Я слушал ее внимательно, и когда она замолчала, все-таки спросил:
— Так что за спор был насчет Калинина?
— По нему сохли все студентки, аспирантки, преподаватели в институте, но он был кремень. И я поспорила, что затащу его в постель без проблем.
— Получилось?
— Да, — коротко ответила она, а я вдруг почувствовал что-то сродни, наверное, ревности.
Какой момент откровенности. Неожиданно. Я думал, что она только выпытывать будет, а тут открывается сама. Может, никакой игры и нет? Обычный курортный роман.
Все-таки я не забыл, что она до сих пор замужем.
Глава 20. Дина
Это было по-другому. Совсем.
Тогда, у него дома, секс был без сомнения на высшем уровне, но был просто сексом. Хорошим, даже великолепным, но всего лишь сексом. Теперь к этому удовольствию как будто примешались чувства. И что самое отвратительное — у нас обоих.
Не все поддается контролю. Как ни старайся.
И я была искренней в каждом стоне, в каждом движении, в каждом поцелуе.
Возможно, если бы мы встретились в другое время и при других обстоятельствах…
Нет! Не стоит об этом думать. Жизнь не переиграть. Ничего не забывается, ничто не проходит бесследно. И мы слишком сильно запутались. Он меня опутал паутиной ненависти, я опутаю его паутиной любви. И какое чувство хуже?
Мы просто безумцы, запутавшие друг друга, но при этом запутавшиеся сами. Я хотела отступить. Прямо сейчас уйти, собрать чемодан и улететь. Только отступать я не умею.
Я лежу голая рядом с человеком, который мне еще недавно казался бесчувственной сволочью и рассказываю о своей жизни. А почему нет? Он и так все уже знает. Я дополняю детали. И он это понимает.
— Ты его любила? — спросил Ратомский, скорее всего, имея в виду Калинина.
Андрей Григорьевич бы даже не удивился, если бы я рассказала, что обсуждаю его, лежа в постели с другим мужчиной.
— По-своему, — ответила, подумав, но это было чистой правдой. — Одинаковой любви не бывает. Тут скорее была любовь-уважение. Да, он привлекательный мужчина, обаятельный, харизма так и прет, но я любила его не за внешность. Он профессионал, он самый настоящий чертов гений психологии. И тут, вероятнее, было что-то сродни тому, когда начинающие в какой-то области равняются на своего кумира. Не скажу, что это было фанатичное поклонение светлому образу Андрея Григорьевича, но чувства были.
И к Ратомскому у меня есть чувства, только я сама еще не разобралась, какие именно. Но все придет, когда я смогу подумать.
— Есть еще что-то, чего я не знаю о тебе?
Вот на этот вопрос я затруднялась ответить. Зависит от того, что он уже знает. А судя по всему, покопался он в моей биографии основательно.
— Получил выписку из моей медкарты?
— Нет, кажется, — ответил он, даже ни капли не стушевавшись.
Ну да, быть искренними просто. Он ничего не отрицал.
— У меня иммунологически обусловленное бесплодие.
Я сказала это вслух. Даже не ожидала. Он молчал, а потом, когда я уже и не ожидала услышать хоть слово, спросил:
— Это что? Из всей фразы я понял только слово «бесплодие».
— Это сбой иммунной системы. Даже собственная яйцеклетка может распознаваться как чужеродный объект, что уж говорить про сперматозоиды? То есть любую возможность оплодотворения организм станет отвергать, а если и получится, то выкидыш будет неизбежен.
— А ты хочешь детей?
— Наверное, каждая женщина их хочет, но я уже смирилась. Зачем идти против природы? Возможно, я бы была плохой матерью, возможно, не смогла бы родить, возможно… Да что угодно! Если природа против, то не стоит с ней спорить.
— Мне жаль, — это прозвучало так искренне, что я почувствовала, как в носу начинается щекотка.
Стоп, Дина, ты же не тряпка! Это давно принято, и я научилась с этим жить. Главное, чтобы он сейчас не заметил, как я отреагировала. Почти затолкав обратно подкатывающие слезы, я попросила:
— Теперь расскажи ты.
— Что тебе рассказать? Я же знаю, что ты уже в курсе всей моей жизни.
— Ярослав, пожалуйста.
Я приподнялась на локтях и посмотрела наконец-то ему в глаза. Он меня жалел — я прочитала это во взгляде. Ненавижу жалость! Желание уйти, чтобы больше не чувствовать это на себе, усилилось. Но я провела пальцами по его груди, остановив их все на той же отметине, когда он перехватил мою руку.
— Дина…
— Это мои психологические штучки, я просто хочу тебя узнать.
— Хорошо, — согласился он. — В восемнадцать лет, как только мы с Алисой поженились, меня забрали в армию. Попал я в часть спецназа, как раз в то время, когда служба длилась полтора года. А после срочной службы остался на контракт, потому что других способов заработка парень без образования не мог придумать. А Алисе было тяжело, я знал это. Ну, ты наверняка в курсе подобных мелочей. Когда я попал в Чечню, то вторая чеченская уже перешла в партизанскую. Военные действия прекратились задолго до того, как наша команда ступила на эту землю. Но командование отправило нас туда, потому что поступил сигнал о возможной атаке, которую нам и предстояло ликвидировать. Российские спутники зафиксировали местоположение угрозы, и мы отправились… Я не знаю откуда, но они знали о нашем приближении. Нас было пятеро. Четверо контрактников и офицер. Я понял как-то интуитивно, что нас ожидает ловушка, но ко мне не прислушались. Отстреливаться от десятка боевиков — задача не из легких. Трое погибли сразу, мы с командиром остались вдвоем. И он решил сложить оружие. Так мы оказались в плену. Поскольку боевикам нужно было финансирование, они отправили запись в минобороны, потребовав за нас деньги. Только вряд ли они знали, что всем было плевать на нас. Переговоры длились почти неделю, но так ни к чему и не привели. Мы были обезвожены, слабы, а командир еще и ранен. В рану попала инфекция, он бился в лихорадке, бредил… И я понял — надо что-то делать.
Ратомский замолчал, а меня вдруг посетила мысль, что я как будто вскрываю нарыв. Ему больно, ему действительно больно даже от воспоминаний. И он не хочет открываться, но открывается. Мне. Человеку, которого ненавидит, но при этом трахает.
— Если ты не хочешь говорить…
— Я смог сбежать. Долго готовился, глядя на командира, корчившегося в агонии. И сделал это не столько ради себя, сколько ради него. Охранника я смог вырубить, прикинувшись тоже умирающим, забрал автомат и тащил командира на себе, при этом отстреливаясь от патрулирующих. И это был не героизм — обычный инстинкт выживания. Но одна пуля прилетела мне в грудь. Она застряла в кости, но кровопотеря все равно была сильная, а я продолжал упорно идти, тащил на себе командира. Пот застилал глаза, дышать становилось с каждым шагом все труднее, но я шел, не рассчитывая на удачу, пока не увидел дом на отшибе. Не знал, ждет меня там смерть или спасение, но повезло. Старый чеченец и его жена, видимо, сами были не рады продолжавшейся партизанской войне, поэтому приютили нас. В подполе, потому что нас искали, но… Они спасли меня. Командиру повезло меньше. Он погиб. Его заражение без медикаментов стало смертельным. А мне достали пулю обычным кухонным ножом. И лучше сдохнуть, чем пережить это еще раз. Обезболивали меня наркотой, а обеззараживали медом. Не думал, что это сладкое дерьмо имеет такой антисептический эффект. Вот и все. А потом меня комиссовали по состоянию здоровья. Я не знал, чем займусь, но помогла Алиса. И выходила меня, и на путь наставила, и даже свою квартиру продала, чтобы помочь с бизнесом…
Глава 21. Дина
Я проснулась от жары. Даже легкая простыня на теле была лишней. И это не столько жара, наверное, сколько влажность. Я хотела уйти ночью, когда он уснул, но… Черт возьми! Я не смогла. Даже не хотела вставать. Мне нравилось ощущать его руки на моем теле, нравилось его дыхание в затылок…
Но это лишь момент. Момент слабости, а он кратковременный. Я повернулась на другой бок и наткнулась на сонный взгляд, который казался с утра ярко-изумрудным.
Я не думала, что будет так тяжело. Грудь сдавило. Больно. Так больно, что хоть волком вой. Я закрыла глаза, чтобы не видеть — так проще. И тут же почувствовала руку на бедре.
— Дина…
Глупо было бы молчать. Надо просто открыть глаза и сделать вид, что все нормально.
— Доброе утро! — отозвалась я.
— Пока еще не настолько доброе, — услышала в ответ.
Ратомский перекатился на меня, поцеловав в шею, и коленом раздвинул мои ноги. Проникновение было быстрым и резким. Я машинально выгнула спину, охнув и подавшись навстречу, и обняла его плечи.
Господи… Это утро, что ли? Каждое движение, каждый толчок настолько усиливали ощущения, что я даже сбилась со счета своих оргазмов. Я почти вырывала его волосы, но он продолжал двигаться, я снова царапала плечи, но он продолжал двигаться. Такое желание сильнее всего. И я не чувствовала болезненную хватку на груди, а второй рукой — на шее.
Наше сумасшествие не закончилось. Оно только начиналось.
Я прикусила его нижнюю губу, когда кончила, а он шепнул в ответ тихо:
— Дина…
Пара движений — и он лег рядом, тяжело дыша.
— Я в душ.
— Подожди, — остановил он меня. — Ты же не пойдешь в душ в чулках?
— Я их сниму.
— Я сам, — безапелляционно прозвучало, когда он провел рукой по моей груди, потом по животу, и все-таки его рука переместилась на бедро. Но нет, не все было так просто.
Его губы и зубы на соске — я кричу, его язык в пупке — я сминаю простыню, его зубы цепляют край одного чулка и тянут вниз. Я дрожу от этого, схожу с ума от прикосновений его щетины, от губ, которые так нежно, но в то же время дерзко играют с моей кожей на самом незащищенном участке. Первый снял. Второй… Еще чувственнее, почти на грани боли. А потом…
— Что ты творишь? — только успела сказать я, тут же откинувшись на подушку от движений его языка между ног.
От такого можно забыться, отдаться во власть ощущений. Я два раза улетала куда-то далеко, пока снова не почувствовала его в себе. Это не просто пьянило — сносило крышу.
Он смотрел мне в глаза, на этот раз при свете, и как будто угадывал, чувствовал, удерживаясь на руках надо мной. Эти болотные глаза так и просили меня отдаться в их трясину. Утонуть, погрязнуть. Да, сегодня можно…
Я снова почувствовала привычное тепло между ног и спросила:
— В душ идем?
— Конечно.
И тут же Ратомский перекинул меня через плечо, при этом звучно хлопнув по заднице, и понес в ванную.
Мы завтракали в номере. Как-то он договорился, наверное, за дополнительную плату, а потом спросил:
— Какие планы?
— Я хочу на рынок ведьм.
— Куда? — он даже поперхнулся этим дурацким кокаиновым чаем.
— Это очень интересное место, и я хочу там побывать. Никто там порчу не наводит, но, говорят, там продаются интересные штучки. Я в магию не верю, но это просто кладезь для психолога.
— Хорошо, идем.
Я вернулась в свой номер, чтобы переодеться, и через двадцать минут мы снова в холле получили понимающие взгляды администраторов. Бесит.
Да не пара мы! Не пара! Просто трахаемся — так бывает.
Но руки все равно были переплетены. Палец к пальцу, ладонь к ладони, как будто это произведение искусства.
Но снова молчание. Мы так и шли по улочкам Ла-Паса, пока перед нами не возник рынок.
— Можешь меня здесь подождать, — повернулась я, сжав свободной рукой его плечо.
— Я с тобой.
Разношерстные прилавки, узкие проходы, какие-то дурацкие баночки с надписями, а еще животные… Их шкурки и чучела, да вроде и не только, зародыши ламы, которые, как мне объяснила на английском одна торговка, вроде нашей кошки, которую первую в дом запускают, а тут закапывают у порога. Здесь все пестрило, и я все рассматривала, даже забыв, что за мной идет Ратомский. Да, это было познавательно и интересно, когда вроде бы католики, коими являлись боливийцы, все равно возвращались к культуре индейцев.
Здесь было все: амулеты, снадобья, травы, настойки, символичные фигурки, лепнина. Я смотрела, но проходила мимо. Красиво, культурно…
В конце прохода меня вдруг схватила за руку одна из торговок. И при этом затараторила что-то на испанском. Я показала ей руками, что покупать ничего не собираюсь. И тут вышла из палатки молодая девушка, сказав на ломаном английском, что ее бабушка просит меня зайти внутрь.
Меня понес интерес.
Я сказала Ратомскому, чтобы он ждал меня снаружи, и вошла в странное помещение. Везде была символика: птицы, животные, запах какого-то дыма… Пожилая торговка снова что-то начала говорить, показав на какую-то бутылочку. Из всего я разобрала только слово, которое понял бы даже пещерный человек:
— Аморе.
Но тут же убрала эту бутылочку, сказав еще что-то.
— Она говорит, что любовь тебе не нужна. Уже нашла, — перевела ее внучка. — А вот это, — подала мне из других рук пузырек, — просит выпить. Денег не надо.
— Что это? — спросила я.
Снова послушав испанскую речь от пожилой женщины, дождалась невнятного перевода:
— Это тебе поможет. Так бабушка сказала. А она никогда не ошибается.
Интересный эксперимент. Я залпом выпила жидкость зеленого цвета. Или нет, болотного. Только отдавало совсем не болотом — очень приятно.
— Vete, — махнула рукой женщина.
Да, пора идти. Она знала — я не верю. Но почему-то именно меня позвала.
Я достала деньги, но услышала только гневную речь. Не понимала, но эмоционально чувствовала.
— Идите, пожалуйста, — попросила девушка, обняв бабушку за плечи.
И я вышла. Не знаю, что меня пробрало в тот момент, но, возможно, меня напичкали афродизиаком, потому что я сразу залепила Ратомскому:
— Идем в отель.
— Как скажешь, — согласился он.
А во мне проснулся бес. И этот бес хотел трахаться. Мы тем и занялись, едва переступив порог номера. Я не знаю, какой наркотой меня накачали, но я была не я. Мы сходили с ума в постели, мы не могли насытиться друг другом. День превратился в замкнутый круг: секс-душ-секс-секс в душе.
Примерно так мы и провели неделю. Это, наверное, был лучший отдых в моей жизни. Но все хорошее заканчивается. И мы оба понимали, что возвращение будет болезненным, но никто не хотел понимать эту тему.
Завтра. Уже завтра…
— Дина, что дальше?
Это вопрос ударил. Я его боялась, но и ждала.
Поднявшись с постели, ответила:
— Остался перелет. И все.
Он схватил меня за руку и сказал:
— Останься тогда со мной…
Я осталась. Несмотря на то, что мне почему-то было больно, я осталась. Он трахал, или даже любил меня, а я отвечала тем же.
Прости меня, Ярослав, но я иду до конца.
У нас осталась одна ночь, а я еще неделю назад могла уехать, получив свое. Но привязала, добила, а теперь сама себя чувствую дерьмово.
Трап самолета — конец.
Шереметьево — вот окончание нашей истории.
Я не мстила ему, как и обещала. Он сам себе отомстил. Тогда какого черта больно мне?
— Дина, — он остановил меня на выходе из здания аэропорта. — Будь со мной. Разводись.
— Зачем?
Ну же, скажи это. Скажи. И все!
— Ты нужна мне.
— А проще?
— Я люблю тебя, — он это сказал так, как будто сам не поверил, как будто это вырвалось бессознательно.
Теперь надо взять себя в руки. Я добилась своего. Я получила его. Но такое ощущение…
— Простите, Ярослав Владимирович, но я замужем. Курортный роман был великолепен, но это лишь секс. Я вас не люблю.
Я видела, как дернулась его щека. Больно? Мне тоже было.
— Дина… — в его голосе было предостережение.
— Нет, — я приложила палец к его губам, — ты обещал мне, помнишь? Больше никакой мести. А на твое слово я надеюсь, ты его не нарушишь. И я свое не нарушила. Я не мстила. Нельзя заставить человека любить. Это был твой выбор.
— Ты все это продумала заранее, я понял. Ты манипулятор от бога…
— Прости меня. Ты мне нравишься, но все закончилось.
Да, я получила все. Его любовь. Она мне и была нужна. Я и хотела этого. Чтобы отмстить и растоптать.