— Это правда? — тихо спрашиваю я. — Правда, что это с тобой сделал Вадим.
— Да. — Я знала, что она ответит именно так. И она не подвела моих ожиданий.
Мой мир продолжает яростно гудеть, будто гигантский улей переполненный пчелами.
Я не хочу. Не хочу, чтобы это было правдой.
И как же мне хочется, чтобы здесь был Вадим… Пусть бы опроверг это. Я хочу, чтобы он опроверг.
— Соня, тебе просто не с чего стремиться в Тему. — Эльза пытается звучать мягко. — Ты же папина дочка, тебя папа и пальцем не трогал, не порол ни разу. И в школе тебя не травили, не унижали. С чего бы тебе зависеть от боли и подчинения? Ты не ломанная. И дай бог — и не станешь такой.
Неужели прямо обязательно иметь какую-то жесть за плечами, чтобы находить удовольствие в подчинении?
Я же помню. Помню, как и чем меня заводил Вадим. Как в любых условиях выходило так, как хочет он. Как он ставил меня на колени перед собой, и насколько кружилась у меня от этого голова. Это было не по-настоящему? Нормальные сабы реагируют как-то иначе?
— Просто прекрати это, — умоляющим шепотом просит Эльза. — Я знаю Вадима, он вынесет один отказ-два, но пара недель игнора — и он устанет. Он очень самолюбивый. И он же просто мстит Олегу через тебя. Не будешь обращать внимания, он найдет нормальную сабу, ту, для которой боль — это часть жизни. А ты сможешь жить нормально.
В стену над Эльзиной головой врезается сливочник. Первое, что попалось мне под руку..
— Убирайся к черту, — рычу, уже из последних сил сдерживаясь. Не могу её видеть. Вот правда. Будто соль в глаза мне швыряет. Я не хочу слышать про “нормальных саб”. Не для него.
— Боже, Соня, не будь дурой, — отчаянно восклицает Эльза. — Прекрати это сейчас. Иначе я буду обязана сказать твоему отцу всю правду. Я уже обязана. Но я покрываю тебя. Подвожу его доверие. Оцени хотя бы это.
И хлопает дверью, стерва!
Я еще долго сижу в пустой столовой и пытаюсь что-то разглядеть, пока глаза застилают слезы. И я помню… Тот диалог Дягилева и Тома. В котором они обсуждали что-то вроде: “А давай посмотрим, кто порет качественнее”.
То есть Вадим — действительно практикует порки. Просто… Меня еще не порол. Не было времени.
Этой ночью я уснуть не могу.
Просто лежу в кровати, примеряю тот или иной вариант дальнейших своих действий.
Пытаюсь родить хоть одну внятную версию, которая может оправдать Вадима. Или… Или мотивировать папу. Нет, если бы он знал, с кем я связалась — тогда бы все легло в одну картинку. Тогда я не стала бы даже это слушать, потому что куда вероятнее, это была бы очень фильтрованная правда. Неполная. Но… Папа не знал. Серьезно.
И за язык его никто не тянул, он даже не знал, что я в курсе, кто до него был Хозяином Эльзы. Знала Эльза, но я не могу себе представить, что она науськала папу сказать именно эту фразу. Мой отец вообще задвинут на контроле сильнее, чем можно себе представить. Попробуй вякнуть непрошенный совет — сравняет с землей.
Итак… Правда ли все это?
Ох, черт возьми, как же тяжело разобраться в этом без Вадима. И как тяжело на том поле, на котором я ничего не понимаю. Что нормально, что нет — я понятия не имею.
Они ведь правы. Отец, Эльза — они оба правы. И эта сторона Дягилева — я к ней не готова.
И я ведь не мазохистка, я ведь не смогу… Не выдержу. Мне даже подумать страшно о порке. Хорошо, наверное, в мире наивных иллюзий. Там где никого не порют, и нет таких стремных шрамов на всю спину.
И мне надо отказаться от него и “начать жить нормально”.
Нормально.
Нормально — без него?
Нормально — когда он будет трахать какую-нибудь другую девочку? Трахать, пороть, делать с ней все, что его душе угодно? Просто потому, что она может это вынести, а я нет?
Это будет делать мой Хозяин? С другой покорной?
Боже, почему меня кроет такой невыносимой яростью от этих мыслей?
Он — мой. Я не говорила этого вслух, но он — мой. Мой Хозяин. И ни к кому он не должен прикасаться, кроме меня. Пока я встаю перед ним на колени — ни к кому. Если его это условие не устроит, то и Хозяином я его больше не назову. Но если устроит…
Соглашусь ли я на боль? Готова ли к ней? Нет. Нет, я не готова. Но… Но я соглашусь, раз ему это надо. Это надо обсуждать уже с Вадимом. Но принять как факт, что он может искать удовлетворения с кем-то еще — я не смогу.
У меня пылает лицо. Еще несколько дней назад я искренне верила, что совсем не свяжусь с Дягилевым. Или что смогу ограничиться с ним одним разом. Ага… Мало мне одного раза, чертовски мало!
На самом деле — у нас с Вадимом было не так уж много, а я уже с ума сошла настолько, что взяла его и приватизировала. Он ведь не давал мне права, да?
Хотя, он-то не стесняется называть меня своей.
Может ли саба позволять себе аналогичное в адрес Хозяина?
Боже, как сложно, но не идти же мне к папе, чтобы он мне рассказал “как оно в Теме все работает”.
Перед глазами снова плывет исполосованная спина Эльзы. Поэтому она предпочла моего отца? Или нет? Если нет — почему была с Вадимом так долго? Не из-за денег же, как мы уже выяснили. У них была какая-то договоренность. Что-то не складывается. Все не складывается.
Мне нужен Вадим.
Он и в принципе-то мне нужен, а сейчас — еще и надо понять, чего мне бояться, чего ждать. Он ведь понимает, что вот в этом я нихрена не понимаю, да? Вот и пускай мне объяснит.
Наверное, я дура, отбитая на всю голову. Мне доходчиво объяснили, что если я сунусь в пасть — то уши мне откусят. А я все равно отважно намерена сходить в гости к своему волку.
Отбитая — да.
Завтра после пар хочется сбегать до ресторана Вадима. До центрального, который считается головным в его сети.
Поговорить. Ну… Хотя бы поговорить, ага.
Все равно после пар я должна ехать на тренировку по конкуру, один раз можно и пропустить. Тренер наверняка меня даже прикроет.
Могу себе представить, как удивится Вадим, когда я к нему заявлюсь… Но мне нужны объяснения. Понимание, к чему стоит морально готовиться с ним.
А еще мне нужен запах его рук. Вдохнуть его хотя бы напоследок…
Перебираю, планирую, думаю, как буду добираться, прикидываю, сколько мне можно подождать Вадима, если его не окажется на месте. Хотя… Хотя можно на всякий скинуть ему СМС с Маринкиного телефона. Если у него будет время — будет на месте.
Почему с Маринкиного телефона? Со своего я такое делать опасалась и, оказывается, не зря. Если Эльза на чистом глазу порылась в моих вещах, значит, и в телефон свой нос сунет обязательно, дай ей только возможность. Надо будет запаролить, что ли.
Сна ни в одном глазу до самого будильника. Встаю я вопреки бессонной ночи боле-менее бодрая и в приподнятом настроении. Хотя за завтраком можно будет изображать мрачный скепсис, чтоб никто ничего не заподозрил.
Спускаюсь в холл, чтобы выйти на пробежку, и к своему удивлению вижу в гостиной отца. И крепкого, широкоплечего мордатого парня рядом с ним.
— Доброе утро, дочь, — кивает мне папа. — Познакомься, это Паша, твой охранник. Некоторое время он от тебя отходить не будет. На пробежках, кстати, тоже.
Охранник? О нет, надсмотрщик!
Реальность напоминала о том, что ей пофиг на мои планы, довольно болезненно…
30. Бывает хуже
— Сонька, не висни. — Маринка пихает меня локтем.
Приходится отвиснуть из моей комы. Честно говоря, давненько я не сидела на зачете, и не провисала, утыкаясь взглядом в доску. Билет я знаю. Писать конспект для ответа совершенно не хочется. Настроение капец какое отстойное.
Я угадала. Паша работает моим конвоиром. Тенью. Он ходит за мной по пятам даже в универе, даже на лекциях сидит в уголке аудитории и сверлит мне взглядом висок. Ответственный, даже в телефон не тупит.
Молчалив. Развести его на разговор практически невозможно.
У него на лбу написано: “Клиенты — очень ценная мебель. Охранять, не разговаривать”.
Преподов Паша никоим образом не напрягает — у моего отца сроду не было проблем с “убедительностью”. Однокурсники ржут. Я переживу на самом деле, но есть у меня ощущение, что на День Студента я с курсом никуда не выберусь. Просто по причине подорванного авторитета. Да и не факт, что меня отпустят без Паши.
Семнадцать дней.
Семнадцать дней этого выгула, когда за шаг влево или вправо предусматривается немедленный расстрел. Или “София Олеговна, у вас нет этого в распорядке дня, я буду вынужден сообщить об этом отклонении”.
Еще не понятно, что хуже — ходить под конвоем или быть “свободной в передвижениях”, но знать что за “отклонения от маршрута” тут же будет доложено “куда следует”.
В общем, распорядок дня — штука, с одной стороны, полезная. С другой стороны, мне сложно не чувствовать себя как в тюрьме, когда изо дня в день у меня все строго по плану.
Ой, нет, разумеется, мне никуда не запрещают ходить. Ходи Сонечка. Но имей в виду, папа тут же узнает, куда и к кому ты пошла.
Разумеется, никакой речи не идет о том, чтобы вырваться к Вадиму. С Пашей уже не проканало “отвлечь внимание симпатичной подружкой”, и поменяться шмотками, увы, не выйдет. Нет, это в кино проканало бы зайти в туалет — а туда я к счастью хожу одна, поменяться с Маринкой толстовками и пока она отвлекает Пашу на себя, но… Размер у нас, конечно, один, но фигуры разные. И рост тоже. Не говоря уже о Маринкиной термоядерной фуксии на всю голову.
Мы пробовали. Не проканало.
Ужасно “смешно”. Я так прыгаю, чтобы не волновать папу, а он, кажется, меня сейчас контролирует сильнее, чем до совершеннолетия. Личные границы? Нет, не слышали. Спасибо, что сумки не шмонаешь на входе и выходе, папочка.
Сбежать бы…
Интересно, если я решусь — у меня получится? Или Паша поймает меня за ногу, когда я буду вылезать из окна?
Мне иной раз кажется, что Паша — киборг. А у меня за ухом вшит под кожу чип. И киборг всегда знает, где я нахожусь. Бред, конечно, но реально! И как он батрачит — без выходных. Какая однако красивая у него сдельная оплата, или достаточно ночной подзарядки?
Семнадцать дней.
Я начинаю думать, что приставить ко мне конвоира действительно придумала Эльза.
Неужели папа настолько к ней прислушивается? Хотя мамин кулон же ей подарил. А это уже знак особого отношения. Пятнадцать лет эта безделушка пролежала в папином сейфе, а сейчас внезапно перекочевала к Эльзе. С чего бы это?
И вот как не подозревать в отцовской ревнивую тварь? Она нарочно это делает. Она нарочно надоумила папу лишить меня всякой возможности маневра. Чтобы я не смогла встретиться с Ним. У неё было время с ним, а у меня не было. Как не подозревать, что она попросту ревнует и не хочет, чтобы с Вадимом была я.
И…
Семнадцать дней.…
Сколько времени он еще будет меня ждать? Тем более, что абсолютно не ясно, найду ли я возможность к нему вырваться. Появится ли для него хоть какое-то окно.
Тем более что с его стороны я тоже получаю только тишину. Больше никаких записочек, ничего нет. И с одной стороны — я рада их отсутствию, мне не нужно объясняться перед отцом, с другой стороны — чем дальше, тем темнее меня кроет.
Боже, как меня кроет…
Я не знаю, что там чувствуют “правильные сабы”, а я ощущаю лишь только, что каждый день иссушает меня все сильнее.
Я хочу к нему. Лютым, нездоровым, голодным желанием. Я хочу его ладоней у моих губ, я хочу к его ногам, хочу смотреть на него снизу вверх, стоя на коленях. Это все сильнее походит на манию, и, кажется, я согласна с папой: вряд ли это возможно вылечить.
Мне перестали сниться сны. Первые дни — снились. Непотребные такие сны, полные Дягилева под завязку. Сейчас — стоит прикрыть веки, и меня встречает только темнота. Давящая и выматывающая. Когда просыпаешься утром и не ощущаешь себя отдохнувшим. И в мыслях какой-то адский сумбур.
Мне не место в Теме? Мне не место рядом с Вадимом? Боже, да с какого черта это снова решили за меня? С чего бы это решать какой-то профурсетке?
Я хочу понять это сама.
Почему нельзя?
Мое время уходит. Каждый день — украденная у меня возможность быть рядом с Ним. Разве будет он дожидаться? Когда там есть дофига других, нормальных, с которыми не надо возиться. Что во мне такого офигительно уникального, что я могу ему предложить?
“Ты была для меня”, — так сказал он. Каким лихорадочным удовольствием колотило меня от этих слов. А сейчас — отдается эхом слово “была”.
Сколько нужно, чтобы отойти от инфаркта? Интернет не радует, интернет говорит, что волнения после такого не рекомендованы вообще. Но…До конца жизни вот в таком режиме я не выдержу…
Еще чуть-чуть — и я начну делать фотки Эльзы и выжигать на них ей глаза. Ненависть концентрируется день ото дня все сильнее.
— Соня, ты неважно выглядишь, — замечает папа за ужином после зачета.
Неважно? Давайте честно, я сейчас похожу на мумию. У меня с семнадцати лет не было таких мешков под глазами. И волосы похожи на безжизненную тусклую тряпку.
Увидит меня Вадим сейчас — и точно выберет себе кого-то другого. На кой черт нужна такая страшная любовница?
— У меня сессия, папа, — сухо откликаюсь я.
— Устала? — тон у папы вроде бы даже обеспокоенный. — Ты уверена, что тебе не нужно к психологу? Сессия — сложный период, а у тебя еще и развод стресса добавляет.
Вот честно, развод — самое последнее, что меня сейчас волнует. Если честно, в прошедшем времени есть только один положительный момент — с каждым днем я все ближе к моменту, когда запись о браке с Бариновым в моем паспорте аннулируют к чертовой матери.
— Стрессовый фактор — твой контроль, папа, — огрызаюсь я. Эльза смотрит на меня косо, недовольная моими интонациями, а мне хочется по-детски показать ей средний палец. Честно говоря, с каждым днем сдерживаться становится все сложнее.
— Не перегибай. Я тебя ни в чем не ограничиваю, — отрезает отец.
Ни в чем, да. Теоретически, я могу ходить туда, куда хочу. Вот только практически хочу я туда, куда мне точно нельзя.
Хотя…
Папа ли виноват, что я потеряла голову от его врага?
Сама дура.
— Ну, а если ты недовольна отсутствием личной жизни — подожди до развода, — продолжает папа, — Хоть чуть-чуть пожалей мой имидж. Разведешься, тогда вперед.
Ой, папа, давай серьезно, ты это только сейчас говоришь. Только пока не знаешь, в личной жизни с кем я заинтересована… Да и пара «голозадых солабонов», и ты перестанешь казаться таким добродушным. Я же знаю цену этому всему. Я же «дочь Афанасьева».
— Я не могу с Пашей даже толком сходить куда-то, — возражаю я. — Он привлекает внимание.
— Соня, ты не дочь дворника, в конце концов. У тебя статус.
— И это обязательно так часто подчеркивать? — я поднимаю брови. — Серьезно, пап, даже Маринку напрягает наличие лишних ушей, когда мы болтаем. Так она привычная, мы с ней с детства дружим. Остальные от меня просто шарахаются. Это твой план? Чтобы у меня даже друзей не осталось? И чтобы я уже согласилась выйти замуж за того, за кого ты скажешь, просто от отчаянья?
Папа тяжело смотрит на меня, барабаня пальцами по столу. Да, винтики у меня конкретно срывает, ну уж слишком много накопилось.
— Я уберу охрану, Соня, — наконец без особой легкости сообщает отец и тут же добавляет, чтобы я не размечталась: — Позже.
Я не ожидала такого обещания, но мне почти не легчает.
Позже.
Ну, наверное, после пары месяцев такой “офигенной жизни” все вернется на круги своя. Пашу уберут, перестанут следить за каждым моим шагом. Вот только к этому времени Вадиму я уже точно буду не нужна. И живого в моей душе к этому сроку не останется ни клочка.