— Что за чёрт… — выдыхает он и вскакивает, рывком дотягиваясь до телефонного аппарата. — Растормоши всех ребят, срочно! Зови сюда всех! Сейчас позвоню Эрмешу и Джако… он мобилизует своих людей и расскажет, что к чему… проклятье, проклятье, проклятье…
В ушах ударами колокола плывут гудки.
— Да? — спрашивает женский голос. Тадеуш стискивает карандаш.
— Соедините меня с Серебряным Дворцом, пожалуйста.
***
Астори просыпается от непривычного шума. Она открывает глаза, бессмысленно глядит в потолок, моргает, отгоняя сон, и различает: кто-то кричит под окнами. Словно целый стадион на матче по бутрелу. Она приподнимается на локтях, встряхивает головой и зевает. Что за глупая шутка…
Внезапное осознание пронзает тело молнией: так не должно быть.
Она едва не падает на пол, спрыгивая с постели, босыми ногами шлёпает по ковру, на ходу спешно кутаясь в халат и наступая на волочащийся сзади пояс. Отодвигает штору и прилипает к стеклу. Замирает. Во рту становится сухо, а сердце больно и быстро колотится у самых рёбер.
Серебряный дворец в осаде из человеческих тел.
Она видит сотни, если не тысячи голов, поднятых рук с плакатами, слышит, как напирают груди на выставленный полицией заслон, как звенит громкоговоритель, как глотки надрываются: «ДО-ЛОЙ-ЛЖЕ-КО-РО-ЛЕ-ВУ!»
Они пришли по её душу.
Напрягая зрение, с трудом читает надписи: «Свободу Северу», «Законного короля», «Катись, откуда вылезла». Астори инстинктивно хватается за сердце. Дышать тяжело. Она приоткрывает рот и смотрит, смотрит, смотрит, будто хочет прожечь взглядом дыру в окне. Что она сделала этим людям? Что им сделали её дети? Она всего лишь боролась за то, на что имела право, она искренне желала помочь… разве она что-то у кого-то отняла? Корону у этого самодовольного мерзавца Уолриша?
Это они всё отняли у неё. Счастье, семью, спокойную жизнь… всё.
В дверь стучат.
— Ваше Величество!
— Входите, — откликается она, не отходя от окна. Появляется камердинер.
— Вас… господин премьер-министр.
***
Разговор с королевой длится не дольше пяти минут: по всему городу отказывает телефонная связь. Тадеуш не знает, причастны ли к этому бастующие, но это им явно на руку. Он не может ни успокоить Её Величество, запертую во дворце с двумя малолетними детьми, ни посоветоваться с другими министрами, ни… да вообще ничего! Он теперь как без рук. Нужно немедленно что-то предпринимать, пока эти безумцы не навредили королеве, Северу и самим себе. Тадеуш теребит галстук и что-то ожесточённо пишет в блокноте.
— Бенральда ко мне, — приказывает секретарше. Кусает ручку. И вновь пишет, дёргая себя за уши.
Стоит приятелю появиться на пороге, Тадеуш встаёт и чётко говорит, постукивая кончиком карандаша о стол:
— Так, Бен, кругом сплошь дерьмо…
— Согласен, — кивает тот флегматично.
— Поэтому сейчас мы не можем упускать ни секунды. Значит, арендуй там какого-нибудь расторопного парня, и пусть дует на станцию. Мне нужна эта чёртова связь, любыми средствами, ясно? Это номер раз. Номер два — в течение получаса запись моей речи должна крутиться на всех каналах, пусть выведут её на все телеэкраны Метерлинка, пусть прогонят на радио. Бен, вытащи мне сюда телевизионщиков.
— Тед, слушай… — разводит руками приятель. Тадеуш раздражённо дёргает щекой.
— Вытащи, понял? Замани сюда, чтобы через двадцать минут они были у меня в кабинете, с камерой, микрофоном и пачкой банкнот в зубах, если понадобится! Обещай им что хочешь: новость дня, сенсацию, но чтобы они примчались как миленькие! Если мы не разгребём эту чёртову дрянь к полудню, то прощай моё кресло и твоё, кстати, тоже.
Тадеуш хлопает в ладоши.
— Ну, поживее! Шевелись, Бен!
***
Проходит несколько часов в напряжённом ожидании. Солнце движется к зениту. Астори не может заставить себя отойти от окна; дети спрятаны в дальних комнатах дворца, где не слышно неистовых людских воплей и где… где их не сразу найдут, если толпа всё же прорвётся сквозь поставленные полицейскими барьеры и штурмом возьмёт королевскую резиденцию. Да, Астори допускает уже и такой вариант. Она готовится к худшему.
Если к подобному повороту событий вообще можно подготовиться.
Она стоит в тени портьер — её не видно с улицы — держится за ткань холодной рукой и смотрит. Разглядывает. Кусает губу от страха и мрачной исступлённой злости, которая душит, жжёт и не отпускает, злости тайной и застарелой, уходящей корнями в ту продрогшую ночь, когда она рыдала на полу в пустой тёмной комнате.
Астори не простила Северу своих слёз.
Она ощущает напряжённо-судорожное биение сердца в левой половине груди и до боли долго читает раз за разом одну и ту же строчку. «Свободу Северу». Свободу… вот чего они хотят. А ей самой они дали эту свободу? Убили её мужа… лишили страну короля… оставили её вдовой, а её невинных детей — сиротами…
У Астори горло перехватывает от ненависти.
И вот теперь она — она, ничего дурного не сделавшая им в отместку за все отчаянные рыдания и бессонные ночи — находится в их власти. И что ещё хуже — в их власти её дети.
Астори сжимает портьеру и боится пошевелиться. Ей кажется, она сейчас упадёт.
***
Связь удаётся восстановить лишь частично: она то и дело обрывается, и дозвониться до Серебряного дворца никак не выходит. Тадеуш вне себя от гнева. Он рвёт и мечет в своём кабинете, куда теперь боится входить даже секретарша, совещается со своим штатом и начальником полиции, которого вызвал в министерство, держит руку на пульсе, не сводит глаз с телеэкрана и грызёт ручки. Журналисты приехали и засняли. Это самая быстрая его речь по времени подготовления — так спешно он не писал даже соболезнования по поводу смерти короля и принцесс с принцем. Карандаш еле держится в дрожащих пальцах. Тадеуш боялся, что запнётся или забудет слова, но всё прошло на отлично. Он справился.
Тадеуш использовал всё своё красноречие, которое так часто хвалили и Фауш, и профессора, и коллеги, чтобы убедить бастующих в бесполезности бунта и необходимости сложить оружие (да, они вооружены, это выяснилось после того, как ранили трёх офицеров полиции). Он не уверен, что его послушают… впрочем, сейчас вообще ни в чём нельзя быть уверенным. Может произойти что угодно.
В том, что королева с детьми в безопасности, Тадеуш очень сомневается, потому и заставил начальника полиции бросить треть всех расположенных в Метерлинке частей на площадь перед дворцом. Но даже этого может оказаться недостаточно. Он барабанит пальцами по столу. Дело плохо. Очень плохо.
И он… и ему придётся решиться.
Тадеуш прикусывает изнутри щеку. Это опасно, ему хорошо известно, какие последствия… превышение полномочий… у него нет разрешения Совета и кабинета министров… Он дорожит своим постом. Он шёл к нему долгие годы.
Но времени на раздумья нет.
Он берёт трубку и раскручивает колёсико.
— Соедините меня с министром внутренних дел, пожалуйста.
***
Звуки выстрелов раздаются всё чаще; иногда к ним присоединяются хлопки от разрыва бомб со слезоточивым газом. Астори смотрит не мигая. Сердце держит стальной хваткой, в глазах время от времени двоится, и она тяжело глотает воздух ртом, но на любые предложения отдохнуть лишь мотает головой. Её не отпускает от окна какая-то невидимая сила. Бастующих стало больше за последние полтора часа, а к закату, вероятно, их количество возрастёт ещё в несколько раз. Кажется, сюда стеклась половина столицы…
Неужели они так сильно её ненавидят?
Астори думает о детях. Теплится слабая надежда, что их не тронут, если дворец будет взят — она нервно сглатывает — но… но вдруг — нет? Вдруг ненависть к их матери затмит уважение к памяти их отца, деда и бабушек? Астори не может полагаться на случай. Детей нужно спасти во что бы то ни стало. Вот только — как? Как?
— Ваше Величество…
Камердинер кланяется. Он смущён и испуган. Протирает платком лысину и тяжело шепчет:
— Серебряный дворец… конечно, выдержит… и полиция не допустит, чтобы члены королевской фамилии пострадали, однако… в целях безопасности… возможно, вам и Их Высочествам стоит переправиться на вертолёте в моё поместье за городом?
Астори моргает.
— Вы сказали… на вертолёте? Он у нас есть?
— Да… Ваше Величество… я прошу, улетайте, пока ещё…
Она уже не слышит, что лепечет камердинер дальше: задумывается, уходит в себя, лихорадочно облизывая губы. Вертолёт… ну конечно…
— Пусть дети отправятся с нянями к вам в особняк. Начните подготовку к вылету, чтобы через полчаса всё было готово.
— А… а как же вы, Ваше Величество?
Астори сжимает кулаки и выпрямляется.
— Королева не сбегает.
Она никогда не покажет им, что боится горстки бунтовщиков, голосящих под окнами её дворца. Она не даст им права торжествовать. Ни за что.
Астори нежно целует Луану и Джоэля, передавая их в руки нянек. Слава Мастеру, они слишком малы, чтобы понять, какой кошмар происходит вокруг них и какой опасности подвергаются их детские невинные жизни. Она провожает их взглядом. Скоро они уже будут в воздухе, далеко отсюда… в безопасности. Это самое главное.
Она подтягивает перчатки и водружает на голову тяжёлую корону. Расправляет плечи. Открывает дверь. В лицо дует озлобленный холодный ветер, развевая волосы, падают камнем крики и проклятия, визжат сирены, хлопают бомбы, но Астори идёт прямо и твёрдо. В глазах опять двоится. Она опускает ладонь на перила балкона и окидывает площадь медленным взглядом.
Её замечают.
— Вон она! — дико орёт кто-то. Над дворцом стальной птицей поднимается жужжащий вертолёт, и в этот же момент на углу улицы появляются танки.
***
— Правительственные войска выведены на площадь, как ты и просил, Тед.
Тадеуш благодарит, вешает трубку и закрывает глаза руками, сдавливая пальцами виски.
Хоть бы получилось.
Мастер, сохрани королеву.
***
Астори с трудом осознаёт, когда всё заканчивается. Она словно в полусне: говорит, двигается, но ничего не понимает и не запоминает. Её ощутимо пошатывает, уши закладывает, в теле какая-то болезненная слабость. Она совсем не ела с утра, пила один кофе. Тошнота подступает к горлу склизким прогорклым комком.
— Ваше Величество, к вам господин премьер-министр. Примете?
Она кивает, пытаясь сфокусировать взгляд.
— Да. Разумеется. Просите.
У неё не остаётся сил стоять, и она бессильно опускается в кресло, откидывается на спинку и ждёт. Просто ждёт. Ноги дрожат, руки тоже — её слегка колотит, но Астори убеждена, что это от перенапряжения. Пройдёт.
Отворяется дверь, и на пороге вырастает бледный как смерть Тадеуш с запавшими глазами и растрёпанными кудрявыми волосами.
— Ваше Ве…
Он не договаривает — бросается к ней, в три шага пересекает комнату и падает на ковёр около кресла. Его руки хватают изнеможённые руки Астори. Тадеуш порывисто наклоняется и принимается осыпать их бесчисленными трепетно-нежными поцелуями: тыльную сторону ладони, внутреннюю, запястье, изгиб ладони, пальцы, костяшки пальцев… Прикосновения его губ оживляют и греют. Астори не может противиться — и не хочет. Она безмерно счастлива, что он есть.
— Всё будет хорошо… Я рядом… всё уже закончилось… всё хорошо…
Как давно никто не говорил ей таких слов!
Тадеуш вскидывает голову и встречается с Астори взглядом. Секунда молчания. Две. Три. Он спрашивает разрешения, и Астори слишком измотана, чтобы солгать и ответить «нет». Тадеуш опирается на кресло, приподнимается и целует Астори — скользяще, ласково, стыдливо-долго, и она подаётся вперёд, и отвечает, обхватывая его голову руками и проводя подушечками пальцев по мочкам ушей. Тадеуш сжимает её локоть. Дрожат мокрые от непролитых слёз ресницы, смешивается дыхание, и они — кожа к коже — рядом, вместе… вместе. Они слышат сердцебиение друг друга. Их носы сталкиваются. Астори не хочет открывать глаз: она чувствует Тадеуша каждой клеточкой тела и уверена, что и он так же чувствует её.
Сердце пронзает болью.
Она отстраняется, сглатывает накатившую тошноту. Тадеуш глядит на неё с немым бесконечным обожанием. Астори гладит его уши.
— Помоги мне встать.
Он придерживает её за руку и проводит к окну. Астори нащупывает портьеру, пока Тадеуш держит её за талию.
— Это закончилось.
— Да.
— И мы… мы справились.
— Да, справились, — мягко повторяет он. Астори хмурится. Вспоминает. Осознаёт.
Сердце… насквозь — судорогой.
— А если бы… если бы — нет… ведь здесь были мои дети… мои дети…
В груди что-то толкается, воздух в лёгких спирает, и Астори лишь спустя десять убийственно томительных мгновений понимает, что это — её собственной сердце, кусок мяса, качающий кровь. Он подводит её. Он позволяет себе остановиться. Астори падает назад, дёргая портьеру, падает в объятия перепуганного Тадеуша, хватает его за руку, шепчет белыми губами:
— Мои дети…
И свет гаснет.
Этот день добивает её.
Она уже не чувствует, как Тадеуш бережно опускает её на ковёр, как несётся к двери, как ожесточённо стучится и кричит: «Врача! Врача, королеве плохо!»
Она победила.
Но за победы, как за ошибки, надо платить.
========== 3.6 ==========
Астори чувствует, что загнала себя в ловушку, и что самое страшное — она понятия не имеет, как выбираться. Проклятье. Раз, всего только раз забылась, расслабилась, поддалась минутному порыву, и вот уже между ней и премьер-министром натянулась неловкая напряжённость, разговоры виснут многоточиями и паузами, а встречи становятся торопливыми и смятыми. Он ждёт. Терпеливо, почтительно и мягко, но ждёт того, чего Астори дать ему не в силах. Как бы сильно ни хотела.
Или?..
Она запрещает себе об этом думать. Что было, то прошло. Они взрослые люди и великолепно понимают: то, что случилось в её кабинете, совпадение и не больше. Тяжёлый день, нервы, усталость… всё это наложилось и подтолкнуло их друг к другу. Но один рывок не может преодолеть разделяющую их пропасть: положение, работа, долг… дети. И Джей.
Муж, каждое утро глядящий на Астори из фоторамки.
Она не предаст его.
У Астори холодеют руки и прихватывает сердце (врачи сказали, ничего особенно серьёзного, но прописали капли и наказали следить за собой), стоит ей представить, что она и Тадеуш… что они… никогда. Это даже смешно. Он знает, он, конечно, осознаёт…
Тадеуш осознаёт, можно не сомневаться. А она?
Астори с глухим стоном прячет лицо в ладонях. Щёки пылают. Перестать, перестать немедленно, выбросить из головы! Она бьётся лбом об стол в тщетной надежде стереть воспоминания о том дне, о тёплых ладонях, гладящих её волосы, о нежных пальцах, сжимающих ей локоть, о преданных зелёных глазах и о том, сколько безграничного обожания она в них увидела… Но память — скверная штука. Астори не в силах забыть.
Потому что ей на деле хочется совсем не этого.
Сейчас, спустя три года, у неё наконец хватает духа признаться в этом хотя бы себе.
Или… или почти хватает.
Астори хочет, чтобы Тадеуш был рядом. Всегда. Всегда. Каждую минуту. Она хочет дышать одним с ним воздухом, смотреть на одно солнце, держаться за руки, лохматить тёмные волосы, целовать лучистые морщинки у глаз… Он нужен ей — весь, полностью, целиком, от ушей до начищенных ботинок — необходим, как кислород, и даже немного больше.
Но одного желания недостаточно, чтобы позволить себе это.
Астори кусает до крови губы. Она плохая мать и жена, она не должна… ей нельзя… Нет! Ногти впиваются в ладонь. Нет. Нужно поговорить с Тадеушем и расставить всё по местам. Он наверняка поймёт правильно и не обидится. В конце концов, не может он всерьёз полагать, что… без сомнения, он тоже тогда был взволнован, вот и получилось… то, что получилось. Астори убеждает себя, что Тадеуша мучают совесть и стыд. Они объяснятся, и на душе полегчает.
Но беседа откладывается из раза в раз. Вместо этого Астори начинает избегать премьер-министра.
Сокращает приёмы с двух до одного дня в неделю. Прячет взгляд. Почти не общается с ним в Доме Советов. Спешит в лифт первой и торопливо нажимает кнопку. Тадеуш делает вид, что ничего не замечает, хотя, конечно, замечает всё. Но он слишком тактичен и слишком доверяет Астори, чтобы о чём-то спрашивать или намекать. Он готов ждать. Его терпения вполне хватит на них обоих.