Он вогнал указательный палец в меня, большим растирал клитор, подалась ему навстречу.
— Лежи смирно, — хриплым голосом приказал Доминик. Другой рукой стянул шорты, оттянул сосок. Так сладко, запредельно, извивалась ужом под ним, хотелось больше, глубже, резче, хочу отдаться ему без остатка.
Доминик всасывает соски, в его руках появились зажимы для бумаги. С настороженностью смотрю, как прикрепляет к груди.
— Больно? — да, но это боль была сладкой.
— Немножко. — закусила губу. — Доминик, трахни меня, как ты хочешь, — ответом мне было его рычание, он быстро избавился от брюк, увидев колом стоящий член, плотоядно улыбнулась, вспоминая, как он хорош на вкус.
— Хочешь? — он провел рукой по всей длине, во рту образовалась слюна.
— Да, — краснея, произнесла я. Он встал возле моей головы, красная головка упиралась в губы, провела языком, чувствовала влагу между ног. Когда обхватила его губами, мой хищник зарычал. — Как мне нравится твой ротик, Адель, — намотав волосы на руку, он стал таранить меня. Это было грубо, но мне нравилось. Он входил на всю длину, и я гордилась собой, что могу принять его целиком. Мышцы на животе сжимались, поигрывая кубиками пресса, цепкий взгляд ловил мои эмоции.
Его рука вернулась между моих ног, где все горело, провела языком по члену, он уже увеличился, конец скоро.
— Нет, я не дам тебе то, что ты хочешь. — Доминик переместился между моих ног, провел горячей головкой по промежности.
— Не дразни меня, — взмолилась, подаваясь вперёд. Он вошёл в меня, положив ноги к себе на плечи, двигаясь во мне с бешеной скоростью. Когда тяжесть внутри живота стала невыносимой, охрипшим от стонов голосом прошептала:
— Я сейчас кончу, — он сдернул с сосков зажимы, неконтролируемый оргазм накрыл меня, сметая все остальные чувства. Ждал, когда стенки влагалища прекратят сжиматься, повернул меня на живот, взял за бёдра, когда потянул на себя, вошел очень глубоко, нашел какие-то особенные точки, и я вспыхнула с новой силой. Звуки шлепков бедер друг о друга наполнили комнату, воздух стал тяжелым, легким не хватало кислорода, я рвано вдыхала, когда он резко входил в меня. Попку обжег удар ладони, но не было боли, вздрогнула, скорее, от неожиданности, потом еще удар, кожа горела, я превратилась в оголенный нерв.
— Как мне нравятся отпечатки на твоей коже, — глубоким, рокочущим голосом сказал Доминик. Эта мысль крутилась по кругу: ему нравится, и мне тоже.
Я двинула бедрами навстречу его ударам, сама насаживаясь на член, за что получила еще шлепок. Доминик сжал пальцами попу, где больше всего горела кожа, второй оргазм был еще сильнее, лишил последних сил, в изнеможении упала на подушку. Пара толчков, и на кожу полилась горячая жидкость, тяжело дыша, Доминик лег рядом.
Тело превратилось в желе, не хотелось двигаться, положила руку ему на грудь, под пальцами неистово колотилось сердце, поцеловала его в грудь, он с нежностью посмотрел на меня.
— Ты потрясающая, Адель, словно сделанная специально для меня, — коснулся поцелуем губ. — Тебе понравилось? — обеспокоенно смотрел на мою попку.
— Да, это странно.
— Почему? Глупышка Адель, сотням людей нравится жесткий секс, — он притянул меня к себе, поцеловал в макушку.
— Я знаю, просто, когда отец бил меня, — Доминик напрягся, скрипнул зубами, — я очень боялась, пыталась избежать наказания. А с тобой все по-другому. Я хочу, чтобы ты показал мне все, что нравится.
— Покажу, но постепенно. Я боюсь напугать тебя, Адель. Я не романтик, во мне живет зверь-садист, мне нравится причинять боль. Не уверен, что ты выдержишь. А вдруг я сломаю тебя? Твой отец хорошо постарался, знаю, что ты пережила. Со мной было то же самое.
— Тебя тоже бил отец? — удивлённо смотрела на него.
— Да, что тебя так удивляет? Многие поэтому приходят в БДСМ, травма детства, ищут любовь, но они знают её только такой жёсткой. Когда отец наказывал меня, за невысокие оценки, за штаны, порванные на дереве, испытывал чувство беспомощности. Он был сильнее меня, я не мог ответить ему тем же. Когда вырос, сам стал таким. Но я никогда не бил девушек, если они сами того не хотели, — стала обидно. Сколько их было у него до меня? Какая-то другая дарила ему наслаждение, целовала его, любила, сгорала от требовательных ласк.
— Эй! — он приподнял мой подбородок. — Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, не ревнуй, у меня ни к одной из них не было таких чувств, была просто потребность. Только ты вызываешь во мне целую бурю, и я не отпущу тебя никогда.
— А я никогда не уйду. Но что будет, когда я наскучу тебе, Доминик? Я уже не знаю, не помню, как это — жить без тебя. Прошлая жизнь теперь кажется сном, только рядом с тобой чувствую себя живой. Я люблю тебя, — слова, распирающие грудь, сами собой вырвались.
Как мне хотелось, чтобы он вернул мне эти же слова, но Доминик напрягся, а потом, ничего не говоря, встал с кровати.
Повернувшись набок, смотрела, как Доминик надевает на голое тело спортивные штаны.
— Что я не так сказала? — проглотила комок слез. — Я не прошу от тебя таких же признаний, просто мне хотелось, чтобы ты знал, что я чувствую.
Не выдержав его молчания, встала с кровати, прижалась к его спине голой грудью, соски тут же напряглись, почувствовав хозяина. Он смотрел в зеркало на наше отражение, взгляд жёсткий, холодный, каким он был раньше, убрал руки, обвившие его тело, ничего не говоря, вышел за дверь.
Обняла себя за плечи, у меня вырвался всхлип.
— Что я наделала? Далось мне это признание? Не могла держать его при себе, что ли? — ладошкой глушила вой, вырывавшийся из груди. Я не хочу, чтобы Доминик видел меня в таком состоянии. Посмотрела на смятую постель, где мы были счастливы минуты назад.
Я получила его тело. Что мне ещё надо было? Чтобы ещё и душа была моей? Захотела, чтобы он принадлежал мне всецело?
Да! Захотела! Чтобы и в мыслях у него была только я.
Не могла находиться здесь, накинув халат, вернулась в свою старую комнату прислуги, свернувшись комочком, ждала, что придёт Доминик, извинится, скажет, что он тоже любит меня, раскаивается, что сделал мне больно. Надеялась. Но всё зря.
Под утро заснула с чугунной головой, обнимая растоптанное сердце.
Будильник прозвенел, как обычно, на автомате, выработанном годами тренировки, встала, с трудом разлепила опухшие от слез глаза, пошла на кухню. Как робот, приготовила завтрак и вернулась в комнату.
Не смогу видеть его, не сейчас. Он ясно дал понять, что у нас чисто потребительские отношения, он трахает меня, и всё. Но мне нужно больше! Я должна гордо поднять подбородок и выйти, хлопнув дверью, навсегда попрощаться с ним, вычеркнуть его из жизни.
Должна, но я не могу. Слабая, безвольная кукла, марионетка, подчинённая своему кукловоду.
День прошёл в душевных терзаниях. На кухне стоял нетронутый завтрак, что обидело меня ещё больше, всё равно приготовила ужин, убралась в комнатах. Когда занималась делами, отвлекалась от тяжелых мыслей. Хорошо, что сегодня не пришла та домработница, меня бы вконец это доконало.
Выйдя вечером из комнаты, столкнулась с Домиником, он нахмурился.
— Ты даже видеть меня не хочешь? — сердце рвалось на куски, как бы мне хотелось кинуться ему на шею, поцеловать упрямца, вдохнуть ещё раз его умопомрачительный запах, но я держалась.
— Нет, это не так, Адель. — он засунул руки в карманы идеально выглаженных брюк.
— Мне лучше уйти, навсегда. — нужно сохранить крупицы достоинства.
— Что?! — гнев в его голосе заставил вздрогнуть. Он резко развернул меня к себе, сжал до боли своими мощными лапами, тело предательски затрепетало.
— Я сказал, не отпущу! Ты моя, Адель! — голодным поцелуем впился в мои губы. Я не отвечала, мне нужно объяснение. Я хочу знать: кто я для него?
Он покрывал моё лицо жалящими прикосновениями губ.
— Я скучал, с ума сходил.
— Но ты не любишь меня, и тебя оскорбляет то, что я чувствую к тебе.
— Я не знаю, что такое любовь. И никогда не знал. Я жить без тебя не могу, ты нужна мне, как воздух. Этого мало? Ты слишком многого требуешь от меня. Я зверь, садист, и это я не достоин любви такого ангела, как ты.
— И тебе нужно только моё тело?
— Нет, это не так, поверь, если бы мне нужен был только секс, я нашел бы другую. У меня острая потребность в тебе. Хочу видеть твою улыбку, слышать твой смех, касаться тебя. Хочу помочь тебе устроиться в жизни, хочу, чтобы ты воплотила свои мечты, амбиции.
— Но ты хочешь, чтобы я во всём тебе подчинялась?
— В постели, Адель. А в жизни ты не должна зависеть ни от меня, ни от кого-либо другого. Если когда-нибудь так случится, что ты бросишь меня, — он сглотнул, — не хочу, чтобы тебе нужна была помощь другого.
— Я понимаю, про что ты говоришь, но всё равно, мои чувства к тебе не изменятся, ты крепко пустил корни в моём сердце. И я тебя не тороплю, готова быть тем, кого ты захочешь видеть, согласна на ту роль, что ты отведешь для меня. Только не будь больше таким холодным, как вчера, я не перенесу твоего равнодушия.
— Невозможно быть равнодушным к тебе. Я сегодня сорвал важные переговоры, срывался на сотрудниках, бесился.
— Почему?
— Под утро заходил к тебе, видел твои заплаканные глаза, понимал, что это я сделал с тобой. Мне не нужно было к тебе приближаться, я делаю тебе больно и морально, и физически.
— Нет, я ни о чём не жалею. — поцеловала кончики его губ, он подхватил меня на руки, ногами обила его талию. Целуясь, мы добрались до первой двери, это оказалась кухня, он положил меня спиной на кухонный островок.
— Не представляешь, сколько раз за этот год хотел сделать это здесь. Что ж, за исполнения мечт, — снял с меня трусики, широко развел ноги и припал к горячим, мокрым губкам, вызывая стон наслаждения.
Мокрый горячий язык щелкнул по чувствительной точке, дергала его за волосы. Желание, острое и горячее, как перец чили, жжёт изнутри, мозг плавится. Доминик больно впивается в мою попку сильными пальцами и насаживает меня на свой язык.
— Только не останавливайся! — прошу, извиваясь на мраморной поверхности стола.
— Ни за что! М-м-м, моя сладенькая Адель, такая вкусная, узкая девочка, — к языку присоединяются пальцы, доводят до исступления. — Моя похотливая сучка течет только для меня, — грязные слова не обижают, наоборот, возбуждают ещё сильнее. Он продолжает пытку пальцами и языком, хлопает ладошкой по клитору, боль вперемешку с наслаждением корёжит тело, громко выкрикиваю его имя, сотрясаюсь в оргазме, стенки влагалища всё ещё сжимаются, когда он резким толчком проникает в меня, таранит, шлепает по груди, от чего соски увеличиваются в размере.
— Хочу трахать тебя всегда. Черт, ты сводишь меня с ума, Адель. Моя сучка течет только для меня. Клянись, что будешь принадлежать только мне, что только для меня ты будешь такая мокрая!
— Клянусь, — простонала. — Хочу, чтобы меня трахал только ты, хочу чувствовать тебя везде, — облизнулась, зеленные глаза потемнели, стали почти черными. Он засунул указательный палец мне в рот. Обняла его руку ладонями, облизывала, всасывала, представляя, что это его член.
— Ох, черт, Адель. — глаза Доминика закатились от удовольствия, он почти до конца входил и выходил в мое лоно.
— Да, мой господин. — с трепетом поцеловала его руку. — Трахните меня, как хотите.
— Ты сама напросилась, — он повернул меня на живот, согнул ноги в коленях, мои пятки касались попы, мышцы напряглись. Он снял кожаный ремень. Звонкий звук шлепка разнесся по кухне. Доминик воткнул в меня член и замер, сжимала его мышцами, за что получила шлепок по попе.
— Не смей, я так быстро кончу, а я хочу долго мучить тебя. — он затянул мои ноги, вместе с руками двумя петлями. Это напоминало тот день, когда он привел девушку и трахал, пока я пряталась за шторой.
— Когда ты подглядывала за нами, мечтал, что трахаю тебя, представлял, что это ты стонешь подо мной, он потянул одной рукой за ремень, державший мои конечности, другой за волосы, и насаживал меня на себя, громко рыча.
— Сука! Как хорошо!
— Ещё! Мой господин, не жалейте меня, — рука отпустила волосы, прижалась горящей щекой к холодному мрамору, его пальцы ползли вниз, его член не двигался во мне, и это сводило с ума. Палец обвел узкое отверстие попки.
— Не жалеть, говоришь? — он пошевелил бедрами, застонала протяжно, волнующе.
— Доминик… прошу… еще…
— Хорошо. — он вогнал палец в мою попку, дернулась, но ремни не позволяли соскочить с него. Он двигал пальцами то в одном темпе с членом, то в разных. Наслаждение было другое, тягучее, крышесносное, и я ловила кайф. Хочу чувствовать его везде.
— Завтра трахну тебя ещё сюда, — мне бы испугаться, но тут он рыкнул и запульсировал во мне, семя ударами изливалось во мне, закричав, кончила вместе с ним.
Сил не было, но желание росло с новой силой. Доминик развязал ремень, только сейчас поняла, что было больно, на руках и ногах остались отпечатки от ремня. Доминик, хмурясь, растирал их.
— Прости, — виновато посмотрел на меня. — Я зверь.
Сев на столешницу голой попой, обняла его торс ногами, набухающая головка вновь упиралась мне между ног.
— Тебе не за что извиняться, мне понравилось, и следы на коже тоже нравятся. Это знак, что я принадлежу тебе.
Впилась в его губы, ёрзая по члену горячей плотью. Я превратилась в нимфоманку, теку после того как он трахал меня.
— Нет, Адель, тебе будет больно. — он попытался отодвинуться, я не дала, сжала сильнее скрещенные ноги, расстегнув пуговицы на брюках, сняла их, сама насаживалась на член. Он припал к моей груди, страсть поутихла, и теперь мы неспешно наслаждались объятиями, невесомыми поцелуями.
Он врёт, или не понимает, что любит меня, я видела это в его глазах, как он осторожно двигается, боясь причинить боль. Он! Доминант, садист, который наслаждается, делая другим больно, был нежен. И когда он излился в меня, ещё раз прошептала:
— Люблю.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Доминик
Моя семья никогда не знала, что такое голод, нехватка денег. Я учился в лучших заведениях, меня постоянно окружала прислуга, друзья. Другим казалось, что я самый счастливый человек на земле. Они просто не знали, что творится в моём доме за закрытыми дверями.
Требовательный, властный отец диктовал мне, как я должен жить, где должен учится, с кем общаться. За малейшую провинность получал по полной, вплоть до шестнадцати лет. Усиленно тренировался, я не мог быть слабым, покорным. Терпеть побои отца, а потом улыбаться людям? Я презирал себя за трусость.
…Однажды поздно вечером я вернулся от девчонки. Отец ждал в гостиной, ноги его были скрещены, одну руку он положил на спинку антикварного дивана, в другой держал плетку.
— Иди сюда, — позвал ледяным голосом отец. Меня, как лавиной, накрыл гнев, придавая сил, я знал, что меня ждёт дальше.
— Повернись ко мне спиной.
— А если не повернусь, то что? — черная бровь поползла вверх.
— Ты перечишь мне? Почувствовал себя взрослым? Ты вернулся позже положенного времени.
— И что? У меня были свои дела, — скрестил руки на груди.
— От девки?
— Я бы её так не называл, но ты прав.
— Ты должен учиться, получить лучшее образование, чтобы потом управлять моей компанией. А не тратить время на какие-то глупости.
— Я и учусь. Тебе пора заканчивать хлестать меня, я вырос и смогу ответить, — отец взорвался.
— Сучонок! — ударил плёткой по груди, боль была такой силы, будто это не плётка, а раскаленное железо. В следующий раз, когда отец замахнулся, я перехватил его руку, забрал плётку.
— Ты столько раз бил меня, хочу вернуть тебе долг, отец.
Свист…
Удар…
Отец взвыл, упал на пол, с него моментально слетела вся спесь, он выглядел жалко, заслонял руками лицо. Его я так долго боялся?
— Ты, видимо, никогда не пробовал плётку, что ж, я передам тебе всю гамму чувств, что ты так щедро выдавал мне.