Ариадна выпрямилась с приветливой улыбкой; она неловко держала перепачканные в глине руки.
- Доброго утра, молодой господин! Доволен ли ты? Завтрак уже готов, пожалуй к столу!
Я присел напротив: отчего-то мне было совестно…
- Ты лепишь горшки на продажу?
Она кивнула.
- Может, и меня поучишь? - предложил я. Вдруг мне не на шутку захотелось научиться этому ремеслу. - Или я тебе в чем другом помогу?
Ариадна испугалась и смутилась, но это быстро прошло: женщины лучше мужчин понимают такие душевные движения. И старая служанка кивнула.
- Как тебе угодно, молодой господин.
Я вернулся в дом и направился в общую комнату. Геланика сама накрыла стол - Поликсена тоже вышла, уже переодетая в простое темное платье, но со мной не говорила. Потом она удалилась в свою девичью комнату, и я увидел через приоткрытую дверь, что она села за ткацкий станок: Поликсена была искусной ткачихой. Например, пестрый ковер с красным солнцем, устилавший пол в столовой, был ее работы.
Я же опять отыскал служанку, верный своему намерению. Я стал помогать ей по хозяйству - вызвался наносить воды из колодца, начистить рыбы для обеда, прополоть розы в саду; потом взялся заново вымазать пол в кухне глиной. А вечером Ариадна поучила меня гончарному ремеслу. Я был неловок, как младенец, но эти трудности наполняли меня счастьем…
Поликсена пришла ко мне только перед сном, и мы без слов обнялись и поцеловались. Еще было не время, я это понимал. Я ушел спать один - в свою комнату, принадлежавшую братьям-полуперсам, безвестно отсутствующим Варазе и Фарнаку.
И на другой день, и на третий все было так же - я работал по дому, а Поликсена у себя. Когда я вечером второго дня вышел в сад, чтобы прополоть и полить цветы, то вдруг ощутил на себе ее взгляд: жена моя наблюдала за мной из окна и улыбалась. А потом она тоже вышла в сад в простом некрашеном хитоне и стала полоть сорняки вместе со мной, подоткнув подол; но друг на друга мы не глядели.
На четвертый день я сидел на заднем дворе и боролся с гончарным кругом, тщетно пытаясь вылепить горшок. Глядя на это уродливое детище своих рук, я засмеялся, - и вдруг услышал сзади переливчатый смех моей жены. Я замер, боясь спугнуть ее… Поликсена подошла ко мне со спины - и, опустившись на колени, обняла меня за плечи, прижавшись щекой.
Я быстро повернулся к ней. Поликсена зарделась и кивнула, опустив глаза.
Эту ночь мы провели вместе, на ее постели. И эта близость была еще прекраснее первой, если только такое возможно вообразить. Так началась наша настоящая супружеская жизнь.
========== Глава 24 ==========
В эти дни мы забыли обо всем мире… я даже не помню, сколько их прошло, этих дней: я и моя жена были неразлучны, и каждому из нас казалось, что он обрел в супруге своего двойника и недостающую половину, которая чудесно дополняет его. Поликсена забыла о своей строптивости и слушалась меня во всем - или это я стремился предугадать каждое ее желание? Справедливо лишь одно: мы оба подчинились Афродите, как Парис с Еленой.
Мы забросили все дела… или, вернее сказать, делали лишь то, что нам хотелось: Поликсена, глядя на меня, тоже пожелала научиться лепить горшки, и мы оба брали уроки у Ариадны. Но куда больше занимались друг другом, хохотали и шалили, к вящему неудовольствию наставницы. Мы вдвоем гуляли по взморью и собирали ракушки - и купались нагишом, выбрав уединенное местечко между белых скал. Мы плескались, дурачились и учили друг друга плавать, поддерживая на воде. Мы предавались любви под музыку волн, набегавших на песок. Поликсена полностью забывала о стыдливости - но только наедине со мной.
Коренные критянки до сих пор держались свободно и гуляли без сопровождения мужчин, заигрывая со всеми подряд; но у Поликсены подобное поведение вызывало такое же отвращение, как и у меня. У нее была женская - и азиатская склонность к затворничеству, но не потому, что она была пуглива: жена моя не могла стерпеть, чтобы ее оскорбили чьи-нибудь бесстыдные липкие взгляды и слова, от которых женщина не может после отмыть душу, как мы очищаем тело. Все тело свое и всю душу Поликсена отдавала мне…
Она была эллинкой лишь настолько, чтобы мы с нею понимали друг друга; но в остальном вела себя совсем непривычно для меня. Ей хотелось всюду следовать за мной и делать то, что делаю я: между прочим, Поликсена рассказала мне, что персиянки до сих пор нередко сопровождают своих мужей в походы, деля с ними все тяготы и сорадуясь победам. У нас так поступают только гетеры - женщины для удовольствий и утешения, дети которых не признаются законными и которым нет места в доме мужчины. А персы совсем недавно кочевали по своим горам и бескрайним степям, и сохранили многие привычки вольных конников и скотоводов.
Надо сказать, что азиатки гораздо чаще бывают горды и удовлетворены своим супружеством - и ощущают большее право на своих мужей, чем эллинки. Скорее всего, мне не поверят, памятуя о том, как распространено у варваров многоженство: однако это так. Совершенства моей жены беспрерывно восхищали меня, и я все сильнее привязывался к ней: но даже случайный взгляд, брошенный мною на гуляющих критянок, вызывал у Поликсены ревность. Нет, она ни разу ничего не сказала и никак не выказывала своего неудовольствия, - но трепет крыльев ее носа и блеск зеленых глаз были слишком красноречивы. Всецело обладая ею, я не смел даже в мыслях пожелать ничего другого.
Да, этот признак мог бы встревожить меня, - но тогда я только любил и был любим лучшей на свете женщиной!
Я помню, что начал собираться домой, чтобы показать Поликсену матери и ввести в семью, как следовало… но я стал ужасно беспечен, и все, кроме нашего с нею настоящего, таяло в дымке, представляясь неважным. В один из таких блаженных дней Критобул непривычно строгим тоном отозвал меня для разговора.
Я догадывался, что мой тесть хочет побранить меня за распущенность и легкомыслие. В самом деле, такое поведение дома было бы непредставимо!
Но Критобул не стал ругать меня, а только задал вопрос.
- Тебе не кажется, что пришла пора сделать твоей жене достойный подарок?
Я растерялся. Я часто дарил Поликсене подарки во времена жениховства - однако после свадьбы, в самом деле, еще ничего не преподнес… Может быть, так принято здесь? Или жена моя пожаловалась отцу? Мне она ни словечка не сказала!
Но когда я спросил тестя об этом, он мотнул головой.
- Нет, Питфей, Поликсена ни о чем меня не просила. Она еще дитя и никогда не покидала дома, и подобное не придет ей в голову. Но тебе, как заботливому мужу, следовало бы подумать об этом самому.
- Но о чем, господин? - воскликнул я, начиная сердиться на непонятные намеки критянина.
Критобул сложил на груди сухощавые мускулистые руки. Он был теперь ниже меня на голову, и на полголовы ниже приемной дочери: однако держался очень внушительно.
- Ведь ты продолжишь странствовать по свету, не так ли? И будешь всюду брать с собой жену?
Я посмотрел в его прищуренные зеленоватые глаза, блестевшие недобрым блеском; и утвердительно тряхнул головой.
- Да, господин. Но Поликсена сама желает этого!
Критобул усмехнулся.
- Мужчина может быть бродягой, пока он один, и если он лишится где-нибудь своей глупой головы, это только его дело… Однако моя прекрасная дочь, покинув дом, будет нуждаться в постоянной защите, которую ты в одиночку ей обеспечить не сможешь.
Он вдруг ткнул меня пальцем в грудь, так что я едва не отпрянул.
- Если Поликсена приводила тебе в пример азиатов, как я догадываюсь, то они путешествуют целыми племенами и воинскими отрядами!
Я сообразил, к чему он клонит.
- Ты хочешь, чтобы я нанял воина… или купил сильного раба для сопровождения? Но как я смогу ему доверять… и позволить находиться рядом с Поликсеной? Рабы ненадежны, а наемники тем более!
Критобул кивнул.
- Ты смышленый мальчик. И я понимаю твои опасения. Но твоей жене действительно позарез нужен надежный раб-охранитель, и я помогу тебе его выбрать.
И миноец просветил меня в том, о чем я до сих пор не имел ни малейшего представления. Оказывается, в Азии, а с некоторых пор и в Ионии, и в других греческих землях, господа часто покупали для помощи и охраны евнухов. Скопцы могли пригодиться не только в гареме - они служили управителями, писцами и счетоводами, а многие после оскопления не утрачивали и физической силы. Лучше всего, конечно, было выбрать такого слугу, который не знал радостей плоти и не озлобился, лишившись их: хотя у евнухов существовали свои способы наслаждаться, неведомые обычным людям. Они не могли завести семью и их преданность целиком принадлежала хозяину, если только тот умел их ценить и обходился достойно. А кое-кто, - особенно среди азиатских евнухов, - даже радовался, что страсть к женщинам не лишает его разума и покоя, как всех мужчин…
- И ты хочешь, чтобы я купил перса? - воскликнул я с негодованием. - Ни за что!
Я уже признавал разумность доводов моего тестя - но чтобы у моей жены завелся персидский помощник-евнух…
- Зачем же обязательно перса? В Азии много других народов, в том числе и враждебных Персии, - невозмутимо ответил Критобул.
Мы порешили на том, что вместе побродим по критским рынкам рабов и присмотримся к товару. Конечно же, сделать такую важную покупку один я бы не сумел.
Поликсене я сказал, что отправлюсь с ее отцом по делам - и, возможно, буду отсутствовать дней десять или дольше. Поликсена огорчилась из-за расставания со мной, но то, что я собрался помогать Критобулу, восприняла как должное. И, похоже, обрадовалась, что я занялся делами.
Нам пришлось объездить немало критских рынков, и я насмотрелся на многих немытых, оборванных угрюмых невольников самого разного происхождения, прежде чем мы нашли то, что нужно, в городе Ликте.
Критобул, приценивавшийся очень умело, остановил свой выбор на рослом вавилоняне лет тридцати по имени Эриду. Его гладкое лицо с выступающими скулами и нижней челюстью, со сросшимися черными бровями, было гордым и невозмутимым; бритую голову покрывала плоская шапочка, и, хотя этот азиат был в шерстяных штанах с бахромой, по обычаю своей страны, короткая рубашка без рукавов позволяла видеть, насколько он силен. Я даже сказал Критобулу, что сомневаюсь, действительно ли этот раб евнух.
Вавилонянин расслышал мои слова, хотя я понизил голос: и, проворно распустив завязки штанов, он сам явил свое увечье и свой шрам, не дожидаясь, пока его опозорит продавец.
Потом я, справившись с невольным замешательством и смущением от такого зрелища, спросил его, чему он обучен. Невольник поклонился и сказал по-гречески приятным высоким голосом, что знает, кроме родного аккадского, персидский и ионийский эллинский языки и умеет писать и считать на всех трех; а также обучен кулачному бою, владению дубинкой, кинжалом и луком. Этого я проверить не мог, однако свою грамотность Эриду продемонстрировал немедля, взяв восковую табличку, а потом ловко нацарапав и прочитав вслух по нескольку фраз на каждом из трех языков. А также он произвел несколько сложных вычислений.
Я, естественно, поинтересовался, почему его выставили на торгах, если он такой полезный. Раб сверкнул черными глазами и, ударив себя в грудь, ответил, что его хозяин, богатый купец из Вавилона, подхватил в море лихорадку и умер. А иначе он не продал бы его ни за какие деньги.
Этот невольник, несомненно, знал себе цену… и этим он мне понравился. Надо сказать, что рабы из Азии чаще держатся с достоинством и сохраняют достоинство, чем в Элладе: должно быть, потому, что восточные люди всегда помнят, как переменчива судьба, и у них нет таких четких разграничений между рабами и свободными, как у нас.
Я заплатил за это сокровище шесть мин, и, когда продавец расковал цепи на ногах евнуха, я свел Эриду за руку с помоста. Когда же мы вместе с Критобулом удалились от этого ужасно галдящего и вонючего места торговли людьми, я сообщил вавилонянину, что купил его для охраны и помощи моей супруге, - поскольку я намереваюсь путешествовать. Эриду просиял улыбкой и ответил, что я не пожалею о своем приобретении.
Независимость его манер вызвала во мне враждебность… этот человек обладал большой силой духа и, похоже, понял, что я очень нуждаюсь в таком, как он. Но слуге угодливому и приниженному я бы никогда не решился доверить мою жену. Мы ничего не можем приобрести, не стеснив себя в каком-нибудь другом отношении!
Проездили мы целых шестнадцать дней - я очень соскучился по жене, и Поликсена, конечно, не меньше моего. Она, должно быть, часто ходила высматривать нас на дорогу; и выбежала навстречу мне и отцу, как только мы приблизились к тропинке, которая вела к дому.
Любимая хотела броситься мне на шею; но вдруг остановилась, точно испуганная лань.
- Кто это? - воскликнула она, расширив глаза при виде моего евнуха.
Я объяснил. Поликсена очень изумилась, а потом очень обрадовалась. Она осмотрела вавилонянина с ног до головы.
- Какой чудесный подарок! - воскликнула она, захлопав в ладоши.
Эриду поклонился ей, польщенный; и красота моей Поликсены даже евнуха не могла оставить равнодушным. Я бы взревновал, если бы не убедился своими глазами, что он не мужчина.
Поликсена взяла меня под руку; потом огорченно показала, что разорвала платье о колючки, пока торопилась к нам. Я утешил ее, и она улыбнулась.
Эриду приблизился к нам сзади, и жена моя поморщилась, когда на нее пахнуло ветром с его стороны.
- Ты должен помыться сразу, как мы придем, - заявила она, обернувшись на него. - А потом я подыщу тебе другую одежду.
Эриду опять поклонился и поблагодарил свою новую хозяйку по-аккадски, назвав ее “нин”, что значило сразу “госпожа” и жрица”. Я заметил, что он начал относиться к Поликсене уважительно, но с явственным покровительственным оттенком. Это меня порадовало.
Когда мы вернулись домой, Поликсена наконец-то поприветствовала отца, как следовало; а потом, извинившись, взялась хлопотать о новом рабе. Она отвела его мыться, а сама тем временем нашла ему чистое платье. Моя жена подобрала для Эриду короткий хитон, набедренную повязку и темно-красные штаны из хорошей домашней крашенины.
Вид этих штанов чем-то поразил меня… и когда Эриду переоделся и снова вышел к хозяевам, я понял, что эта одежда была сшита на высокого мужчину. Уж конечно, не на Критобула или кого-нибудь из его помощников!
Потом Ариадна увела раба кормить на кухню. А мне не терпелось поговорить с женой - меня осенила очень неприятная догадка.
- Поликсена, скажи мне… твои братья еще приезжают домой? - спросил я, когда мы остались вдвоем.
- Тихо ты!
Поликсена вздрогнула и подалась ко мне, точно хотела зажать рот ладонью; и только почтительность к мужу удержала ее.
- Отцу не понравится, что ты такое спрашиваешь… зачем тебе это знать? - воскликнула она. Ее ноздри опять затрепетали, как у лани.
Я уверился в своих подозрениях.
- Мне это нужно знать, и ты сама все понимаешь, - тихо ответил я; и взял ее за руку. - Если не хочешь, чтобы отец услышал, пойдем в спальню.
Поликсена поколебалась; потом кивнула, поправив уложенные узлом волосы. Мы удалились в нашу комнату, и я закрыл дверь.
- Ну, так что?..
- Да, Варазе и Фарнак бывают здесь, - быстро проговорила Поликсена, избегая глядеть на меня. Она покраснела. - Они мои братья! Чем это оскорбляет тебя?..
Я надвинулся на нее, и моя жена отступила.
- И с тех пор, как мы поженились, они ни разу не возвращались? Может быть, когда мы с Критобулом были в отъезде? А может быть, твоя мать пишет им?..
Глаза Поликсены загорелись. Теперь она посмотрела мне прямо в лицо.
- Фарнак был здесь без тебя, - сказала она. - Отец не знает, и не нужно, чтобы он знал! Фарнак мой единоутробный брат, он единственный сын у моей матери, как ты - у своей! Неужели это тебе непонятно?
Я стоял будто оглушенный, опустив руки.
- Так ты лгала мне…
Поликсена резко рассмеялась.
- Я лгала? И не думала! Я не сказала тебе о приезде брата, но ведь ты и не спрашивал! Неужели тебе нужно знать все, даже чужие тайны, Питфей?