Надежда умирает последней, ведь так?
Мотнула головой, выпрямившись. И, согнув левую ногу, подтянула колено к груди, пристроив на нём подбородок. Где-то там тонко пел горный ручей, чуть в стороне мелкая стая кроликов пряталось по норкам, гулко и быстро стуча своими хрупкими сердечками. От них пахло травой и свежим, вкусным мясом. Только вот выковыривать их из-под земли не было ни сил, ни желания. Так что…
Хмыкнув, я одним плавным, слитным движением поднялась с земли, прихватив воткнутый в землю нож. И неторопливо, нехотя зашагала по едва различимой в подступающих сумерках тропинке в сторону облюбованной нами резервации.
Она была небольшой, по меркам большинства верзверей. Десятка три жилых домов, номинальная администрация, школа, шериф и его подчинённые, несколько магазинчиков и почтовое отделение. Всё это пряталось в северной части огромного национального заповедника «Рудфорт» и добраться сюда можно было либо по грунтовой дороге, либо на вертолёте, либо сквозь лес.
Засунув руки в карман, я подавила предательскую дрожь от звука чужого рычания за спиной. Я не должна была бояться собственной стаи, не должна была чувствовать себя чужой среди своих. Но почему-то от звука мягкой поступи больших, сильных лап, от ощущения чужого дыхания и глухого, рваного рыка, на загривке шерсть вставала дыбом, а клыки не помещались во рту. И чем дальше, тем больше я понимала, что дело не в этом пресловутом кризисе, нет.
Совершенно точно нет.
Подавив взбунтовавшиеся инстинкты, я, наконец-то, перешагнула невидимую границу резервации. Тут же охнув от ощущения общности, от натянувшихся линий связи, пронизывающей любого члена стаи, от мала до велика. Я слышала, как бьётся каждое сердце, видела их глазами, чувствовала всё, что чувствовали они. Я дышала с ними, любила и ненавидела, злилась и боялась, плакала и радовалась. Я…
Я была стаей, стая была мной. И это чувство единения, такое редкое, такое священное, вытеснило все глупые мысли и сомнения, смыв накопившееся раздражение и неуверенность. Посмеявшись над собственными сомнениями и размышлениями, я уже куда увереннее зашагала в сторону своего дома, кивая в ответ на приветствие сородичей и улыбаясь в ответ на их улыбки.
Не замечая, как они сменяются гримасой за моей спиной. Не слыша недовольного порыкивания, ропота. Основа любой стаи – доверие, и я спокойно поворачивалась к соплеменникам спиной. Не допуская даже мысли о том, чего мне может стоить такая безрассудная, слепая вера.
Тут же забыв обо всех сомнениях, стоило сесть за старый, добротный дубовый стол в кабинете, в собственном доме и погрузиться в привычную рутинную работу. Какими бы сильными, ловкими, дикими не были мы, верзвери, это не освобождало нас от налогов, учёбы, работы и прочих прелестей обычной, скучной, человеческой жизни.
Из цепких лап людской бюрократии я выпала внезапно и резко. Вот только что расслабленно раскинулась в кресле, вчитываясь в сухие строчки договоров на поставку оленьих шкур, а вот уже застыла в нелепой позе, пробив вылезшими когтями толстенную кипу бумаг. Вдоль позвоночника электрическим разрядом прошла дрожь, затем ещё одна и ещё…
И вот уже я с трудом сдерживаю полный оборот, до крови кусая отросшими клыками губы, оставляя на столешнице глубокие следы от когтей и яркие, алые пятна. Глухо, раскатисто рыкнув, стискивая зубы, я отчаянно пыталась взять себя в руки, успокоить вставшие на дыбы инстинкты, звавшие меня непонятно куда и неизвестно зачем. А когда всё же смогла, медленно поднялась из-за стола и опёрлась руками на вконец испорченные бумаги. Тяжело дыша, глотая вязкую, отдающую металлическим привкусом слюну.
Гадая, что могло настолько выбить меня из колеи, разметав в клочья привычную сдержанность и вбитый с младых когтей самоконтроль. Или кто?
Закрыв глаза, я прислушалась к себе и царившему вокруг привычному гомону. Стая была спокойна, стая не чувствовала опасности и откровенно, насмешливо так недоумевала, почему их мудрый вожак так не сдержан. Мягко говоря, да. И поддавшись их настрою, я даже устыдилась за эту свою внезапную вспышку. Вот только…
Ещё одна дрожь сорвала ограничители окончательно и бесповоротно. Хрипло вскрикнув, я изогнулась от волны трансформации, прошедшей по телу. Сознание вспыхнуло и померкло. Всего на один краткий миг, пока моё тело выкручивало и ломало, перестраивая и кроя, да.
Но спустя этот миг на мир я смотрела глазами зверя. И этот зверь чёрным, пружинистым вихрем вылетел в окно, мягко приземлившись на клумбу в собственном дворе. Чтобы в следующий миг, с оглушительным, разъярённым рыком броситься в сторону одному ему ведомого дома.
Туда, куда его вёл древний инстинкт. Туда, где отчаянно цеплялся за жизнь член его стаи. Туда, откуда слышался тонкий, едва различимый, но такой жалобный крик о помощи.
Крик ребёнка, не желавшего умирать.
Глава 8
Два дня назад…
Оглядываясь назад, вспоминая тот день, я понимаю – мне стоило остановиться.
Просто остановиться. Понять, подумать, осознать, что же тут происходит. Наконец, просто вспомнить, что чужак проникнуть в резервацию не мог. И никому из членов моей стаи, априори, не могла грозить опасность. Не могла же?
Оглядываясь назад, вспоминая тот день, я признаю - всё должно было быть не так.
Я – вожак. Опора, защита, надежда стаи. Я тот, кто ведёт их за собой, тот, кто определяет как им жить дальше в этом многоликом, таком непостоянном человеческом мире. И я должна была, должна соответствовать собственному статусу. Быть мудрой, спокойной, рассудительной. Не пороть горячку и в кои-то веки не принимать поспешных решений. Вот только…
Я не была мудрой. Я не была взрослой. Я не была рассудительной. Я всё ещё оставалась той самой, нескладной, нелепой девчонкой, чью судьбу расписали по пунктам ещё до её рождения. И поступала так, как меня учили всю мою недолгую жизнь.
Я просто следовала своим инстинктам.
А они, в насмешку, как магнит тянули меня через всю резервацию. Тонкой нитью бьющей по нервам боли и безнадёжности оплетали, сковывали, вели за собой. И я бежала, стремительно, быстро, легко. В сторону добротного двухэтажного дома, на самой окраине, укрывшегося от посторонних глаз в тени прекрасного, ухоженного сада.
Я помнила каждое фруктовое дерево в нём, каждый куст. И запах свежей, домашней выпечки из открытого окна на первом этаже. Но сейчас, стоило чуть потянуть носом, принюхаться совсем немного, как когти вспороли чей-то газон, оставив длинные, глубокие следы и шерсть на загривке встала дыбом. Тугой клубок из гнева, непонимания, боли и жажды крови расцвёл огненным цветком в груди, не оставив места ничему человеческому. Потому что…
Громкий, яростный рык разнёсся над посёлком, многократно отразившись от стен и окон домов. Он гулким эхом разнёсся по всей резервации, вспугнув сонных пичуг на деревьях. Склонив голову, я разогналась и всем телом врезалась в накрепко закрытую дверь. Без труда выбив её и приземлившись посреди просторной гостиной. Чтобы в следующий миг броситься вперёд, смыкая челюсти на чужой руке.
Чужой злобный крик сменился криком боли. Чудно переплетаясь с оглушающим плачем мелкого мальчишки, совсем ещё детёныша, забившегося в угол. Избитый, измученный, с телом, покрытым свежими и уже зажившими шрамами, худющий и полуголый, он истошно, почти неслышно мяукал, закрывая голову руками. И пах кислой, застарелой болью и безнадёгой так, что желудок свело узлом, а к горлу подкатил противный ком тошноты.
- Это. Мой. Сын, - тихое, злобное шипение заставило меня оторвать взгляд от кутёнка и присесть, напружинившись. Готовясь в любой момент напасть и не сводя ненавидящего взгляда с хозяина дома, медленно поднявшегося на ноги. И он смотрел на меня с такой же откровенной, едкой ненавистью и презрением во взгляде
Я знала его с детства. Второй в стае по силе, после моего отца, он учил меня охотиться и читать следы. Он рассказывал нам старые сказки, мифы и поверья, показывал, как правильно выбираться из человеческих капканов, если не дай бог кто-то умудриться в них угодить. Он…
Майкл Джонс был своим. Не просто членом стаи, членом семьи. И его жена, Катрин, всегда приносила в наш дом свою лучшую выпечку. Она искренне печалилась, что никак не получается родить. И, смеясь, сетовала на чужих котят, что не желают слушаться и всё норовят своровать яблоки из её сада. Того самого сада, которым она по праву гордилась, щедро делясь с соседями очередным урожаем.
Того самого сада, где в самом дальнем углу росли пахучие, душистые травы. Чей густой, тяжёлый шлейф так хорошо скрывал металлический запах крови и аромат мёртвой, гниющей плоти. И при мысли о том, кто там захоронен становилось страшно, от собственной слепоты и беспомощности.
Потому что нет ничего ценнее жизни, особенно жизни детей.
- Это. Мой. Сын… - последнее слово Джонс почти прошипел, сверкая безумным, диким взглядом, и вскинул руку с зажатым в ней пистолетом. Его пальцы дрожали, никак не желая попадать на курок, а тело тряслось от гнева и странного, лающего смеха. – Это. Мой. Сын… И я вправе делать с ним всё, что захочу!
И прежде, чем я успела что-то сделать, в оглушающей тишине дома прозвучал выстрел...
Глава 9
Повисшая тишина была колючей и неуютной. Она острыми иглами впивалась в кожу, забиралась в душу и мешала дышать, сдавливая грудную клетку. Глубоко вздохнув, я хрипло хохотнула, кривя губы в болезненной усмешке и не глядя на своих визави:
- Аконит, - ладонь машинально скользнула по правому бедру, в попытке унять тянущую, ничем не мотивированную боль. Фантомная и призрачная, она скрутила мышцы всего на мгновение, на пару долгих, мучительных секунд. И тут же исчезла, оставляя после себя неприятную, слабую дрожь. – И рябиновые щепки. Не смертельно, но едко и больно… Для взрослого верзверя.
О том, какой это ад для мелкого, ещё толком не вставшего на лапы кутёнка, я промолчала. Только стиснула зубы, чувствуя, как от одних лишь воспоминаний, губу проткнули вылезшие клыки, а в груди чёрной, жуткой змеёй свернулись ярость и злость. Вырывая из глотки низкий, вибрирующий, пробирающий до костей рык.
Разливаясь по венам жгучим пеклом и жаждой. Нестерпимой жаждой вновь впиться клыками в горло, разрывая когтями мягкий, беззащитный живот. Вырывая куски нежной, податливой плоти, чувствуя вкус горячей, сладкой крови. Слизывая её с морды с тихим, удовлетворённым урчанием. И наслаждаясь, открыто и гордо, тем ужасом и страхом, что наполнял чужой взгляд. Наблюдая, как медленно, но верно, этот самый взгляд стекленеет.
Чтобы громко, победно, оглушительно рыкнуть, задрав голову вверх, торжествуя над поверженным и побеждённым противником.
Жутко? Наверное, да. Несправедливо? Возможно. Бесчеловечно?
Тихо хмыкнула, тряхнув головой и с силой расправляя плечи. Бесчеловечно. Разве можно применить это слово к тем, в ком звериного больше априори? Разве можно говорить о «человечности», когда твой собственный наставник, тот, кого ты уважала и ценила, похоронил в собственном саду трёх своих детей? Только за то, что они не были идеальными?
- Бес-че-ло-веч-но, - беззвучно протянула по слогам и зарылась отросшими когтями в волосы, путая пряди. И уже громче, горько и устало проговорила. – В этом меня обвинили. Это мне поставили в вину. То, что я следовала своим инстинктам. То, что я…
- Защищала жизнь ребёнка, - закончил за меня Михаил. Пододвинув к себе банку с мёдом, мужчина зачерпнул ложкой горсть и сунул её в рот, коротко усмехнувшись. – Вот значит как…
И только Сэм молчал. Уставившись на столешницу, он сжимал челюсть так, что я могла поклясться, что слышала, как крошатся тупые, бесполезные клыки. Напряжённые пальцы стиснули ложку, сгибая мягкий даже для человека металл. О’Рурк знал, что наши мнения со стаей разошлись. Знал, что причина была в мелком пацане, не слезавшем с моих рук даже тогда, когда он вытаскивал пулю из ноги. Знал, что я натворила дел, когда невменяемую от боли, шока и эмоций, бивших по стайной связи неприкрытой отдачей, усаживал меня в ванну и смывал кровь и грязь.
Знал, да. Но даже не догадывался, что же произошло на самом деле.
- Совет поручил мне принять окончательное решение, - наконец, снова подал голос блондин. Хмуро сдвинув брови, он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди и прикрыв глаза. – Я должен был встретиться и с тобою, и с твоей стаей. Выслушать обе стороны, так сказать. Однако…
Медведь ненадолго умолк, поведя носом. Глубоко вздохнув, он медленно выдохнул и положил ладони на стол, открыв глаза. Уставившись на меня немигающим, тяжёлым взглядом, пробиравшим насквозь:
- Я решил сначала увидеться со стаей. Я был в резервации, Реджина. И мне жаль...
Я закрыла глаза, сгорбившись и вжав голову в плечи. Инстинктивно, словно ожидая удара, что добьет меня окончательно и бесповоротно. Ощутимо вздрогнув, когда снова умолкший Михаил, резко врезал кулаком по столу, хрипло рыкнув:
- Жаль, что кроме тебя никто не чувствует этот запах гнили. Зверь, отказавшийся от своих инстинктов, обречён на гибель. И Совет в моём лице удовлетворяет твою просьбу, Реджина. Ритуал будет проведён.
Глава 10
Опустившаяся на лес ночь мягко укутала дом, смывая очертания деревьев и гор вокруг. Стирая грань между человеком и зверем, обостряя чувства, обнажая животную натуру. Я чувствовала, как ноют дёсны, как колют пальцы острые когти, а слух неприятно режет человеческая речь, отдаваясь глухой вибрацией в груди. И отчасти понимала Михаила, сбежавшего из дома при первой же возможности.
Дикий, довольный рёв, грозным эхом прокатился по заповеднику. Всполошив стадо оленей неподалёку и парочку неугомонных лисиц, по глупости решивших подобраться поближе к домику егеря. Звонко тявкая, мелкие хищницы со всех лап уносили свои хвосты, куда глаза глядят.
Тихо хмыкнув, я согнула одну ногу и подтянула колено к груди, закрыв глаза. И не смогла удержаться от низкого, недовольного урчания, когда волос коснулись чужие пальцы. О’Рурк мои явные возражения проигнорировал, продолжая осторожно разбирать спутанные пряди.
Заговорив только тогда, когда тяжёлый шёлк моих волос оказался собран в причудливое плетение пышной косы. И голос мужчины звучал до странного безразлично, с лёгкой ноткой интереса:
- Значит, небольшой инцидент?
Я промолчала, не видя смысла что-то объяснять. Скользнула кончиками когтей по спинке стула, выводя никому неизвестные, непонятные узоры. Вздрогнув, как от удара, когда лба коснулись сухие, тёплые губы, в нежном, целомудренном поцелуе.
- Я надеюсь, ты знаешь, на что идёшь… - тихо, с лёгкой грустью протянул Сэм, уткнувшись носом мне в плечо. Склонившись, он скользнул пальцами по моим плечам и сжал руки в стальное кольцо объятий на талии. Не обращая внимания на глухой, раздражённый рык, на напряжённую позу и то, что если я захочу – без труда отшвырну его в сторону. Что хрупкий человек ничто в сравнении с полноценным, взрослым верзверем. Что если…
Гулко сглотнув, я стиснула зубы, давя ненужные, совершенно неуместные гневные порывы. Сделала один вдох, другой, заставляя скованное напряжением тело расслабиться. И поддавшись мимолётному желанию, осторожно потёрлась щекой о его висок, тихо, осторожно, едва слышно мурлыкнув.
То ли прося прощение за все недомолвки и проблемы, то ли благодаря за безмолвную, безоглядную поддержку. Не имея ни сил, ни хоть какого-то желания пытаться обличить свои мысли и чувства в слова. Да и зачем?
Сколько мы так просидели – я не знаю. Время тянулось медленно, густея с каждой секундой неизвестности, как тот самый, теперь уже ненавистный мне мёд. Янтарное, терпкое, приторно-сладкое. Отдающее горьковатыми нотами полыни и вязкого, кислого предательства. Пропитываясь с каждой минутой, отмеренной большими часами над каминной полкой, сомнением, неуверенностью, страхом.
Шумно вздохнув, я всё же дёрнула плечом, высвобождаясь из чужих объятий. Медленно поднявшись, бездумно прошла к двери и вышла на крыльцо, осторожно ступая босыми ногами по деревянным доскам. Чтобы остановиться у самой лестницы, сжимая пальцы в кулаки, и тихо проговорила, не оглянувшись на вышедшего следом Сэма: