Я устыдился. И чувства Геланики мне были, разумеется, понятны.
- Прости, - сказал я.
Мы с Поликсеной обнялись, и я погладил ее по волосам.
- Я хотел отвезти тебя на Родос, познакомить с семьей… ты хочешь? - прошептал я.
Поликсена напряглась: не очень-то ей улыбалось ехать к своим новым греческим родственникам. Но, как и я, она понимала, что это нужно.
- Как скажешь, господин мой, - ответила она.
Мы покинули Крит через четыре дня, взяв с собой для помощи и защиты одного только Эриду. Как оказалось, этого было вполне достаточно.
========== Глава 25 ==========
За короткое время на Крите, вдвоем с Поликсеной, я, конечно же, узнал о женщинах много нового, и не все из этого было приятно. И небо наше не всегда было безоблачно. Без меня у моей жены начались месячные истечения, и первые два дня после возвращения она еще не допускала меня до себя и не пускала в свою постель, как я ни изголодался. В первый раз, когда у нее случилось это после нашей свадьбы, Поликсена чуть ли не силой вытолкала меня за дверь: и все пять ночей ее “нечистоты” я провел в одиночестве, на кровати Варазе в моей прежней спальне. Но теперь я возмутился и решил, что такого больше не повторится, - жена не станет выставлять меня за порог нашей спальни каждый месяц!
Я пришел и заявил, чтобы собираюсь лечь и спать с нею рядом, какой бы ни был день, - пусть даже мы не можем быть близки. Тогда Поликсена опустила свои черные ресницы и сказала, что повинуется с кротостью; но, раздеваясь в моем присутствии, как бы невзначай показала свои окровавленные повязки. Отвращения я не испытал - это было похоже на страх, на оторопь… как будто я впервые осознал, что женская природа моей обожаемой жены означает кровь, муки родов, таинственные врата плоти. Я провел ночь рядом с Поликсеной, но обнять ее так и не осмелился. Только слушал, как она постанывает и ворочается во сне; и ощущал, как ее лихорадит.
Потом, когда все кончилось, жена приняла меня в объятия и отдалась мне, как раньше, - но казалась странно и обидно безучастной: хотя ей были приятны мои пылкие ласки, она не отвечала на них. Когда я спросил, в чем дело, Поликсена некоторое время отмалчивалась, а потом застенчиво объяснила:
- Я многое узнала от матери, хвала ей. Тело женщины всегда во власти луны, в соответствии с этим приходят крови… Луна также может сделать нас холодными.
Она улыбнулась, потом взяла мою руку и, поцеловав ее, приложила к щеке, как делала еще девочкой.
- Не думай, будто это значит, что я больше не люблю тебя… не хочу быть твоей… Это то, что сильнее меня. Женщины часто хитрят, - прибавила Поликсена: и потерлась щекой о мою руку. - Они изображают страсть, которой не испытывают, чтобы господин остался доволен собою и ими… Но с тобой я не хочу притворяться!
Поликсена взглянула мне в глаза в темноте.
- Я люблю тебя - и арии*, к которым принадлежал мой настоящий отец, сильнее всего ненавидят Ложь!
Я-то знал, конечно, что персы, именующие себя “праведниками”, преотлично могут лгать, когда это нужно: а из рассказов матери о нашем прошлом мне было известно, что они лгут чаще и искуснее эллинов - и ощущают при этом свою полную правоту! Однако подобная искренность моей маленькой отважной жены меня покорила. Конечно, в такие дни, когда ее желание уменьшалось, мне приходилось не слишком легко: я был особенно осторожен, и мне все казалось, что я принуждаю Поликсену к любви, хотя она горячо уверяла меня в обратном. Но я примирился с этой непостижимой особенностью женской природы.
Впервые я ощутил, что моя жена никогда не будет полностью моей, что-то в ней всегда будет ускользать от меня: она часть чего-то столь же необъятного, как море, как космос… Я могу сделать Поликсену матерью - но не я вдохну жизнь в этого ребенка; я не могу предвидеть, когда она зачнет, и могу только теряться в догадках, каким будет наше дитя… Я опять взглянул на мою жену новыми глазами! Я начал испытывать к ней то тревожно-почтительное чувство, которое, должно быть, испытывал отец к моей матери.
На борту корабля Поликсена опять стала ласковой ко мне - но там, понятное дело, у нас не было возможности уединиться. И могучий Эриду не позволял - наш раб-кастрат впервые стал исполнять обязанности телохранителя, и относился он к ним серьезно. Я решил, что когда-нибудь… возможно, даже скоро… дам ему свободу, если он покажет себя достойным доверия. Но пока об этом не стоило и заговаривать.
Однако меня порадовало, что вавилонянин быстро нашел общий язык со своей новой госпожой, и они понравились друг другу, - и теперь, поскольку он находился все время рядом, Поликсена захотела усовершенствовать свое знание персидского языка; и настоятельно советовала мне тоже поучиться ему. Жена моя в детстве говорила по-персидски со старшими братьями, особенно с Фарнаком - кровным братом, с которым она была особенно близка. Но многое с тех пор забылось.
Я согласился, что это разумно, - и теперь, пока мы были свободны, плывя навстречу грядущему, и сидели втроем у борта, я начал изучать персидский язык под мягким почтительным руководством Эриду и с помощью моей жены. Поликсена давно уже не прибегала к языку предков - но скоро начала говорить на нем гораздо более бегло, чем я. У нее были лучшие способности к языкам, как я убедился впоследствии.
Мы, мужчины, - я подразумеваю и нашего евнуха, - конечно же, не забывали об опасности; и наша живописная троица, болтающая на варварском наречии, возбуждала большое любопытство соседей, пока мы коротали время на палубе. Однако сейчас нам всем грозила одинаковая опасность, и исходила она с моря. Поликсена никогда еще не ступала на палубу корабля - только каталась на лодке с отцом; и теперь наши занятия помогали ей побороть страх. Но она вздрагивала всякий раз, когда над нашими головами раздавались зычные команды матросам, громко хлопал парус или на борт обрушивалась волна, обдавая нас солеными брызгами. Уже подступала осень, и море у берегов ярилось.
Но Поликсена хотя бы переносила это путешествие хорошо - я знал, что нам с нею еще не раз придется бороздить океан. Хотя я сознавал, что обязан подарить жене другой дом взамен утраченного, - и если уж я не смогу раскидывать для нас царский шатер всякий раз, как мы где-нибудь остановимся, значит, я должен буду подыскивать моей супруге подобающее жилище. Женщина может путешествовать, может кочевать с места на место - но не может бродяжничать, если ее к этому не вынудит жестокая необходимость! К тому же, отправившись в путь, Поликсена лишилась своего ремесла: моя кифара и мои песни были всегда со мной, а ее хитроискусный ткацкий стан остался дома. Значит, у нее будет другой!
А если появится ребенок…
Когда мы спускались на ночь в трюм, я подолгу не мог заснуть. Видя, что меня одолевают все эти мысли разом, Поликсена прижимала мою голову к груди и гладила меня по волосам, и шептала мне ласковые слова. Я уже не разбирал, на каком языке, - на языке любви… Я засыпал, чувствуя, как на нас смотрит Эриду, сидящий на пятках поодаль, - наш безмолвный безбородый страж, несомненно, понимал о нас много больше, чем мы желали бы дать ему понять.
Поликсена, однако же, серьезно подготовилась к знакомству с моей семьей: она не надевала больше ничего, кроме легких греческих нарядов, да другие она и не смогла бы упаковать и взять с собой, пока нас было только трое. Она подробно расспрашивала меня о моей матери и о браке моей сестры. Мысль об Артемиде и Ксантии и меня самого тревожила. Я и Поликсена, оба неприкаянные, сошлись, чтобы избавить друг друга от одиночества, - и теперь вдвое больше гонимы, чем прежде!
Однако мы обрели друг в друге то, что было недоступно большинству, теперь я это знал: и гордился, и был счастлив, предвкушая встречу с родными. Когда нам предстал мой Родос, - северный брат Крита, теперь перенявший его удачу и силу, - я обнял жену за плечи, радостно показывая ей храм Афины Линдии на скале, мою школу и палестру, куда я ходил мальчиком… я даже забыл в эти мгновения, что почти не упражнялся с товарищами. Вдруг мне стало страшно, что наши дети могут унаследовать мою хромоту! Но Поликсена прильнула ко мне, ища поддержки, и я вспомнил о том, что я мужчина.
- Ты ничего не забыла? - спросил я. - Нам скоро сходить.
- А ты? - откликнулась она.
Я сам нес свою поклажу, а большую часть вещей Поликсены тащил Эриду. Я подумал, что нам понадобятся лошади или повозка, - а значит, еще больше помощников и посторонних… Право, я почти позавидовал Ксерксу, которого, по слухам, даже в походах с огромным войском рабы везде носили на золотом троне!
Но вот мы бросили якорь, и корабль закачался на волнах у берега. К обоим высоким бортам триеры подошли лодки, разбивая веслами пенящуюся воду: перевозчики энергично замахали нам, приглашая садиться.
Эриду, спокойный и высокий, как мачта, первым выбрал лодку понадежнее и заспешил вперед, небрежно махнув нам, своим хозяевам. Он спустился по сходням и, сбросив на дно свои мешки и повернувшись, выпрямился и протянул руки к кораблю, ободрив нас улыбкой на оливково-смуглом лице.
Поликсена просияла в ответ на улыбку раба - и вдруг, опередив меня, подхватила юбку и ловко сошла в лодку по доске с деревянными рейками. Внизу Эриду подхватил хозяйку, помогая удержать равновесие, и она поблагодарила его. Снова я испытал жгучую ревность к вавилонянину - ревность к тому, чего сам я не мог…
Но я присоединился к моим спутникам со всей возможной поспешностью. Обе руки у меня были заняты - и Поликсена пожала мне локоть. Она улыбалась, выпрямившись во весь рост и расправив свой шафрановый гиматий, надетый поверх белого хитона.
Был прилив: несколько взмахов веслами, и лодка ткнулась носом в песок. Мы ступили на твердую землю, пошатываясь с отвычки. Я вернулся домой!
Но это уже не был мой дом…
Мы посмотрели друг на друга и молча направились вперед. Мы вошли через городские ворота, мало кем замеченные среди толпы; однако на улицах народу было поменьше, чем в порту, и скоро я почувствовал, что на нас глазеют. Я почувствовал, что я узнан! А жену мою ощупывали взглядами так, как никогда не осмелились бы пялиться на честную замужнюю родосскую эллинку.
Да: даже в своем теперешнем наряде, набросив конец гиматия на голову, с волосами, собранными в узел, Поликсена мало походила на эллинку. А уж Эриду, наш великолепный варвар, скрывать свое происхождение и не пытался. И так, провожаемые жадным шепотом и осуждающими, торжествующими взглядами, мы достигли моего дома.
Мы поднялись по ступеням портика, и я остановился: мысль о матери полностью овладела мной.
Мать! Как долго я о ней не думал!
Я постучал, коротко и резко. И приготовился к тому, что сейчас взгляну в глаза Эльпиде. Какая это будет встреча! Каждая наша встреча приносила нам столько нового!
Дверь распахнулась: и на пороге появился тот, кто заменил моей матери меня.
Я настолько не ожидал увидеть Артемида, что чуть не отшатнулся и не сверзился со ступенек. У рыжего супруга моей сестры на лице застыла приветственная улыбка, очевидно, приготовленная для хорошего знакомого. Однако он пришел в себя раньше меня и воскликнул, протягивая руку с неподдельным радушием светского человека:
- Хайре! Ты вернулся, Питфей… и не один!
“Какой любезный хозяин”, - подумал я.
Но я, конечно, сдержался. Я дружески улыбнулся Артемиду и, переступив порог, пожал ему руку.
- Привет тебе, Артемид. Да, я приехал в гости с моей женой. Но это ненадолго, будь покоен.
На его лице появилось выражение облегчения, которое тут же сменилось стыдом. Признаюсь, я испытал некоторое злорадство, видя, как он покраснел. А когда муж моей сестры разглядел Поликсену, то был потрясен еще больше, чем я ожидал.
- Хайре, госпожа, - сказал он: и поклонился. Конечно, приветствовать в своем доме чужую жену, да еще такую, - для эллина исключительное событие!
Поликсена гордо кивнула в ответ родственнику. А когда за ее спиной появился огромный вавилонский евнух, Артемид не выдержал и бежал, крикнув, что сейчас позовет мою мать.
Эльпида предстала мне снова такой, какой я ее запомнил, - в темном хитоне и пеплосе, с высоко зачесанными волосами; правда, в ушах покачивались серебряные серьги-кольца, подчеркивавшие высокую шею. Она находила разные способы обыграть свой строгий вдовий наряд.
- Питфей! - изумленно воскликнула мать.
На несколько мгновений мы застыли, разглядывая друг друга. Потом мать шагнула вперед и обняла меня. Но мы оба ощущали неловкость от этой долгожданной встречи: все безвозвратно изменилось.
Когда матушка отстранилась от меня, она взглянула на мою жену - теперь уже гораздо более пристально. Поликсена наконец выступила из моей тени и низко поклонилась свекрови.
Когда она распрямилась, глаза их встретились. На мгновение во взглядах обеих женщин, любивших меня, сверкнула дикая ревность, даже ненависть. Но потом матушка улыбнулась невестке.
- Здоровья тебе и радости, дитя, - сказала она. Простерла руку, и Поликсена смиренно приблизилась: мать набросила на ее черноволосую голову край своего пеплоса, этим древним жестом беря ее под покровительство. Потом Эльпида снова улыбнулась, теперь уже всем нам.
- Проходите в дом, вы устали. А ты жди здесь, - велела она нашему слуге. - Тебе покажут, куда идти и куда отнести вещи.
И тут я увидел мою младшую сестру. И понял, почему она не бросилась нам навстречу.
Гармония была беременна - я догадался об этом по тому жесту, которым она прижимала руку к животу. И личико ее выражало почти враждебность… как будто любой, кто бы ни явился к ней в дом, мог нести угрозу ее неродившемуся ребенку. Потом Гармония застенчиво шагнула вперед и поздоровалась.
Однако Поликсена с первого взгляда ей не понравилась… я уже чувствовал, что немногим женщинам здесь придется по нраву моя супруга. И не только потому, что она была очень красива, красивее большинства из них! Женщины куда упорнее мужчин сопротивляются новому и чуждому: и именно от женщин зависит, будет это чуждое принято или нет.
Мы с Поликсеной вселились в мою прежнюю комнату: в комнате отца теперь обитал Артемид, и они с моей сестрой делили большую родительскую спальню. Мы и вправду не могли задерживаться в гостях, рады нам были или нет, - когда осень вступит в свои права, уплыть будет нельзя. А чтобы Питфей Гефестион вернулся к прежнему занятию у себя на Родосе, вдобавок, имея под боком жену-варварку… нет, об этом и думать нечего!
Я все чаще задумывался о том, чтобы попробовать свои силы в Азии.
Мне, однако же, отрадно сознавать, что моя мать и Поликсена признали друг друга. Между ними не возникло любви - это вообще чрезвычайная редкость между свекровью и невесткой, насколько мне известно; однако каждая оценила незаурядные качества другой, и им было интересно поговорить о многом. Вот только того, что важнее всего для жены, - хозяйства, детей… они в своих разговорах не затрагивали. Потому что ни я, ни Поликсена еще не знали, как мы будем устраиваться и где.
Хотя, как мне кажется, мать поделилась с моей женой некоторыми секретами, известными только гетерам. Во всяком случае, в Линде мы с Поликсеной впервые заговорили о средствах против зачатия. Мама подарила ей мешочек сильфия - чудо-травы из Кирены, которая помогала женщинам почти всегда, но стоила очень дорого.
Мы прогостили в доме моих родителей двенадцать дней, и за это время к нам дважды приходили младшие сестры Артемида, с которыми завязала дружбу Гармония, и один раз Ксантий, его пренеприятный братец. С ним я только поздоровался; а потом Ксантий сразу же ушел с Артемидом в его комнату, и они надолго закрылись там. Я мог лишь догадываться, о чем у них идет спор…
Как бы то ни было, скоро мы засобирались обратно на Крит. Но и там мы рассчитывали пробыть недолго. Нас ожидало большое путешествие, на которое не отваживался еще никто из моих предков, - оно могло принести мне и моей жене счастье, а могло окончиться полным крахом.
* Арии - самоназвание древних персов (индоиранских народов), имевшее надэтническую коннотацию, как протипоставление своих чужим (“анариям”).