Дверь закрылась, и мы остались одни. Надо было как-то начать разговор, но в голове у меня неожиданно образовался какой-то вакуум, поэтому ничего умного оттуда выудить не удавалась.
- Тебе правда легче? - с трудом все же выдавил я из себя.
Девушка внимательно посмотрела на меня своими серыми глазищами и спросила:
- Ты ведь не хочешь уходить, правда? Я этого не хочу тоже. Останься!
Я тут же заверил ее, что буду рядом столько, сколько она захочет. Моя новая знакомая наконец-то улыбнулась, протянула руку и представилась:
- Дина.
- Дина, Дина, Диночка, - я несколько раз повторил ее имя, оно мне нравилось. - Похоже на звон колокольчика: дин-дин-дин. А меня зовут Костей.
Я держал, не выпуская, ее маленькую ладошку в своей руке, а она не отнимала ее. Потом я осмелился и погладил пальцами другой руки ее тоненькие пальчики, в ответ Дина несильно сжала мою руку. Мы молчали, да слова были и не нужны. Мы понимали друг друга без них.
Свою невинность я еще в школе потерял, от недостатка внимания девчонок никогда не страдал, считал себя продвинутым челом в этом несложном, в общем-то, деле, но и представить не мог, что простое прикосновение к руке девушки может вызвать такую внутреннюю дрожь. В эти минуты я забыл всех, с кем когда-либо кувыркался в постели. Со мной явно что-то происходило, что-то странное и до той поры мне неизвестное, вот только я еще не понимал, что же именно.
Не знаю, сколько времени продолжалось это наваждение, но раздался стук в дверь, и в комнату вошел человек, представившийся врачом, а с ним и мать Дины. Мы и тогда не разжали наши руки. Пришлось врачу попросить меня выйти. Мы с Аллой Эдуардовной, так звали мою несостоявшуюся тещу, вышли в другую комнату. Она предложила сесть. Какое-то время молчала, а я рядом с ней, конечно же, чувствовал себя не в своей тарелке и тоже тупо молчал.
- Вы давно знаете мою дочь? - вежливо спросила она.
Вопрос, конечно же, не был из разряда неожиданных. Я не хотел ни лгать, ни вдаваться в подробности, но даже тем малым, что было между мной и Диной, не собирался ни с кем делиться. Поэтому и ответил коротко:
- Нет.
- Не обижайтесь, молодой человек, у меня есть причина волноваться.
Я не стал отвечать, только кивнул головой, показывая, что понимаю вечные опасения родителей за своих дочерей. Женщина опять немного помолчала, словно собираясь духом, потом добавила:
- Наша дочь очень больна, сейчас у нее ремиссия. Я вижу, что Вы ей нравитесь, поэтому и говорю об этом заранее и откровенно. Решите прямо сейчас, нужно ли Вам знакомство с больной девочкой. Если нет, то можете молча встать и уйти, чтобы никогда больше не появляться в ее жизни. Наверно, это было бы правильным. Но если Вы остаетесь...
Женщина закрыла лицо руками и опустила голову: говорить больше она не могла.
- Остаюсь, - не раздумывая ни секунды, ответил я. - Да, я остаюсь. И Вам не надо ни о чем беспокоиться.
Почему-то настроение у меня испортилось. Женщина больше ничего не говорила, а я сидел и не понимал, довольна она моим решением или нет, и от этого злился еще больше. Вскоре нас позвали в комнату. Улыбающийся доктор сообщил, что ничего страшного с Диной не случилось, что через недельку она будет бегать, как раньше, но два-три дня придется полежать.
Ушел я лишь вечером. Чем занимались целый день? Разговаривали, слушали музыку, даже посмотрели какой-то фильм. Я еще никогда не видел такой красивой и большой комнаты, поэтому первую пару часов таращился на все вокруг. Мне нравились стеллажи с книгами, занимающие целую стену; нравилось, что в комнате нашлось место и телевизору, и музыкальному центру, и компьютеру; нравилось удобное кресло, в котором я сидел, и легкие занавески на окне; нравился даже пестрый коврик, лежащий возле кровати. Я, простой деревенский парень, жил совсем иначе. И комнаты своей у меня отродясь не было, жил в проходной. Две отдельные занимали сестра и родители.
От обеда я попытался было отказаться, но Алла Эдуардовна и слушать не захотела мой лепет. Обедали мы с Диночкой вдвоем в этой же комнате. Это меня немного успокоило. Маленький столик был подвинут к кровати, и я помог девушке сесть. Ей почему-то все происходящее казалось смешным, она часто поглядывала на меня и улыбалась, а я больше всего на свете боялся что-то сказать не то, сделать не так и тем самым разочаровать ее.
Около четырех в комнату зашел отец Дины, расспросил ее о самочувствии, поблагодарил меня за помощь. Я встал и начал прощаться, дольше оставаться было просто неудобно.
- Не уходи, побудь еще, - попросила Дина.
Я стал говорить, что уже поздно, что ей нужен отдых, что, если она позволит, я приду завтра. Мои слова девушку нисколько не убедили, но спорить со мной она не стала, лишь с укором посмотрела на отца.
- Папа, ну что же ты... Попроси Костю остаться, пригласи его на ужин.
- Конечно, конечно, - заторопился отец, - если у молодого человека нет важных дел, то прошу с нами отужинать.
Пока я придумывал новые и более убедительные отговорки, Дина решила все за меня.
- Папа, Костя согласен, - она захлопала в ладоши. - Я знала, знала, что он согласится!
Когда отец вышел, я снова сел в кресло, стоящее возле кровати, и взял девушку за руку. Потом поднес ее к лицу и прижал к щеке. Так мы и сидели некоторое время и молча смотрели друг на друга. Не знаю, что Дина видела в моих глазах, в ее же плескалось нечто такое, отчего мне очень захотелось девушку поцеловать. Я, конечно же, не решился, о чем и жалел всю обратную дорогу до общежития. Дина мне нравилась, я ей, видимо, тоже. О ее болезни и о том, что она не всегда уходит побежденной, я даже не хотел думать.
И меня нисколько не смущало, что все закручивалось слишком быстро. Да и кого в юном возрасте это смущает? Молодость ведь не умеет ходить тихо и спокойно, а смотреть под ноги, чтоб ненароком не сломать себе шею, и подавно. Она несется по дорогам жизни вприпрыжку, часто не давая себе труда хоть иногда останавливаться, чтобы просто перевести дух.
Это произошло несколько позднее. На четвертый день Дина начала понемногу ходить. В тот день и случился наш первый поцелуй. Мы стояли возле окна и смотрели на вечерний город. Мне было приятно находиться рядом, чувствуя близость девушки. Я подвинулся к ней чуть-чуть ближе и коснулся ее руки. Диночка вздохнула и положила голову на мое плечо. И тогда я ее поцеловал. Осторожно и очень нежно: она была такой хрупкой и беззащитной, что я просто не представлял, как можно было сделать это иначе. Потом и она легко прикоснулась своими губами к моим, прошептав, что еще никогда и никого... И тут я понял, что пропал. Совсем пропал...
Еще в мой первый день в этом доме отец Дины проводил меня до двери.
- Пообещал прийти утром, - обратился я к нему, - а теперь не знаю, что и делать. Занятия опять пропускать придется, а декан у нас еще тот...
Почему-то разговаривать со Львом Николаевичем мне было легче, чем с его женой. Он же заговорил совсем о другом.
- Мы о тебе ничего не знаем. Расскажи в двух словах.
Я выполнил его просьбу. Лев Николаевич внимательно выслушал, но продолжать разговор не торопился. Я начал было прощаться, но он прервал меня.
- Послушай, Константин... Твоего декана я хорошо знаю и с ним договорюсь. Может, это и неплохо, если еще несколько дней, а лучше неделю, ты проведешь с Диной, ей все веселее будет. Из-за болезни у нее и подруг, считай, нет. Все время одна. Я буду рад, если вы подружитесь.
Я, конечно, тут же согласился. Он протянул мне руку, я ее пожал. Это было больше похоже на скрепление какого-то договора. Наверно, так оно и было. В те минуты мне и в голову не могло прийти, что институт будет заброшен на целых два месяца.
Мои последующие дни были поделены на части: перед обедом я уходил, перекусывал где-нибудь, потом возвращался и оставался до ужина. Алла Эдуардовна хотела было завести об этом разговор, но я лишь молча покачал головой. Она все поняла правильно и больше не настаивала. На пятый день Дина с самого утра предупредила, что после обеда придет врач, и это надолго. Мы распрощались, я пообещал прийти утром.
Она встретила меня, сидя в кресле. Улыбаясь, я подошел и поцеловал ее куда-то в макушку. Дина не отстранилась, но и не улыбнулась в ответ. Я удивленно посмотрел на нее. Она же осталась такой же серьезной, лишь лицо было бледнее обычного. Стало тревожно.
- Ты расстроена? Что сказал врач?
- Врач? - зачем-то переспросила она. - Врач сказал, что с ногой все в порядке.
И тут я ясно почувствовал, что между нами что-то изменилось, только не понимал, что именно. Все вдруг стало иным, незнакомым мне: и излишне ровный голос, и ее напряженная поза, и глаза... Она даже ни разу не посмотрела на меня!
- Дина, - осторожно произнес я. - Диночка, что случилось? Ты можешь рассказать мне все, я пойму.
- Ничего не случилось, - ее голос даже не дрогнул. - Просто сегодня хотела поблагодарить тебя за все. Пора нам вернуться к нормальной жизни. У тебя - учеба, друзья, веселая студенческая жизнь, у меня - тоже учеба, музыка и всякие другие не менее интересные дела. Поверь, нам будет не до встреч.
Я слушал и не понимал, зачем и почему она это говорит, ведь еще вчера все было иначе. Для чего-то решил уточнить:
- Так мне больше не приходить?
Я спросил и тут же испугался, что она ответит утвердительно. И она ответила. Я вышел из квартиры, осторожно прикрыл дверь и побрел в свое проклятое общежитие. Мне не хотелось никого видеть, и это было совсем не то место, где я хотел бы сейчас оказаться, но другого у меня, к сожалению, не было.
И вечер закончился, и ночь прошла, а я все еще не мог понять, за что же это она со мной так... Утром, совершенно не выспавшийся, все же заставил себя встать, чтобы вместе с ребятами отправиться в институт. Вот только когда спустился с крыльца, решение свое изменил и, не раздумывая больше, отправился туда, где и должен был быть.
Зайти в квартиру Дины я, конечно, не решился, а просто сел на скамейку, с которой было видно ее окно. Люди выходили из подъезда, они торопились по своим делам, а я все сидел и сидел, сам не зная, зачем. Вот вышел Лев Николаевич. Видимо, он видел меня из окна, потому что, не удивляясь встрече, коротко, как старому знакомому, кивнул головой и неторопливо направился к автостоянке. А еще через полчаса вышла Дина. Она постояла на крыльце, словно ожидая, что я подойду, а когда поняла, что я этого не сделаю, подошла сама и села рядом.
- Костя! - начала она тем самым ровным голосом, который мне так не понравился накануне. - Костя, я решила, что так будет лучше для тебя. Мама призналась, что рассказала о моей болезни, да я и сама себя ругаю постоянно, что не сказала этого сразу, но так даже лучше. Ты все знаешь, и мне не надо ничего объяснять.
- Почему не надо? - тут же возразил я. - Хотелось бы узнать, почему так будет лучше для меня и что будет лучше для нас. И еще объясни, как твоя болезнь может чему-то там помешать. Только, пожалуйста, не говори больше никогда со мной таким голосом.
Я не стал объяснять, каким именно, не пытался взять Дину за руку, не пытался заглянуть в ее глаза, потому что во мне как будто все заледенело. Она еще ниже опустила голову, и я вдруг понял, что это решение не было для нее простым, как мне показалось вначале, и испугался, что она может встать и уйти. Однако Дина продолжала сидеть, а я - надеяться, что она изменит свое решение.
- Как же ты не понимаешь, Костя? - почти прошептала она. - Мне так трудно об этом говорить... Повторная операция ничего не дала. Я уже не верю, что смогу поправиться. Зачем же тебя в это втягивать? Я и так себя чувствую виноватой, что не рассказала всего сразу и долго пользовалась твоей добротой. Прости меня.
Дина тихо заплакала, а я, в уме назвав себя козлом и не только, наконец-то смог обнять ее за плечи и осторожно прижать к себе. Так мы и сидели на этой скамейке, а люди все проходили и проходили мимо, и никому до нас не было никакого дела. Вскоре она успокоилась, и я решил, что пришло время рассеять все ее сомнения.
- Диночка, скажи, я тебе нужен? Если так, то я не уйду никогда и никуда. Мне не надо, чтобы было лучше или хуже, мне надо быть с тобой.