— У них было оружие?
— У одного я видела биту, а позади Антона стоял парень с металлическим обрезом трубы в руках. Больше мне ничего не удалось рассмотреть.
— Возраст? Цвет волос? Может быть, вы видели их где-то ранее? Другие приметы?
— Молодые, примерно одного возраста со мной.
Торопов окидывает меня ироничным взглядом и его мужественные губы растягиваются в какой-то фальшивой ехидной улыбке.
Чёрт, сейчас опять скажет какую-нибудь гадость!
— Так и запишем — примерно лет тридцати.
Я вспыхиваю багровым румянцем и приоткрываю рот, чтобы, наконец, поставить этого наглеца на место.
— Мне только двадцать шесть!
— Да? Я бы дал больше.
При этих словах я терзаюсь муками выбора — порвать лист бумаги, по которому этот хам скрипит ручкой, записывая мои показания, или просто встать и уйти. Но Григорий Егорович уже примирительно поднимает руки вверх, и, улыбаясь, произносит:
— Давайте по существу, Евгения Васильевна. Что-нибудь ещё заметили? Может, какие-то особые приметы?
— Больше ничего.
Полицейский морщится от досады, а я внутренне ликую — да, нелегко ему придётся с такими свидетелями. Один — с амнезией, вторая — слепая курица, ничего толком не запомнившая и не рассмотревшая.
— Прочитайте свои показания и подпишите. Если ещё что-то вспомните, позвоните, пожалуйста, по этому телефону.
Капитан суёт мне под нос свою визитную карточку и лист бумаги, исписанный мелким печатным почерком, и я бегло пробегаю глазами по строчкам. Сую визитку в карман. Вряд ли она мне понадобится — ведь я и правда больше ничего не помню, ну да ладно.
— Хорошо, Григорий…эээ…
— Егорович. Неужели, так трудно запомнить моё отчество?
Полицейский иронично выгибает бровь, прищуриваясь, словно придумывая, что бы ещё гадкого сказать мне.
— Очень много букв «Р». Ваше имя-отчество — просто находка для логопеда.
— У меня ещё и в фамилии есть эта буква. Вам полезно тренировать память и дикцию. Мне кажется, вы слегка картавите, вам нужна помощь профессионала. Или, как вариант, почаще произносить вслух — Торопов Григорий Егорович. И дикцию потренируете, и авось запомните, наконец.
Закусываю губу, мечтая стукнуть полицейского чем-нибудь тяжёлым по голове. Давненько я не встречала мужчину, который бы меня так бесил. Но, теперь я и, правда, запомню. Хотя бы для того, чтобы не дать мужчине повода больше насмехаться над собой.
Мимо нас, качая округлыми бёдрами, проплывает медсестра, несущая на подносе таблетки для больных. На ней — коротенький белоснежный халатик, едва прикрывающий заднюю точку, прям как в порнофильмах. Тёмные волнистые волосы аккуратно уложены в пучок, и заколоты симпатичной блестящей брошью в виде сердечка.
Капитан, мигом забив о моём присутствии, прищуривается и провожает красотку жадным горящим взглядом. Мне, с одной стороны, становится легче — Григорий Егорович отвлёкся от ехидных замечаний, связанных с моей дикцией. А с другой — стало жутко неприятно, будто меня сравнили с предметом мебели, недостойной внимания мужского пола.
Да и хрен с ним.
Тут дверь палаты приоткрывается, и в коридор высовывается озабоченное лицо Дианы Леонидовны. Она поднимает руку вверх, унизанную золотыми перстнями, чем обращает на себя внимание.
— Женечка, детка! Антон проснулся, заходи.
Я быстро ставлю подпись под каракулями полицейского, и срываюсь с места. Интересно, что меня ждёт? Вспомнит ли мою физиономию Кожевников? Как он отнесётся к моему обману, что скажет?
Моё сердце заходится в бешеном стуке, и я чуть притормаживаю возле палаты, сглатывая вязкую слюну.
Вдох-выдох.
— Вот так, Женя. Давай, посмотри Антону Михайловичу в глаза и улыбнись.
Шепчу себе под нос ободряющее напутствие, навешивая налицо самую милую улыбку, которая была у меня в арсенале. Мужчина должен почувствовать всё сумасшедшее тепло, сексуальную энергию и нежность, исходящие от меня.
Глава 9
Успокаиваю сердце на подходе к палате, до хруста сжимая руки в кулаки. Наконец, окончательно успокоившись, я навешиваю на лицо умиротворённую и доброжелательную улыбку — Кожевников сразу должен увидеть моё хорошее к нему отношение.
Подлетаю к двери палаты и вижу, как наглый капитан двигается следом за мной, не отставая ни на шаг.
Медсестра, так заинтересовавшая полицейского, успела скрыться в соседней палате, и он тут же вспомнил о своих непосредственных обязанностях, связанных с опросом пострадавшего.
— Позвали только меня, вы не слышали?
Я с вызовом вздёргиваю подбородок, загораживая руками путь в палату красавчика, расставив их в разные стороны, наподобие морской звезды.
Его ещё тут не хватало! Я хочу наедине поговорить с Антоном, посмотреть в его красивые глаза цвета коньяка и, наконец, извиниться за неверную информацию, гуляющую по больнице.
Хотя… Там же Диана Леонидовна.
Нет, не получится.
Но Торопов, словно не слышит меня. Он нагло ухмыляется, хватает мою ладонь и спокойно убирает её с косяка. Затем отталкивает меня в сторону, как пушинку, заходя в палату бизнесмена первым.
Вот наглец!
— Но я звала только Женечку. Им с Антошей нужно поговорить!
Диана Леонидовна вскакивает со стула, буравя пытливым жгучим взглядом хамоватого капитана. Я влетаю в палату следом, пытаясь рассмотреть Антона Михайловича как следует, и, если повезёт, подойти поближе.
— Я при исполнении. Вы же хотите, чтобы мы нашли преступников как можно скорее?
— Конечно.
— Чудесно. В таком случае, отойдите в сторону.
Полицейский ставит стакан с кофе на прикроватную тумбочку, наклоняется над пострадавшим, и прищуривает свои серо-голубые глаза, глядя в упор на Кожевникова:
— Антон Михайлович, я — Торопов Григорий Егорович, капитан полиции. Расследую дело о нападении на вас. Вы можете рассказать о том, что с вами произошло вчера и ответить на несколько моих вопросов? Это важно для следствия. Особенно меня интересует то, что произошло после ссоры с вашей возлюбленной.
Сглатываю слюну, пытаясь рассмотреть лицо красавчика из-за массивной спины Торопова при этом вопросе, но мне это никак не удаётся. Господи, какие у него широкие плечи, а бёдра наоборот — узкие. Наверное, он много времени проводит в тренажёрном зале, вылепляя шаг за шагом такую фигуру.
Хлопаю ресницами, отрывая взгляд от созерцания спины полицейского, и шмыгаю ближе к кровати Кожевникова.
— Ссоры? С кем? Простите, я ничего не помню.
Выдыхаю.
Голос Антона остался прежним — красивый, бархатный, нежный. У меня внутри всё трепещет, и я чувствую, как часто стучит моё сердце. Как же так? Все думают, что я — его любимая девушка, а он сам — ничего не помнит. Значит, я могу и правда притвориться невестой? А там, чем чёрт не шутит, вдруг он влюбится в меня?
Возможно, это действительно переломный, судьбоносный момент моей жизни? И я должна использовать этот шанс!
— Совсем?
— Маму помню, какие-то моменты из детства, а больше ничего. Как отрезало. Простите, у меня очень голова болит.
— Давайте попробуем вспомнить, это важно.
Торопов хмурится от досады, склонившись над больным, как плакучая ива, и тут на помощь своему драгоценному сыночку приходит Диана Леонидовна.
Женщина, возмущённо приподнимает плечи, и, как курица-несушка бросается на защиту любимого отпрыска, потрясая перед Григорием Егоровичем рукой с красными длинными ногтями, загнутыми, как у коршуна.
— Вы что, не слышите? Тошенька ничего вам сейчас не может рассказать! У него амнезия! Не смейте давить на мальчика!
— Но мне нужно…
— Сами справитесь! Женечка вам всё рассказала. Теперь — ищите этих мерзавцев. А будете приставать, мигом пожалуюсь вашему начальству. Я на вас управу найду, не сомневайтесь!
Полицейский крякает, отходя к окну, вынимая из чёрного портфеля, насквозь пропахшего кофейными ароматами, свой лист бумаги, и начинает делать на нём какие-то пометки. А я, воспользовавшись тем, что Торопов, наконец, освободил мне обзор, впериваюсь нежным взглядом в бизнесмена.
В моём сердце начинает болезненно щемить при взгляде на Кожевникова. Вот он передо мной — красивый, очень красивый, как Аполлон!
Боже…
Сколько раз я вглядывалась в эти карие глаза, проходя мимо с подносом, пытаясь хоть как-то обратить на себя взор. Сколько раз я аккуратно ставила перед ним фужер с коньяком, делая книксен, в надежде словить белозубую нежную улыбку. Сколько раз я кусала губы, когда он проводил важные переговоры, и мечтала, что вот-вот всё пройдёт успешно, он выдохнет и, наконец, посмотрит в мою сторону.
Но, время шло, а он продолжал не обращать на меня никакого внимания, общаясь подчёркнуто — вежливо, как с обслуживающим персоналом. И вот сейчас у меня появился шанс сделать так, чтобы он, наконец, посмотрел на меня. Посмотрел, возможно, другими глазами. Ведь он не знает, что я — простая официантка, а думает, что я его девушка, его спасительница, его фея.
Лицо Кожевникова слилось по цвету с подушкой, на которой он лежит, нос слегка заострился, а под глазами пролегли синяки. Но это не портит его благородной красоты, вызывая во мне трепещущее биение истерзанного сердца.
По моему телу бегут мурашки, и я нежно улыбаюсь Антону Михайловичу, не в силах подойти ближе. Диана Леонидовна использует момент передышки по-своему — впивается ногтями в мою ладонь, и подтаскивает к кровати своего сына.
— Малыш, посмотри, кто пришёл. Это твоя невеста, узнаёшь?
Холодею, а сердце уходит в пятки. Не в силах пошевелиться, я лишь растягиваю губы в глупой улыбке, смотря в красивые карие глаза бизнесмена. Из моей груди вырывается вздох, и я краснею под пытливым взглядом Кожевникова, который, видимо, изо всех сил пытается меня вспомнить.
Бедненький.
— Моя?
— Ты не помнишь Женечку?
Диана Леонидовна прижимает ладонь к груди, картинно закатывая глаза. Ей бы в кино сниматься с такими первоклассными актёрскими данными, а не тухнуть в Германии на кондитерской фабрике.
Антон Михайлович вновь напряжённо хмурится, и у меня по телу бегут мурашки — он всё такой же красивый и обаятельный, как тогда, когда я впервые увидела его за столиком в ресторане. Хоть и беспомощный.
— Лицо знакомое. Я определённо её где-то уже видел.
Закусываю губу и выдыхаю.
Ну, конечно же видел — каждую смену, в ресторане «Валенсия». Я полгода крутилась юлой у его столика, подавая блюда, и втайне ждала хоть какого-нибудь намёка на мою исключительность.
Но вслух я этого не скажу, особенно при полицейском, который исподлобья продолжает наблюдать за нашим общением, держа листок в руках. Он, наверное, подозревает сейчас всех и вся — вон, какой у него грозный, недоверчивый взгляд.
А что, если сейчас Антон всё вспомнит? Меня, в накрахмаленном переднике с подносом в руках и великолепную Юлию, на которой он собирался жениться? Тогда лучше мне будет просто уйти, ничего не объясняя — слушать упрёки в обмане я не готова.
— Ну, и славно. Постепенно ты всё вспомнишь, Тошенька. Вы с Женечкой решили пожениться, вы очень любите друг друга.
— Да?
Кожевников задумчиво скользит своим обжигающим растерянным взглядом по моей фигурке, поднимая в моей душе всё новые и новые эмоции, и вновь останавливается на лице, внимательно склонив голову на бок, словно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям.
— Я не помню, чтобы у моей девушки были очки.
Я холодею, сглатывая комок, стоящий в горле, и испытываю стойкое желание провалиться сквозь все четыре этажа, тут же оказавшись на улице. Ну, какого чёрта я всё это затеяла? Хоть у бизнесмена и амнезия, но он наверняка понимает, что ничего ко мне не чувствует. Сердце-то не обманешь.
— Ничего, родной, вспомнишь. И ваша любовь с Женей быстро поставит тебя на ноги, дорогой, не волнуйся.
Диана Леонидовна растягивает нервно подрагивающие губы, хватает меня за плечи и подталкивает к кровати мужчины, вкладывая мою ладонь в его горячую руку. По моему телу пробегает электрический разряд, а сердце громко ухает и бьётся об рёбра.
Ладонь Антона — горячая, слегка шершавая. Настоящая мужская ладонь. На мгновение, представив эту руку на моём теле, я зажмуриваюсь, сглатывая слюну. Господи, Женька, о чём ты думаешь? Это во мне сейчас говорит длительное воздержание — ведь уже месяцев восемь прошло с тех пор, как я рассталась со своим бывшим бойфрендом.
Как будто прочитав мои пошлые мысли, Диана Леонидовна, горестно прижимая ладони к щекам, обращается к Григорию Егоровичу, с нежностью глядя на своего любимого сыночка.
— Давайте оставим их наедине, пожалуйста.
Женщина заискивающе лебезит перед Тороповым, и тот, согласно кивнув, выходит вслед за ней из палаты, оглядываясь на нас. Дверь захлопывается, и мы с бизнесменом остаёмся вдвоём.
Глава 10
Антон Михайлович аккуратно приподнимается на кровати, морщась при резком силовом движении, и внимательно смотрит на меня, сводя свои тёмные брови к переносице. Я готова провалиться сквозь землю, искренне не понимая, о чём он сейчас думает и верит ли мне?
— Значит, ты — моя невеста?
Киваю.
Чёрт, весь мой план летит в тартарары. Ну, не могу же я сказать больному, что это всё — выдумка и нелепая шутка? Я была уверена, что он узнает во мне официантку и просто поймёт, что я не просто так спасла его от грабителей. И я уже готова была признаться, что он мне давно нравится, и именно его я вижу во всех эротических снах последние полгода.
А тут. Вон, как всё обернулось.
— Поцелуй меня.
Глухая фраза, брошенная так внезапно, отрезвляет меня, и я покрываюсь липким потом.
Что? Поцеловать?
Нет, мне, конечно, чертовски нравится этот красивый мужчина, но я не могу поцеловать его, вот так, с бухты-барахты. Бизнесмен выжидательно смотрит на меня, касаясь моей ледяной руки, и я терзаюсь муками выбора — как же поступить?
— Извини, мне как-то неловко, я стесняюсь.
Я качаю головой, отстраняясь от Кожевникова, разрывая наше сухое прикосновение, и пытаюсь перевести разговор на другую тему, показывая рукой на тумбочку, заваленную его вещами.
— Смотри, мне удалось не только спасти тебя от бандитов, но и отвоевать некоторые вещи. Вот тут — паспорт, ключи от квартиры и твои наручные часы, узнаёшь?
Мужчина переводит недоумённый взгляд на наручные часы, берёт их в руки, и слегка сжимает, включая при этом подсветку циферблата. Я ахаю:
— Ты помнишь их?
— Скорее, на автомате сделал. Вроде помню, а вроде бы и нет.
Киваю.
Ладно, пусть так. Это уже хорошо — сохранились все навыки, он многое может вспомнить на автомате. А время обязательно сделает своё дело. Может быть, принеси я в палату манто Юлии, он бы вспомнил и саму обладательницу мехового изделия.
— А это что?
В руках мужчины оказывается бархатная коробочка, и он быстро открывает её, щёлкнув затвором. На подушечке лежит обручальное кольцо, которое только сегодня мне удалось, наконец, содрать со своего безымянного пальца.
— О, я прекрасно помню это кольцо. Наша фамильная реликвия. Мой дед делал предложение этим кольцом моей бабушке, папа — маме, а теперь оно попало в мои руки. Я ещё летал за ним недавно в Мюнхен, к родителям. Да, я помню. Мама сказала, что я успел сделать тебе предложение?
Киваю.
Чёрт подери, я всё больше и больше топлю себя. И совершенно не представляю, как перестать врать. Честно, не ожидала, что Антон поверит в мою ложь. Думала, что он посмотрит на меня и поймёт, что я не в его вкусе, и он не мог бы влюбиться в меня, но мужчина почему-то легко принял правила игры.
Странно. Неужели, он смог бы меня полюбить?
В моём сердце начинает болезненно щемить, и я нежно улыбаюсь Антону Михайловичу. Как жаль, что скоро эта игра прервётся, и мне придётся всем рассказать правду.
Анатолий Иванович входит в палату, дружелюбно улыбаясь, и просит остаться наедине с пациентом.
— Я понимаю, душенька, что вам не терпится остаться наедине со своим женихом, но он ещё слишком слаб, чтобы заниматься грешным делом.
Врач расплывается в доброй ироничной улыбке, раскладывая на тумбочке Кожевникова таблетки, а я вспыхиваю, как пышная майская роза, распустившаяся под лучами жаркого солнца.