Ледяные струи заставляют меня съежиться, прижаться к нему, уткнуться носом в теплую кожу, а его — самодовольно улыбнуться.
— Эй, Ковбой, — шепчет он, легко касаясь губами моего виска, — а ведь ты сама не хочешь, чтобы я тебя отпускал.
— Хочу, — бормочу я, остерегаясь поднять на него глаза. Опасаясь шевельнуться и даже дышать. Мое сердце предательски стучит во всю мощь, норовя вырваться из меня и перепрыгнуть в его грудную клетку. И мне кажется, если я взгляну сейчас на этого наглеца, то случится нечто непоправимое.
— Что? Я не расслышал, — издевается он, кружа со мной между садовыми распылителями.
— Хочу!
— Громче.
— Хочу! Хочу! Хочу! — дергаюсь я, стараясь вырваться из его крепких, хватких рук.
По нашим лицам, плечам, локтям стекают тонкие ручейки. Мои волосы прилипли к шее, его влажная футболка туго обтянула загорелое тело. Но он не думает прекращать водные процедуры. Этот твердолобый баран не собирается отступать назад и возвращать меня в вертикальное положение. Наоборот, ему смешно!
— Воу! Какая страстная, ненасытная девочка!
Я фыркаю:
— Хватит измываться надо мной! — И беспомощно бьюсь у его груди: — Мне холодно!
— Не проблема. Я сумею тебя согреть.
Он нежно прижимает меня к себе, и вместо того, чтобы испытать к нему что-то вроде отвращения, я чувствую немыслимую жгучую дрожь. И это меня ужасно пугает!
— Сейчас я закричу, и на мой крик прибегут родители!
— Кричи, — улыбается он, остановившись под самыми мощными струями. — Я знаю, как заставить тебя замолчать. Поверь мне, это работает.
Его лицо оказывается так близко, что у меня перехватывает дыхание. Я не успеваю отвести взгляд, а когда хочу — сделать это попросту не получается. Его бесстыжие черные глаза ненасытно пожирают меня, и я с не меньшей жадностью изучаю их потаенные желания. С его лба на мой лоб стекают крупные капли воды, одна за другой бегут по линии носа, соскальзывают вниз и теряются где-то меж нашими плотно сомкнутыми телами. Я не хочу знать, куда они падают, я и так промокла до нитки. Но мне почему-то уже не холодно — во мне бушует пожар.
Своими губами он почти касается моих губ и, как бы дразня, отстраняется:
— Хочешь попробовать?
Да.
— Нет! — со всей силы дергаюсь я, запрещая себе поддаваться его нахальному очарованию. И случайно, не намеренно, ударяю его локтем в нос.
Ч-черт!
Он морщится, пошатывается и, то ли от боли, то ли моего неожиданного движения, теряет равновесие. Все происходит так быстро, что мы, едва ли успев ругнуться, смачно падаем на пропитанный влагой газон. Он — на спину, я — на него.
Оказавшись буквально верхом, я не сдерживаю в себе порыв отомстить наглецу и, воспользовавшись его беспомощным положением, тянусь к ближайшему разбрызгивателю, чтобы переключить режим и искупать обидчика сполна.
— Ты! Раззява! Самонадеянный баран! Похотливое животное!
Мне остается только провернуть диск и сменить «мелкий душ» на «мощную струю», как он, быстро сообразив, что к чему, хватает меня за запястье и притягивает к себе с таким напором, с такой развязностью, что я невольно охаю.
— Маленькая негодница, — обжигая напряженным дыханием, шепчет мне в ухо он, и я каждой клеточкой тела ощущаю его всего: от горячей ладони у себя на затылке, рельефного живота под моим животом и до пульсирующей венки на шее. Большим пальцем свободной руки он убирает мокрую прядь с моего лба и самодовольно улыбается: — И снова ты, вместо того, чтобы сбежать, предпочла остаться со мной.
— Нет! Я хотела…
Он спокойно смеется:
— Вот только сейчас не кричи о своих желаниях. Тих-тих-тих-тихо! Как-нибудь в другой раз, — он ловко поднимается и помогает подняться мне. А потом указывает куда-то назад.
Я оборачиваюсь и вижу, что в гостиной горит свет.
Вот черт!
Кажется, мы все-таки разбудили родителей…
— Жень! Что случилось? — спросонья папа смотрит на меня, всю промокшую и разрумяненную.
Я уже стою на террасе перед дверью и судорожно соображаю, на что сослаться. Конечно, с папой можно говорить откровенно, но боюсь, он не поймет… А если свалить все на дождь?
Я бросаю короткий взгляд на калитку, с которой как по волшебству вдруг исчезает куртка, и мысленно молю этого Антона не заводить мотоцикл. Надеюсь, он не станет мстить мне именно таким образом?
Но нет, по ту сторону тихо.
— Не знаю, — как можно небрежнее пожимаю плечами я. — В дом не хотелось, и я решила посидеть здесь еще немного. Заодно включила разбрызгиватели. Газон от жары, кажется, начал терять вид.
— И ты проверяла работу поливалок?
— Э-эм… да.
Папа едва заметно улыбается:
— Мне точно не стоит за тебя волноваться?
— Точно, пап. Все хорошо, спасибо. Можно я пойду спать?
— Конечно, иди, — мягко произносит он и смотрит куда-то поверх забора. — Рад, что у тебя все хорошо.
И от осознания смысла последней фразы мне становится по-настоящему стыдно.
Смутившись до безобразия, я проскальзываю мимо него в коридор, а оттуда сразу же шмыгаю в ванную. Прямо в одежде я захожу в душевую кабину, включаю верхнюю панель, запрокидываю голову и, улыбаясь, подставляюсь теплым мощным струям тропического ливня. Сейчас мне так прекрасно, как не было еще никогда. И пусть папа что-то видел или заподозрил, я уверена, он все понял правильно.
Я стягиваю с себя отяжелевшую одежду, выдавливаю в ладонь капельку ароматного геля, зажмуриваюсь и с точностью до мелочей прокручиваю в памяти весь сегодняшний вечер, начиная с того самого момента, когда этот прилипала неожиданно появился на танцполе и заканчивая грохотом моего сердца, забивающего шепот его наглых губ.
Вот же редкостный кобель! Он лапал меня! Лапал и самодовольно ухмылялся, находчивый прохиндей!
Я вспоминаю его крепкие руки, свой сломанный каблук, смешной намек на поцелуй в щеку, одобряющий взгляд Юльки, далекие огни Озерков, исключительное «Джонни», шершавый остывший асфальт, черный шлем с красной полоской с правой стороны, падение на газоне, мокрые футболки, прилипшие к нашим телам. И открыв глаза, смываю с себя пену, которая легкими облаками бежит по животу к ногам. А потом смеюсь. Смеюсь тихонько, но вслух. Заворачиваюсь в полотенце и на цыпочках отправляюсь в свою комнату, чтобы уснуть самым спокойным, самым безмятежным сном.
А в половине седьмого уже подъем.
Я отрываю голову от подушки, отключаю будильник, забираю к себе в постель телефон и еще несколько минут с улыбкой разглядываю экран. За ночь от Юльки прилетело не меньше десятка посланий с вопросами в духе «Ну и чем все закончилось?», «Ты ночевала дома?», «Вы целовались?» ну и так далее, вплоть до просьб рассказать о каких-то там интимных подробностях. Вот смешная!
«Да иди ты к черту» — шутливо отвечаю я ей.
И после приписываю:
«Вообще-то я хотела на тебя обидеться за то, что ты оставила подругу в трудной для нее ситуации».
Отправляю и набираю следующее сообщение:
«Но я выжила. На этот раз твоей совести повезло».
А потом откидываю одеяло и с чувством необъяснимого предвкушения нового дня ныряю в гардеробную.
Оттуда я слышу, как папа, бреясь в ванной, насвистывает какую-то песенку, как мама гремит кастрюлями, как за распахнутым окном, в саду, поют так рано проснувшиеся горихвостки. А я… я еще никогда так долго не обдумывала, что же мне надеть. И хотя мне по большому счету все равно: сарафан ли это будет или шорты с майкой, — сейчас от перебирания одежды я испытываю нечто вроде безобидного удовольствия.
В конечном итоге остановив свой выбор на шортах и рубашке с коротким рукавом, я одеваюсь и бегу умываться, чистить зубы. По пути стаскиваю с кухонного стола чашку с ягодами и, отправив в рот добрую пригоршню раннеспелой ежевики, отправляюсь поить коз. Мама уже их подоила. Папа снаряжается на утреннюю развозку. Мне же остается вывести животных и обеспечить их комфортными условиями для выпаса.
Я открываю загон, меняю постояльцам воду и, дождавшись, когда козы вволю напьются, не спеша гоню их на пастбище, не забыв, конечно, поласкаться с Майкой и попрыгать с неугомонным молодняком. И только немного погодя, прилично вымотавшись, могу расположиться с полноценным завтраком на свежем воздухе.
Но я лишь успеваю наскоро попрощаться с папой, проводив его до калитки (а заодно убедиться, что мотоцикла там нет), сходить в дом за кашей и чаем, как мне сразу же приходится отбиваться от назойливой мухи в лице тети Любы — никакого спокойствия!
— Смотрю на тебя, Женьк, смотрю, — она сходу ставит свою заезженную пластинку, — и думаю… Вот просидишь ты так год, два, три, а что потом? Ты ведь все-все упустишь! Мордахой и так не особенно-то вышла, фигура — кожа да кости! А молодость уйдет, что останется? — со знающим видом трясет своей мышиной шевелюрой и подбоченивается: — Вроде голова! И в математике, и в физике, и в астрономии. А в простом совсем не соображаешь! Кому ты нужна будешь без образования?
— А я за вашего Ромочку замуж выйду, теть Люб! — приторно улыбаюсь ей я. — Он у вас не привередливый. И умный в простом, не то, что я. Вот пусть и работает, от меня все равно толку не будет. А я стану детей рожать. Сначала двоих, потом еще парочку и еще. И чтобы все-все на вас похожи были! И лицом, и фигурой, и головой. Я уже и имена придумала, все такие кругленькие, подходящие: Коля, Толя, Оля…
— Ты это серьезно, что ль? — хмыкает она и буравит меня недоверчивым взглядом. Но спохватившись, гогочет: — Ой, насмешила! Замуж она за Ромку собралась! Я пока еще не совсем тук-тук, чтобы шутки не понимать.
— По дереву постучите, теть Люб!
Себе по лбу.
— Точно-точно, — раскатисто смеется она. — Тьфу! Тьфу-тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу!
— Ага, — поддакиваю я. — Ведь я не шучу. Я пока еще думаю, теть Люб. Ну так, для приличия. Нельзя же сразу на предложение согласием отвечать. — Нарочно с шумом отхлебываю чай, встаю и заглядываю ей в глаза с показной преданностью: — А вы постучите, постучите, чтоб свадьбу не сглазить. Ух, и повеселимся! Да, теть Люб? Все каблуки переломаем!
И ухожу, оставив «свекровь» наедине с собственными мыслями.
К тому же слышу подозрительный лай где-то на нашем участке. И как только сворачиваю за пристройку, со всех ног кидаюсь на пастбище, потому что вижу, как какой-то несносный пес, резвясь, носится по полю и распугивает коз!
И я, конечно же, догадываюсь, чье это беспризорное счастье. Его хозяин в компании таких же беспардонных, как и он сам, телков наверняка сейчас отсыпается после бурной ночки и даже не думает о нуждах собаки. А пес, видно, так долго терпел лишения в вольере, что сейчас ни при каких условиях не успокоится. По крайней мере, мне, чужому человеку, не удается прогнать разыгравшегося проказника, я не могу его приручить, чтобы схватить за ошейник и увести за забор. Сколько бы попыток я ни делала, как бы ни старалась — ничего не получается! И позвать маму тоже не могу — она до жути боится собак.
И что теперь делать? Бедные животные уже порядком устали. Более того, они растеряны и даже напуганы.
Вот черт!
И тогда, не на шутку разозлившись, я отправляюсь прямиком к Артуру с одной простой целью — настучать этому придурку по голове!
Я решительно выскакиваю в калитку, преодолеваю расстояние между нашими домами, толкаю приоткрытые соседские ворота, вхожу в них и, замешкавшись при виде знакомого мотоцикла лишь на секундочку, все-таки взбегаю по порожкам на крыльцо.
Мне нечего волноваться: скорее всего, мы даже не увидим друг друга.
Я выдыхаю и стучу. Сначала спокойно. Затем все настойчивее и настойчивее, но реакции по-прежнему никакой. И вот уже барабаню кулаком, невзирая на ранее утро, а потом, выйдя из себя окончательно, толкаю дверь, и та мне легко поддается.
Безмозговые! Даже не запираются!
Я аккуратно заглядываю внутрь. Делаю шаг вперед и, осматриваясь, прохожу мимо раскуроченного диванчика на веранде, на котором, в завалах какого-то тряпья, кажется, кто-то спит; мимо склада пивных бутылок, гор разбросанной обуви, пластиковых стаканчиков. В коридоре натыкаюсь на перевернутый табурет, переступаю через рассыпанные чипсы, останавливаюсь перед поворотом в гостиную и мысленно фыркаю: «Господи, какой же бардак!».
— Артур! — не решаясь войти в одну из комнат, а тем более подняться наверх, рычу я из холла. — Ар-тур! Просыпайся, чертов сурок, и уведи свою бестолковую собаку!
Но в ответ только бессвязное приглушенное бормотание из-за крайней ко мне двери.
— Просыпайся! — кричу я. — Если не хочешь, чтобы о вашей блат-хате узнали твои родители! — И не дождавшись какого-либо поползновения в мою сторону, окончательно взрываюсь: — Спускайся, пока я тебя сама не нашла и не придушила!
Рывком я открываю ближайшую дверь, быстренько сканирую помятые лица спящих и, не обнаружив нужное, прохожу к следующей.
— Артур! — рву и мечу я.
В гостиной на разложенном диване штабелями лежат какие-то полуголые девки. Одна из них реагирует на мой голос и недовольно натягивает на голову одеяло, оставляя пятую точку проветриваться.
Фу, ну и гадость!
Я отступаю назад, размышляя, стоит ли продолжать поиски этого дегенерата. И, сменив направление, делаю последнюю попытку докричаться:
— Артур!!!
И сразу же вздрагиваю. Потому что натыкаюсь на толстого урода с ухмылкой на пол-лица:
— Оба-на! Джон! — он тянет ко мне свои жирные потные конечности и весь клокочет от смеха. — А не меня ли ты искал?
И мне приходится схватить табурет.
— Приблизишься, и я расквашу твою мерзкую физиономию! — заняв оборонительную позицию, предупреждаю я.
Но он продолжает наступление:
— Я зо-омби… — высовывает язык, слюнявит палец и поглаживает им свои волосатые соски, ни на секунду не прекращая «работать» языком.
— Придурок! — пячусь от него я.
Но он все тянется к ножкам табурета:
— Я зо-омби…
А позади меня дверь.
Я уже нащупала ручку, чтобы открыть и спрятаться… — я быстренько оборачиваюсь: отлично! — в ванной. Но перед тем как юркнуть туда, совершенно справедливо запускаю свое орудие в ненавистное сальное лицо.
Мгновение, щелчок замка, и я уже в убежище.
— Во психичка! Ворвалась, орет, еще и стульями бросается, — ноет с той стороны толстяк.
— А нечего свои вонючие руки распускать!
Я отлипаю от двери и, надеясь найти здесь окно, оборачиваюсь.
— Ну ты даешь! — пенной улыбкой приветствует меня приставала, и я в буквальном смысле каменею от неожиданности. Он стоит в паре шагов от меня перед большой черно-белой акриловой тумбой с мраморной раковиной и широким массивным зеркалом и полирует свои и без того белоснежные зубы. На нем смешные короткие шорты, явно не по размеру, и скрученное вафельное полотенце на шее. — Разыграть такое представление, чтобы вновь увидеть меня, — сплевывает пасту он и подходит ко мне близко-близко. — Отличный план, Джонни! Я знал, что ты едва ли вытерпишь до утра.
13. Антон
Я разглядываю ее, на вид такую дерзкую, в высоких шортиках с рваными карманами и в свободной рубашке, которую мне хочется усовершенствовать — расстегнуть еще на одну пуговку и слегка укоротить, — и подхожу ближе.
— Отличный план, Джонни! Я знал, что ты едва ли вытерпишь до утра, — намеренно провоцирую. Но вместо должной реакции всем своим нутром ощущаю, как она волнуется. Ее проворные пальчики, не находя себе места, теребят джинсовый ремешок. А может, это Диман так напугал ее своими идиотскими выходками? Собачий сын! Поэтому, продолжая прикрываться развязностью, заботливо добавляю: — Но ты же знаешь, хорошим девочкам не стоит находиться в этом доме.
— Обойдусь без советчиков! — фыркает она и дергается, как будто я держу ее. И сразу же устремляется к окну.
А я, пользуясь случаем, продолжаю любоваться рыжей бестией теперь уже со спины. Ее светло-голубые шортики безжалостно сводят меня с ума.