в тупик, а такие ласковые словечки и вовсе вызывали острое желание вздыбить шерсть и взобраться на дерево.
– Откушу тебе палец, будешь знать, как, – мрачно отшучиваюсь и всё-таки сажусь в кровати. – Жить буду, никуда не денусь.
– Ты можешь сказать, что произошло? – гго губы искусаны, под глазами синяки – наверняка всю ночь не спал, мой любимый дуралей. – Зачем ты это с собой сделал?
– Ничего я с собой не делал, – огрызаюсь, но тут же вновь ныряю в его объятия, прикрыв глаза. Надо было видеть морды парней! Ещё бы, двое взрослых мужчин, которые мурлыкают друг над другом, обнимаются, совершенно не обращая ни на кого внимания. Меня самого такие взгляды, полные отвращения уже давно перестали волновать. – Само как-то получилось. Делал себе маникюр, и всё как в туман поплыло.
– Малыш, – он слегка мнётся, прячет взгляд, словно боится сказать то, что хочет.
– Ну? Не тяни уже.
Раздражение снова нахлынуло на меня, заставив поморщиться от боли в голове. Ненавижу, когда он так зовёт меня. Это приторное, мерзкое слово. Слышу тиканье над кроватью и теснее льну к груди любовника, чтобы слышать биение его сердца, а не надоедливый звук часов. Он гладит по голове, плечам, спине. О, как же приятны эти прикосновения, как волшебны. И в то же время хочется оттяпать ему руку – не могу же я его прямо здесь поиметь?
– Я бы хотел, чтобы ты поговорил с врачом, – тихо, на одном дыхании выдыхает мой любовник.
Что? Он хочет, чтобы я проверил голову? Отпрянув от Гилберта, смотрю ему в глаза. Как же хочется дать ему по морде за такие слова! Как же он… стал похож на моих родителей! Думаешь, мало мне бывших посещений психолога в подростковом возрасте? Сдерживаю бурю пока что внутри себя, но уже становится труднее дышать. Вот только прикоснись ко мне теперь, только обними, я тебе член оторву, сволочь.
– Артемис, давай выйдем в коридор, – просит он, поднимаясь с края моей кровати.
Да пожалуйста. Хоть сто раз! Рывком встаю с кровати, перед глазами всё темнеет, силы покидают тело, и я неумолимо лечу головой прямо в тумбочку. И если бы не Гилберт, то, возможно, я бы расстался с жизнью на пару десятков лет раньше, чем планировал. Крепкие руки обхватили меня за талию, не дав упасть и покалечиться, а после прижали к сильной груди.
– Артемис, – встревоженный голос. Какой же он у тебя красивый, Гил. Такой проникновенный, успокаивающий.