Сборы происходят в тишине. Дорога проходит в поцелуях.
Большего Дягилев себе не позволяет. Не сегодня. И не при водителе.
Останавливаются за два дома от дома Афанасьевых, и Вадим тянет Соню к себе на колени, стискивает свою девочку в своих руках.
— Я буду очень-очень голоден без тебя, ушастая моя, — шепчет он Соне, и она крепче прижимается к его ладони.
— Мы еще увидимся? — с тихой печалью спрашивает глупышка, неохотно сползая с колен Вадима.
— Даже не сомневайся, — улыбается Вадим. — Очень скоро увидимся, обещаю.
Она улыбнулась и выскочила из машины, припуская в сторону своего дома и имитируя все-таки “пробежку”.
Обычно Вадим Дягилев всегда следовал своему слову. И никто не мог его упрекнуть в обратном.
Но в этот раз следовать обещанию у него не получится. Потому, что он ошибся.
28. Тысяча путей заблуждения
— Как дела в университете, Соня? — ровно спрашивает папа, вырывая меня из моих пространных девочковых мыслей. Не скажу конкретно, о чем я думала, там было сумбурно и очень много о Вадиме. И о вчерашней моей "пробежке".
Папа выписался утром. На амбулаторное лечение, но я точно знаю, что когда я вернулась с пар — он уже кого-то натягивал из поставщиков. По телефону. Лежа в кресле в гостинной и вытянув ноги на какую-то банкетку. Эльза при этом массировала ему ноги. В общем, папа был на полном расслабоне. Но при этом все равно кого-то натягивал. Впрочем, ожидала ли я чего-то еще от своего отца? По-моему, он нормально расслабиться без того, чтобы кого-то не натянуть, не может.
— Нормально, в среду зачет по гражданскому праву, — нейтрально откликаюсь я.
Натянутость дрожит в воздухе. Интересно, я одна ощущаю этот разговор как слепые шаги по минному полю. Вроде, мы с папой делаем шаги навстречу друг другу, а все равно такое ощущение, что где-то что-то, но вот-вот рванет.
Но папа пытается. Это сложно не оценить.
Во многом, потому что я все еще злюсь. Нет, у нас с папой договор, мы “закрыли конфликт”, но черт возьми, как же непросто взять и вытереть всю ту восхитительную ситуацию из памяти. Нам бы поговорить, но тут даже не “религия не позволяет”. Просто нет смысла. Это будет еще один скандал, не дай бог — еще один папин приступ.
— Ты готова к зачету? — тихо спрашивает Эльза.
Да, она теперь ужинает вместе со мной и отцом. И живет тоже. В одном доме с нами. Я её до этого вообще не видела, а сейчас папа будто решил, что ну раз уж я с Эльзой познакомилась, то пусть теперь она с нами будет везде. Спасибо, что мне не нужно звать её мамой.
Я поднимаю глаза, красноречиво гляжу на отцовскую любовницу, а потом снова обращаю взгляд к тарелке. Да, суфле с брокколи поинтереснее будет чем Лизавета Валерьевна.
— Я всегда готова к зачетам, — вот тут отвечаю со всей максимальной ядовитостью.
Нет, в отрыве от всего, я понимаю — Эльза, наверное, нормальная тетка. В профиль. Папу она устраивает. Его право, в конце концов. У него же есть право на личную жизнь.
Но Эльза спала с Вадимом. Вставала на колени перед ним. Только за это я хочу её отравить или хотя бы оттаскать за волосы.
И я все еще помню, как это место за столом, по правую руку от папы, занимала моя мать.
И видеть на этом месте чужую, да еще и такую безмерно бесячую бабу… Терпеть её назойливое внимание… Будто она мне член семьи…
Боже, ну вот бесит, простите.
Так и хочется спросить: “Папа, почему ты не мог дальше трахать её так, чтобы я об этом не знала. Не приводить в наш дом. Или все-таки это твой дом, а я охренела?”
Ладно, я охренела, не скрою.
Нет, я мужественно молчу.
И это все, что я могу сделать, ага.
Какая жалость, что я не могу сделать точно так же.
Не могу, блин, взять, привести в папин дом Вадима, и сказать: “Ага, папочка, я в курсе что ты этого мужика терпеть не можешь, но я с ним трахаюсь. Он поужинает с нами, ты ведь не против, да?”
Мне нельзя.
У папы сердце.
Наверное, не будь этого чертового инфаркта — я бы все-таки решилась. Потому что…
Я не хочу без Вадима.
Мне приходится, но это не значит, что я без него прекрасно выживу. Выживу, наверное. Жила же я как-то до его появления. Ну… Так, жила… Скучновато, нудно жила… Никак.
Но вот папин инфаркт мне капец как мешает.
Ссору с отцом я как-нибудь переживу. А вот к его похоронам я совсем не готова. И вот знаете, эта безысходность ужасно бесит. Почему я не могу быть с человеком, которым болею?
— Соня, ты ничего не хочешь мне рассказать? — вдруг произносит папа, и в повисшей над столом тишине звук опущенной на стол вилки звучит как молоток судьи, опущенный на трибуну.
Ох, ты ж, епт.
Что, прям все сразу?
Так, про Вадима папа не знает. Иначе он бы уже меня убил. И тон… Относительно спокойный, но резкий. Что произошло? Все-таки меня кто-то запалил в том прикиде черной дягилевской зайки? А можно фоточку?
Я поднимаю глаза. Вообще мне нечасто приходилось врать отцу. И в принципе — врать. А вот в покер играть мне как-то приходилось. И в принципе, держать лицо я умею прекрасно. Ну, вы попробуйте без этого умения посетить с папой какое-то светское мероприятие — для имиджа ведь полезно, чтобы ресторатор, он же отец-одиночка, появлялся на публике с дочерью. И не очень полезно, если дочь этого ресторатора, наблюдая спектакль, хочет убиться фейспалмом или пытается не уснуть от скуки. Нужно быть леди в таких места. Поэтому… Да, лицо держать умею. Иногда.
— О чем, папа? — ровно уточняю я. — Если ты все еще о Баринове — мне казалось, что я ясно озвучила, что по этому поводу я с тобой объясняться не буду. На развод я заявление подала сегодня. Не передумаю. Это ты хотел услышать?
Пальцы отца барабанят по столу. Глаза прищурены. Нет, что-то не так, однозначно
— Принеси, — бросает он Эльзе. Та тут же вскакивает и выбегает из столовой. Так… Дело начинает потихоньку пахнуть керосином. Эльза знает многое…
Я оказываюсь права.
Эльза возвращается не с пустыми руками. С маской. С моей белой заячьей маской, подаренной мне Вадимом на память о суаре. Черная так и осталась у Маринки, забрать её я пока не успела, хотя надо бы.
Вот тут уже раздраженно барабанить по столу начинают мои пальцы.
— Что это, Соня? — отец берет маску в руки, и бросает на стол. Будто презерватив использованный, найденный посреди гостинной.
Я перевожу взгляд на Эльзу. Это она нашла. Я по глазам вижу. С-стерлядь. Прошприлась по моим вещам. А мне казалось, что ей вообще вчера было пофиг, что моя “пробежка” затянулась. А вот нет. Есть ли вообще вопросы, в которые она не сует свой длинный нос?
— Видимо, это доказательство, что я совершенно зря не пользуюсь ключом от своей комнаты, папа.
Я пытаюсь говорить спокойно на самом деле. Ей богу, мне будто четырнадцать, и в моих вещах папа нашел сигареты, и последнее, что я могу бросить из упреков в ответ: “Какого хрена вы роетесь в моих вещах”.
Но, правда — какого хрена вообще?
— Соня… — Странно. Честно говоря, я ожидала услышать от папы исключительно Софию. Как и всегда, когда он злится. Но он не звучит злым. Он звучит будто слегка усталым.
— Соня, я знаю, откуда Лиза тебя забрала, — наконец говорит мой отец, и у меня звенит в ушах.
Знает? Про ту вечеринку вместе с Вадимом? И почему я до сих пор живая? И папа до сих пор живой. Странно. Ужасно странно.
И Эльза, стоящая за плечом моего отца, со стерильным выражением на лице. Она не могла сказать. Правду — не могла. Но что тогда?
— Соня, тебе не место в БДСМ-клубе. И Тема не для тебя, — твердо произносит отец. Его любимый тон, который даже звучит так, что “возражения не уместны”.
— Вот как? — убийственно уточняю я, не мигая глядя на Эльзу. Я вижу, что она практически смертельно бледна. Какая жалость, что взглядом невозможно убить. То есть правду она сказать боится. А соврать — это мы запросто. Да еще и маску притащила. Интересно, чего эта тварь добивается?
И чего от меня хочет папа?
Я не была ни в каком клубе, но в конце концов, мне же не четырнадцать, чтобы меня опекать. Я, в конце концов, имею право сама искать на свою задницу неприятностей. И в БДСМ-клубе тоже.
— Папа, какая тебе разница? — прямо спрашиваю я. — Вредно для твоего имиджа, чтобы дочка надевала ошейник? Что люди скажут, да, пап?
— Лиза, сними футболку и повернись, — приказывает папа, глядя на меня немигающим взглядом.
Честно говоря, я бы обошлась без этого стриптиза. Но я остаюсь и смотрю, не знаю уж из каких мотивов. А Эльза — она выполняет приказ. И поворачивается.
И меня начинает немного тошнить.
Вся её спина от шеи и до поясницы покрыта белыми тонкими горизонтальными шрамами. Её били. Её явно столько времени били, что кожа не смогла восстановиться да конца.
— Вот это, — папины пальцы касаются спины Эльзы, — это Лизе осталось на память от её последнего Верхнего. Как тебе картинка, дочь? Красиво?
Меня начинает тошнить. И с каждой минутой тошнота становится сильнее. Я ведь знаю, кто был у Эльзы её “последним Верхним”.
— Что это? — сипло спрашиваю я.
— Розги, — буднично откликается папа. — Очень много розг, Соня. Очень много боли. Ты ведь до сих пор злишься, что я тебя ударил тогда. Да?
— Да, — глаза не могут оторваться от спины Эльзы. От этого гребанного свидетельства чьей-то неадекватности.
И… Это Вадим? Делал с Эльзой вот это? Драл её розгами вот так? Вранье ли это? Боже, как мне хочется, чтобы это было вранье…
Но… Что если это правда?
— Мне жаль, что я тогда сорвался, — ровно произносит папа, и это не то, что я сейчас готова от него услышать. — Но одна моя пощечина совершенно не сравнима с тем количеством насилия, что принесет тебе Тема. Тема — это не просто “надеть ошейник”. Не только масочки и прочая гламурная атрибутика. Это плети и ремни. Розги. И в жизни они очень больно бьют. И ни в коем случае не ввязывайся в это назло мне. И потому что тебя в это тянет парень — не надо. Ни в коем случае, Соня. Лучше скажи мне, кто он, и я его в землю закопаю, потому что он тянет мою дочь в дерьмо, которое её коснуться не должно.
— Ты сам в этом дерьме, папа, — у меня на самом деле не так уж много сил на споры, но все-таки я их наскребаю. — Да, я об этом знаю. Так почему тебе вообще есть дело до моих увлечений? Я же не лезу к твоим.
Я получаю от папы, наверное, самый тяжелый взгляд в своей жизни.
— Мои “увлечения” стали причиной моего развода с твоей матерью, — саркастично цедит отец. — Просто потому что один раз я на ней сорвался. Это недопустимо, но я сорвался. Я был в завязке, считал, что контролирую это. А контролировать можно, только давая выход. Ударил твою мать один раз. Без “только” Соня, даже один раз — это больше, чем нужно, ровно на один раз. Она подала на развод. Знала бы ты, скольких взяток мне стоило добиться опеки над тобой, ведь Наталья орала во все горло, что я психически неуравновешен. Вот это — цена отказа от моих “увлечений”. Я — садист, я это осознаю, другим быть не умею, но пытаюсь контролировать. И не говори, что у тебя то же самое. Ты пытаешься быть Нижней. Совершенно не понимая, что это значит.
Я его почти не слышу на самом деле. Я пытаюсь отвести взгляд от покрытой шрамами спины Эльзы. И думаю. Одну только мысль.
Неужели?
Неужели правда?
И вот это — другая сторона Дягилева? Моего Хозяина?
29. Не все сбывается
— Соня, просто учти, — ровно произносит мой отец, поднимаясь из-за стола, — я не дам тебе вляпаться. Попробуешь снова поехать в какой-нибудь клуб — ей богу, я добьюсь, чтобы тебя отчислили из университета. Ты и шагу без моего разрешения не сделаешь, если будешь упорствовать и искать на задницу неприятностей. Нужно будет тебя запереть — я запру. Уж не знаю, что за муха тебя укусила, что за пубертат и выходки в двадцать с лишним лет, но пойми сейчас.
— Как мило, папа, — я криво улыбаюсь резиновыми губами. — Снова шантажируешь? Мы ведь это проходили уже. И один раз я уже из дома ушла.
— Больше не уйдешь, — сухо пожимает плечами отец. — Тема — это тебе не “забавное увлечение”. В Теме ломают и калечат людей. Причем, в основном, женщин. Моя дочь от этого пострадать не должна. Я тебе не позволю.
На этом наш с папой “откровенный разговор” окончен. Он уходит. Серьезно — лучше бы мы поговорили про пестики и тычинки, после них вряд ли бы на душе воцарилась бы такая сосущая тишина.
В столовой остается только Эльза. Остается и долго смотрит на меня, не говоря ни одного слова. Она уже снова надела футболку, но её спина, расчерченная белыми тонкими полосами шрамов, по-прежнему стоит перед моими глазами.
— Прости, что выдала, — наконец нарушает молчание она. — Пойми, я правда не хочу, чтобы ты пострадала. Тебе в Теме не место.
— Отстань, — измученно прошу я. Мне хочется тишины. Пустоты. Побыть наедине с мыслями и понять хотя бы что-то. И точно не того, чтобы эта птичка каркала мне на ухо.
— Соня, он ведь тебе об этом не сказал, так? — кажется, Эльза поставила себе за цель вынести мне мозг. — Не воспринимай это на свой счёт. Для него это просто интрижка с дочерью врага и конкурента. Если бы дело было всерьёз — он бы уже рассказал, потому что это утаивать просто нельзя.
Ненавижу. Ненавижу! Ненавижу её так, что сводит легкие и становится сложно дышать. Нельзя ненавидеть за то, что она говорит мне правду, но я её все равно ненавижу.
Ведь Вадим и вправду ни слова мне об этом не сказал…
Как хорошо быть маленькой девочкой, можно заткнуть уши и не слушать. А когда ты взрослая, затыкать уши и не слушать неприятную правду не принято.
— Спроси у меня, — негромко просит Эльза. — Я же знаю, что ты хочешь. Я не совру. Мне не зачем. Я с твоим отцом. Я его выбрала. И тебе я скажу правду. Как саба сабе, хоть и не саба ты вовсе. Но ты хочешь ей быть, имеешь право знать.
— Выбрала? — устало уточняю я. — Он тебя купил. Так это называется.
Эльза молчит, обхватывая себя руками.
— Так это звучит, — невесело откликается она, наконец. — Правда немного иная.
— И какая же? — без особого интереса спрашиваю я. Мне так-то плевать,
— У меня больная мать, — ровно откликается Эльза. — Олег оплатил её операцию. Платит за уход. Просто так. А я… Мне было нечего ему предложить кроме себя. И я… Я предложила.
— Разве Вадим не мог этого сделать? — уточняю я. Дягилев по материальному положению моему отцу не уступает.
— Вадим… — Эльза нервно поглядывает на дверь, будто боится, что нас услышат и казнят за произношение запретного имени. — У нас с ним был договор. Что он не вмешивается в мою жизнь, пока я не попрошу. Я не хотела брать от него лишних денег…
— Но взяла от моего отца?
— Так вышло, — измученно кривит губы Эльза. — Я этим не горжусь, на самом деле. Я его не просила, просто однажды утром счета моей матери за больницу оказались закрыты. Олегу, кажется, было забавно так молча подколоть Вадима. Типа он в курсе моих проблем, а Вадим нет. И… Он меня не заставлял к нему уходить. Я правда сама решила быть с ним.
Слишком много лишней информации. Хотя, кто спорит, что то, что раньше было очерчено для меня только акцентами, сейчас обозначено яркими мазками.
Переменило ли оно хоть что-нибудь? Ну… Вообще-то нет. Особой разницы мне нет. Эльза, как я её видела, не походила на типичную охотницу за деньгами. Содержанка и содержанка. Не самая молодая, не самая красивая. У папиных друзей я видела хищниц и поопаснее.
— Я знаю, что перед Вадимом ужасно сложно устоять. — Настойчивая Эльза никак не хочет уходить. — Я знаю. Я с ним была. Долго. Но ты ведь даже близко не понимаешь, с кем связываешься. И он — не только обходительный, красивый мужчина. У него есть и другая сторона. Та, которую ты не вынесешь. И он не сможет от неё отказаться. Никто не может. Только временно завязать, но за завязкой всегда грядет срыв.
Она совершенно не умеет выбирать слова, чтобы достучаться до рассудка. Сейчас меня снова кроет злая ревность, с трудом удается выдержать её напор.