Глава 12. Кирилл.
В планах у меня был всего-лишь поцелуй, я не планировал заходить настолько далеко. Но Ева так сладко пахла возбуждением, что я просто не смог сдержаться и оставить её неудовлетворённой. Она так ярко реагировала на все прикосновения, что мне эгоистично хотелось взять её прямо после того, как она кончила, чтобы просто увидеть, какой она будет во время настоящего бурного секса.
Но тут моё самообладание, к счастью, не подвело. Я заставил себя говорить правильные вещи, хотя у самого в голове набатом била мысль о том, что всё это бред и я не должен останавливаться.
Стоять под струями совершенно ледяной воды пришлось долго, очень долго. И стоило только подумать о Еве, как возбуждение возвращалось вновь. Но в итоге мысли о больных щеночках помогли мне избавиться от каменного стояка.
Когда я вышел в коридор, то я Ева уже ждала “своей очереди”. Она, к счастью, накинула свою эту тряпочку, не скрывавшую даже очертаний тела, но, всё-таки, не осталась голой. Это радовало… Или нет.
Пока Ева была в ванной, я решил перекусить. Хоть какое-то же удовольствие я должен доставить своему телу. Хотелось, конечно, не пищевого удовлетворения, а совсем иного, но я заставил себя сосредоточиться на бутербродах и кофе.
На часах была почти половина третьего, за окном огни ночного города, а Ева вышла из ванной и ушла в свою спальню. Мне бы хотелось сейчас быть рядом с ней, или, ещё лучше, в ней, но я смотрел на неё, узнавал больше и понимал, что торопиться просто-напросто противопоказано. В отношениях с Евой можно “не справиться с управлением” и тогда всё, пиши — пропало. Одно неверное движение, и её можно потерять навсегда.
Минут через пятнадцать гробовой тишины Ева показалась на кухне. Она, ни разу не взглянув в мою сторону, подошла к чайнику, налила себе чай, предварительно достав из шкафа пакетик, сделала бутерброда и так и осталась там, стоя поедая свой слишком ранний завтрак.
В её движениях совсем не осталось прежней неловкости, неуклюжести. Они стали, видимо, вновь, плавными и уверенными, такими, будто бы Ева специально отрабатывала каждый свой вздох.
— Приятного аппетита, — сказал я, продолжая ею любоваться.
Ответом мне послужило почти бессвязное: “Угу” — и даже вежливого: “И тебе тоже” — не последовало.
— Ты жалеешь о том, что было, или о том, чего не было? — спросил я, выходя из-за стола. Я видел, что Ева чем-то озадачена и даже почувствовал себя виноватым из-за своего внезапного порыва.
Но, когда она подняла на меня взгляд, я понял, что я тут не причём, и причина её грусти кроется в чём-то ином. и даже догадывался, в чём. Мама об этом предупреждала, кажется.
— Я беспокоюсь за детей, и мне стыдно за то, что я не рядом с ними, — не стала ходить вокруг да около Ева. — Твои родители же не обязаны…
Я мягко перебил её, сказав:
— Не обязаны, конечно, но хотят. А раз они хотят, почему ты должна отказываться от их помощи? Мама только рада, папа не очень рад, но он ждёт, когда мелкота подрастёт, тогда можно будет с ними и побегать, и ещё чем-нибудь позаниматься. Они любят твоих детей, Ева, и тебя любят, так что привыкай: ты — не одна.
Ей явно было неловко слышать эти слова, но я продолжал, потому что понимал, просто так её не убедить, повторять это надо почаще, чтобы просто прижилась информация:
— И в том, что впервые за две недели ты осталась на день вдали от них, нет ничего страшного. Зато у тебя мешки под глазами стали хотя бы не такими огромными, а цвет лица теперь менее зелёный.
Ева не смогла сдержать смешок, попытавшись прикрыться кружкой. Но буквально в следующее мгновение её лицо стало невероятно серьёзным, и она посмотрела мне в глаза. Пристально, так, будто бы хотела в голову мне влезть. А потом спросила:
— Зачем я тебе?
Этот вопрос поставил меня в ступор? Зачем? И правда, задавался ли я сам этим вопросом. Пока она просто мне нравилась, пока меня к ней тянуло, я пытался избавиться от своих чувств, но как только я узнал, что она — моя истинная, то всё, у меня будто бы короткое замыкание случилось. Я понял, что во что бы то ни стало должен влюбить её в себя, чтобы она начала испытывать все те же чувства, которые я испытываю к ней.
Мелькнула мысль о том, что можно сказать Еве правду. Я действительно хотел это сделать, но всё-таки я не стал. Те её слова о том, что “она бы себе не простила” никак не дают мне покоя. Она должна быть со мной не из чувства долга или жалости. Наши отношения не должны быть для неё досадной необходимостью.
— Я тебя люблю, — нисколько не соврал я. — Ты мне понравилась, ещё когда я увидел тебя рядом с братом, но не позволил себе даже мечтать о тебе. А теперь я просто схожу с ума оттого, какая ты восхитительная.
Говорить Еве такие вещи мне нравилось. Она мгновенно как-то преображалась, начила будто бы сиять изнутри, хотя внешне лишь легко улыбалась. И я продолжал говорить дальше:
— Я уже не представляю, как это — не любить тебя. И буду просто счастлив, если ты дашь мне шанс. Если тебе этого хочется, конечно, — последнюю фразу я добавил специально, чтобы она понимала, что я не уговариваю её, а просто прошу. — Ты не обязана соглашаться…
Я хотел сказать много чего ещё, но Ева перебила меня самым лучшим на свете способом: поцеловала, прижавшись ко мне всем телом. И все мысли и слова вылетели из моей головы: я углубил поцелуй, перехватывая инициативу.
До самого утра мы с Евой просто сидели рядом на полу кухни и говорили. Говорили, потом молчали, потом целовались и так по кругу.
В шесть часов утра Ева встала, посмотрела на время и сказала:
— Отвезёшь меня домой? — домом она, конечно же, называла дом родителей. Пока мы соберёмся, пока будем ехать, то там, даже если сейчас не проснулись, уже проснутся. А моя истинная, конечно же, скучала по детям, и я это понимал прекрасно. Мне оставалось только лишь кивнуть, как бы ни хотелось оставить её рядом с собой навсегда и никуда не отпускать.
Ева собралась даже быстрее меня: сменила одежду, собрала вещи, которые были на ней, переоделась в джинсы и футболку, которые, в отличии от прошлой одежды были ей больше по размеру, и уже ждала меня в коридоре.
А я думал о том, что на следующей неделе должен снова её “украсть”, хотя бы не надолго. И даже, может быть, с детьми, под предлогом того, что родителям от младенцев тоже нужно отдыхать. Я хочу, чтобы она видела, как я отношусь к её детям: они мне не чужие, совсем. Для неё это, скорее всего, важно едва ли не больше, чем собственные чувства и желания, она ведь отвечает не только за своё счастье, но и за благополучие двойняшек.
Пока мы ехали, Ева спала. На этот раз, кажется, поза в которой она засыпала, её не волновала совсем: лишь бы только поспать. И сейчас она, наверное, пыталась наспаться впрок.
Мама, конечно же, заметила, как моя машина подъехала к дому, а вот голос отца был слышен только в спальне Евы, где обитали и дети.
Ева быстро поздоровалась, помыла руки и молнией помчалась к Ане и Андрею, чтобы скорее их увидеть.
— Соскучилась, — усмехнулась мама, смотря ей вслед. — Зато не шатается от недосыпа, и глаза светяться, м последняя фраза была уже “шпилькой” в мою сторону, но я никак не отреагировал, сделав вид, что намёка не понял. Пока лучше не обсуждать то, что между нами происходит, ведь и обсуждать ещё нечего: она меня не послала в пешее эротическое, уже хорошо.
Мама пыталась меня накормить, но я отказался, на что она смертельно обиделась. В шутку, конечно. Я решил тоже заглянуть к племянникам, было интересно: изменились ли они за две недели?
Зайдя в комнату, я лицезрел такую картину: Ева держала на руках дочь, а отец развлекал погремушкой лежащего в кроватке Андрея, судя по всему, уже потисканого мамой.
Мальцы, как мне показалось, подросли. В люльке этого было не заметно, а сейчас очень даже. А ещё, подойдя к Еве, я посмотрел на Аню и не удержался от замечания:
— Ого, у кого-то мамины глазки, — проговорил я это как можно более ласковым тоном, потому что успел обратить внимание девочки на себя. Кстати, отличал я двух головастиков только по ползункам: у Ани розовые, у Андрея голубые. Между собой дети были похожи, но у мальчика глаза оказались серыми, как у Лёхи… и как у меня. Да и черты лица отличались, пусть и пока что неуловимо. Пушок на голове у Андрея был темнее, чем у сестры, а ещё сам он уже был совсем немного её крупнее. Мужик, что сказать.
— Анютка вообще будет полной Евиной копиеей, — сказал отец, не отвлекаясь от своего занятия. Андрей попытался схватить погремушку, но у него ничего не получилось, и он скуксился. И тут папа монотонное забормотал: Не реви, не реви, не реви…
И мелкий вправду передумал начинать концерт, продолжая наблюдать за игрушкой.
Аня и вовсе начала засыпать на руках у матери, осоловело моргая своими большущими голубыми глазами.
— Эй, красотка, — шутливо проговорила Ева. — Вы же точно недавно проснулись, ребятки, давайте тогда хотя бы вдвоём спите.
Она положила дочь в кроватку, безжалостно отогнала отца с игрушкой от сына и прошипела мне:
— Выйди, я их укладывать буду.
Отцу она, конечно, не стала таким тоном указывать, он итак всё понял, утащив меня за собой в коридор.
Оставшись наедине с родителями в гостинной, я пожелал тут же сбежать, но было уже, поздно, они оба на меня насели, стараясь говорить так, чтобы Ева, даже прислушавшись не услышала:
— Ну, рассказывай, — оба родителя выразительно округлили бровями, желая подробностей нашего с Евой времяпрепровождения. Я вздохнул и ответил:
— Я попросил дать мне шанс, и она меня не послала, всё, отстаньте.
Этих слов им, к счастью, хватило, и они дали друг другу “пять”. Цирк на выезде, вот правда!..
Я мог бы уже и уехать, но почему-то я никак не хотел этого сделать. Нет, конечно, я бы предпочёл рядом с Евой оставаться подольше, но уехать мне не давало неясное чувство тревоги, которое почти полностью завладело разумом.
Ева вышла в гостиную через пятнадцать минут. Мама к тому времени, не слушая никаких возражений, накрывала на стол. Я и не стал даже отказываться: если бы я продолжил здесь сидеть просто так, то никто, конечно же, не был бы против, но выглядело бы это странно. А ещё дало бы дополнительный повод родителям делать выразительные жесты бровями. Повезло мне с ними: покажись маме, как я сначала подумал, странным наш союз, то было бы неприятно сообщать о том, что Ева — моя истинная. Да, это будет для них шоком, но сказать придётся. Только после того, как об этом узнает сама Ева.
— Так быстро заснули, — улыбнулась девушка, садясь рядом со мной на диванчик. — Даже не капризничали.
— Тоже соскучились ребятки, усмехнулся отец. — Всё головами вертели, как могли, тебя высматривали. ночью реветь начинали, только чтоб ты к ним подбежала. А сейчас вон успокоились, ты раз появилась.
Ева грустно вздохнула:
— Вот, я же говорила, что рано ещё мне от них отходить…
— Ой, — из кухни появилась мама. — Им дай волю, они возле мамы и состарятся. Да, Кирюша? — и родители дружно расхохотались. Явно бессонная ночь о себе давала знать. Ну, или они просто в ударе, что тоже возможно.
— Знаешь же, мама, что нет, — усмехнулся я. Да, я родителей любил, причём очень сильно, но ничто мне не помешало “выпорхнуть из родительского гнёздышка” ещё в двадцать, что по меркам альф было безумно рано. Только устаканилась моя вторая ипостась, как сразу же меня потянуло на самостоятельность. Впрочем, и пока я жил с родителями, тоже старался доставлять им как можно меньше забот, этим самым заставляя маму сходить с ума от беспокойства: она же не знала, что там творится в моей голове, а поведение у меня было странным… мягко говоря.
— Ой, да ну тебя, — в своей излюбленной манере махнула рукой мать. — Лучше есть идите, а то знаю я вас, бутерброды жевали, да?
Тут крыть было нечем, оставалось только виновато опускать головы.
Завтрак, который по тому, чем нас кормили, был больше похож на обед, прошёл в очень семейной атмосфере, такого я уже давно не помнил… После смерти Лёхи не было никаких шуточек за столом, да и готовила мама крайне редко, не смеялась так искренне и радостно. Ева и правда волшебница.
Но в один миг все разговоры стихли, потому что каждый из присуствующих услышал, как к дому подъезжает машина. Остановилась она именно у наших ворот, сомнений не было.
А через несколько мгновений раздался оглушительный звонок домофона, который разбудил детей. Они об этом сообщили хоровым криком. Ева сорвалась с места и убежала в сторону комнаты, а мы с родителями пошли смотреть, кто решил заявиться к нам. Вроде бы, никто никого сюда не приглашал, раз хозяева дома тоже удивлены.
В домофон никто не стал спрашивать: “Кто?” — просто сразу открыли калитку, чтобы нежданные гости могли войти.
Ими оказались мужчина и женщина, оба полукровки, неопределённого возраста.
— Здравствуйте, — заговорил мужчина, каким-то раздражённым взглядом взглядом разглядывая нас, — Я так понимаю, Ева здесь живёт?
От такой наглости я в осадок выпал. Мужик вёл себя так, будто бы это мы к нему домой припёрлись без приглашения и предупреждения, а ни он к нам.
— А вы, позвольте, кто? — первым отмер отец. — И что вам от Евы надо?
Глава 13. Ева.
Когда на крыльце послышались до боли знакомый голос, я не поверила своим ушам. Что он тут вообще забыл?
Дети успокоились сразу же, стоило мне появиться в комнате, но я не спешила выходить, потому что думалось, что посетители Марии Александровны и Николая Георгиевича меня не касаются. Я, всё же, чувствовала себя слегка неуютно, будто бы оккупантка жилой площади. Кирилл неплохо помог мне отдохнуть, очень своеобразным способом, конечно, но всё-таки. Можно попробовать начать работать, немного подкопить денег и поднять вопрос о моём возвращение в свою квартиру. Я же не зря за неё несколько лет убивалась, отнюдь не для того, чтобы теперь она пустовала.
Вот только посетители, чтоб Вселенная их побрала, оказались, к сожалению, не хозяев дома.
— … так понимаю, Ева здесь живёт? — послышался привычно полураздражённый голос отца.
— А вы, позвольте, кто, и что вам от Евы надо? — явно с угрозой проговорил Николай Георгиевич.
Ответить ему никто ничего не успел, потому что я, как была, в джинсах, футболке и домашних тапочках, выскочила на крыльцо. Времени что-то накинуть сверху совсем не было, да и не сильно я мёрзла после родов. Ха, отец, конечно же, и маму с собой прихватил. Все замолчали, а я, скрестив руки на груди, спросила у объявившихся родителей весьма грубо:
— И что вы тут забыли?
Да, наверное, не всем покажется нормальным подобное приветствие, но я считала, что после того, что они наговорили и сделали, я имею права разговаривать с ними так или не разговаривать вообще.
— И тебе здравствуй, дочь, — язвительно ответил отец. Но тут же сменил свой тон. — Мы узнали, что ты родила.
Зачем он мне это сказал, я не поняла, и поэтому вопросительно выгнула бровь. Забавные такие, таинственные все. И чувство собственной важности зашкаливает.
— Мы можем поговорить наедине? — подала голос мама, а я усмехнулась:
— Мы, конечно, можем попросить оставить нас одних, но вряд ли это обеспечит нам конфиденциальность, ибо не все же так слабы на ухо, как вы, а выходить с вами за пределы дома я не собираюсь, — своё отношение я продемонстрировала, и вряд ли теперь родители Кирилла и сам он будут тактичны. — Так что, говорите, что хотели и не засоряйте эфир.
Я разговаривала так, что самой от себя противно было, но по-другому мои родственники бы не поняли. На совесть давить — это вообще их любимое занятие. Я очень долгое время велась на уловки, направленные на то, чтобы удобнее было держать меня под контролем.
— Хорошо, — вновь взбесился отец. — Я много думал и пришёл к выводу, что, несмотря на то, что ты спуталась с альфой, — он скривился, — Твой ребёнок все-равно является моим внуком, и я обязан попытаться отказаться от некоторых своих принципов, — он окинул взглядом всех троих альф, стоящих чуть впереди меня, — И дать ему возможность вырасти в благоприятном окружении, вдали от его… родственников с неблагоприятной стороны.