“Где теперь Филомен? – мучительно подумала Поликсена. - Говорила ли с ним Нитетис… ах, да конечно, говорила! Иначе царевна не призвала бы меня!”
Может быть, дочери фараона-эллинофила хотелось о многом расспросить благородного эллина, оказавшегося у нее в услужении. Но, конечно, Нитетис невозможно долго говорить с простым стражником и мужчиной-чужеземцем. А вот женщина – дело другое.
Поликсена знала, что царские супруги и дочери обучаются занимать разговором жен иноземных послов, которые во множестве прибывают в страну еще со времен древних могущественных фараонов, когда Египет был гораздо сильнее. Обучена ли такому искусству дочь Априя, выросшая вдали от двора?
Да что об этом думать! Поликсена, хотя и царской крови, здесь почти ничтожна, как и ее отважный и умный брат. Поликсену царевне незачем занимать каким бы то ни было образом. Может быть, божественная дочь Априя решила просто поразвлечься, пригласив к себе чужеземку.
Поликсена не успела додумать этих мыслей – носилки остановились; рабы быстро опустили ее на землю, так что она вскрикнула от неожиданности, хотя совсем не ударилась.
- Выходи, - сквозь зубы приказал вестник, отодвинув полог.
Поликсена кивнула и неловко выбралась из носилок; она быстро расправила складки гиматия. Дальше она пошла за своим проводником, будто арестованная – в тюрьму; они шагали через дворцовый сад, в котором группками прогуливались придворные, и Поликсена заметила несколько изумленных взглядов, которыми египтяне наградили ее. Эллинке стало ужасно стыдно и опять страшно.
“А не страшно ли Нитетис приглашать меня? - впервые подумала Поликсена. – Ведь именно любовь к грекам погубила ее отца!”
Но тут они вошли во дворец, и все посторонние мысли опять покинули эллинку. Она и ее провожатый долго шагали по разноцветным мраморным плитам, минуя коридоры и залы, по которым можно было гулять часами, просто любуясь их красотой. Но сейчас Поликсене недосуг было даже осмотреться.
Наконец они, пройдя расписанный синей и золотой красками коридор, вдоль которого в два ряда стояли стражники, остановились у каких-то высоких двойных дверей, охранявшихся эллинами.
Эллинами! Осознав это, Поликсена ужаснулась и обрадовалась сразу. Где же ее любимый брат?..
Конечно, Нитетис не стала бы приглашать к себе сестру Филомена в то время, когда Поликсена могла бы столкнуться с ним…
Двери распахнулись, и Поликсена застыла на пороге, ошеломленная сверканьем представших ей чертогов: солнце лилось только в окна-прорези под потолком, но после долгого пути в полумраке этого было достаточно.
Ее сильно подтолкнули в спину, и эллинка шагнула вперед, чуть не упав, запутавшись в складках своего одеяния. Потом двери за ее спиной захлопнулись: этот звук чуть не оглушил девушку.
Подавив желание бросить взгляд назад, гостья посмотрела перед собой, хотя это было ничуть не менее страшно, чем все предшествующее.
Поликсена разглядела в кресле напротив высокую черноволосую девушку в блестящем длинном узком платье, с руками, унизанными драгоценностями; на голове ее не было никакого царского убора, но сомнений, кто это, не оставалось.
Поликсена низко поклонилась и выпрямилась, устремив взгляд на хозяйку, которая осталась неподвижной.
Поликсена видела, как кланяются высоким господам египтянки, - согнувшись и замерев, простерев руки, словно обращая мольбы к божеству, - но эллинка не умела и не хотела так делать; хотя во дворце фараона недостаточная почтительность могла стоить ей жизни.
Гостья услышала, как Нитетис смеется.
- Ты совсем не умеешь себя вести, как и твой брат, - произнесла царевна. Она говорила по-гречески, хотя заметно коверкала слова. Нитетис быстро встала из своего кресла и подошла к гостье; Поликсена не успела ни испугаться, ни подумать о чем-либо связно. Но тут эллинка увидела, что Нитетис приветливо улыбается.
Царевна коснулась ее плеча и показала на другое кресло, пониже, чем ее собственное.
- Садись, - велела дочь Ра и Нейт. Потом царевна резко и звонко рассмеялась. – Я могла бы приказать тебе сесть на подушку у моих ног, как и следует, но я хочу, чтобы мы говорили на равных, а ты отвечала мне без страха… Страха вокруг меня слишком много.
Нитетис передернула обнаженными плечами, как будто ей вдруг стало гадко это общее подобострастие. “Несомненно”, - подумала Поликсена; и впервые ощутила некоторую жалость к этой божественной особе.
Она с осторожностью села в высокое кипарисовое кресло и взглянула на Нитетис, которая устроилась напротив. Но царевна на нее уже не смотрела. Хозяйка хлопнула в ладоши, и к ним приблизилась служанка, безмолвно ожидавшая в стороне.
- Придвинь к нам столик для угощения. И принеси нам медовых лепешек и вина, - приказала Нитетис по-египетски. – Разговор будет долгим!
Потом царевна опять обернулась к Поликсене. Несколько мгновений она рассматривала эллинку, которая не смела сама начать разговор.
- Ты похожа лицом и статью на брата… тебя это не очень-то красит, - наконец сказала Нитетис: она улыбнулась, как улыбаются женщины, когда перестают видеть в других женщинах соперниц себе по красоте. – Но я знаю, что вы, эллины, считаете прекрасным другое…
Поликсена давно заметила, что прекрасные женщины Эллады выглядят более мужественными, чем египтянки. Но ведь и мужчины Эллады выглядят мужественнее египтян!
Однако она понимала, что ее позвали не спорить о красоте.
- Ты боишься за брата? – вдруг спросила царевна, внимательно наблюдавшая за нею. – Не бойся. Сейчас он отдыхает после своей смены - потом вы можете увидеться.
Поликсена кивнула с большим облегчением. Она все еще не решалась отвечать Нитетис; и вдруг начала опасаться, что та сочтет ее глупой.
Наконец принесли угощение: служанка бесшумно расставила на низком столике кувшины с вином и пивом, серебряные кубки, поставила блюдо с медовыми лепешками и еще одно – с виноградом и яблоками.
Налив обеим девушкам вина, рабыня отступила в тень.
- Не бойся, что она поймет нас, - сделав глоток вина, Априева дочь кивнула на свою служанку. – Говори смело и поправляй меня, если я буду ошибаться. Я хочу изучить ваш язык так хорошо, как знал его мой отец.
- Как тебе угодно, царевна, - Поликсена наконец заговорила.
Нитетис улыбнулась алыми без всякой краски губами.
- Я уже вижу, что ты умна, хотя ты впервые открыла рот. Что ж, думаю, скоро я… разговорю тебя. Я правильно сейчас выразилась?
Поликсена кивнула. Нитетис за время беседы сделала несколько ошибок, которые она заметила только сейчас, начав прислушиваться к ее речи; но эллинка понимала, что обращать на это внимание царевны совсем не время.
Нитетис отщипнула винограда. Прожевав ягоды, она задумчиво сощурила глаза, глядя в окно, на солнце. Царевна вдруг кивнула своей собеседнице, чтобы та тоже посмотрела в окно на бога египтян.
- Когда-то давно, почти тысячу лет назад, в моей стране правил фараон, которого теперь называют… отступником. Правильно? Впрочем, неважно. Ты меня поняла, эллинка.
Нитетис склонила черную голову.
- Об этом царе почти не осталось записей, но главное люди помнят: он пытался свергнуть всех богов и установить поклонение единому богу. Атону, солнечному диску, в котором одном есть справедливость и правда. Отступник взял себе имя Эхнатон - Угодный Атону…
Нитетис взглянула на Поликсену.
- Этого фараона прокляли еще при его жизни, и вернули всех старых богов, как только он умер… Но это было очень давно.
Египтянка усмехнулась.
- А теперь нашей благословенной земле со всех сторон грозят чужие боги… и у нас появились вы и ваша философия, эта новая чума. Мой народ очень привержен своим богам, но народ и правители уже почти не понимают друг друга.
- Я это заметила, - отважилась сказать эллинка.
Она и Филомен в самом деле давно заметили огромную пропасть, лежавшую между египетской знатью и работавшими на нее простолюдинами: такой пропасти никогда не было между греческим народом и его вождями.
Нитетис вдруг склонилась к ней.
- Наши жрецы жируют и много лгут… люди чувствуют это, и недовольство жрецами растет. Если сейчас дать людям новых богов… или нового бога, они возьмут его! Ты понимаешь?..
- Ты так думаешь? – быстро спросила Поликсена, которой показалось это чересчур. Она знала, как бывают простолюдины привержены вере предков.
И вдруг она поняла, к чему клонит египтянка.
- Ты хочешь сказать, что опять грядет какая-то вера, утверждающая единого бога? – тихо спросила Поликсена; она сама испугалась своих слов. – Откуда?
- Из Персии, - ответила Нитетис. – Я знаю об этом мало… но послушай, что я успела узнать.
========== Глава 10 ==========
Разноязыким благородным собеседницам потребовалось много усилий, чтобы по-гречески говорить о новой вере персов; даже у Поликсены скоро кончились слова, а у Нитетис тем более. Помогать им было некому – и ничего записывать, как во время уроков Пифагора, было нельзя.
И еще более нельзя. Но несмотря на это, Нитетис под конец, утерев со лба пот от усилий, сказала с улыбкой:
- Я все время упражняюсь в греческом письме… и мне будет весьма полезно поучиться ему на вере Заратуштры. Ты мне поможешь.
Поликсена поклонилась, весьма впечатленная этим уроком и так же, как Нитетис, со страхом и радостью предвкушавшая продолжение. Она уже немало поняла из рассказа египтянки, и главное, самое удивительное, было вот что: возвещенный древним пророком Заратуштрой бог-вседержитель Ахура-Мазда, творец всего сущего, провозглашался источником всего земного блага – и, понимаемый своими приверженцами единым, не требовал свержения всех других богов. Царь же персов, несмотря на верховную власть, не почитался верховным богом, как в Египте. Но так же, как египтянин, перс-зороастриец определял свою посмертную судьбу праведною жизнью на земле.
Поликсена до сих пор мало знала о том, чем почитают человеческую душу египтяне, - Пифагор весьма скупо говорил об этом; но Нитетис подтвердила и дополнила слова учителя. Египтяне веровали в блаженное посмертие для тех, кто делал добро другим, и в вечные мучения для грешников. Но египтяне также свято верили, что для спасения души нужна вечная сохранность тела; персы же питали отвращение к виду мертвых тел и даже не заботились о том, чтобы хоронить своих умерших, видя в них великий источник зла.
- Видишь, сколько несогласия между нами… во всем, и в великом, и в малом! Но правда должна быть одна! – горячо сказала Нитетис.
Она резко рассмеялась, видя изумление эллинки.
- Персы верят, что каждый человек может сердцем постичь, где лежит правда… вот и я пытаюсь. Хотела бы я услышать, что сказал бы об этом ваш мудрец Пифагор – и как он попытался бы примирить наших богов!
Поликсена только развела руками. Она видела, что ее царственная собеседница слишком увлеклась: Нитетис, конечно, была смела и привычна повелевать с самых малых лет, но вот так менять веры и обычаи, переписывая судьбы целых народов, было невозможно даже в мыслях. Поликсене было семнадцать лет – а значит, она старше Нитетис года на два, не больше: но в юности это означает разницу в целую жизнь…
Поликсена подумала, что если Пифагор и был осведомлен о вере персов, возможно, даже прозревая в ней какую-то правду, было очень разумно, что самосец не стал смущать своих слушателей еще и азиатским учением. Жить среди варваров-египтян и посещать новую философскую школу, поклоняясь своим старым греческим богам, для пифагорейцев было уже достаточно…
Когда солнце село, Нитетис спохватилась.
- Как я заговорилась с тобой, меня ждут дела!
Поликсена встала с места и поклонилась.
- Так я могу идти, царевна?
Нитетис нахмурилась, глядя ей в лицо.
- Нет, - резко сказала дочь Априя. – Разве я отпускала тебя? Мы далеко еще не закончили разговор!
Эллинка покачала головой.
- Если мне будет позволено сказать, госпожа, такие разговоры умные люди могут вести очень долго… удобно ли тебе задерживать меня у себя?
Нитетис хмыкнула. Поликсена уже привыкла смело возражать ей в споре, и когда спор утих, божественной дочери это не очень-то понравилось.
- Ты думаешь, что лучше будет, если я отпущу тебя домой, чтобы завтра позвать снова? – спросила дочь фараона. - Люди во дворце тогда скорее начнут говорить о нас!
Поликсена поняла, что возражать бесполезно и даже опасно. Она кивнула.
- Только позволь мне увидеться с братом, царевна.
Нитетис улыбнулась.
- Ну конечно, ведь я дала тебе слово. Ступай к нему сейчас, тебя проводят. Скажи Филомену о моем изволении – что ты останешься у меня, покуда я желаю.
Поликсена вообразила себе, каково будет сказать все это брату, - но выбирать не приходилось.
- Хорошо, госпожа, - терпеливо сказала эллинка.
И вдруг египтянка подошла к ней и сжала ее руку в своей: первый такой сердечный жест.
- Не притворяйся, что тебе не понравилось! Я ведь вижу: ты наслаждалась нашим спором не меньше меня!..
Поликсена улыбнулась: конечно, это было так.
- Это правда, царевна. Благодарю тебя.
Нитетис улыбнулась и кивнула. Когда она отпустила руку эллинки, Поликсена увидела на своей коже ярко-рыжие следы. Нитетис, как все знатные египтянки, красила хной ладони и ступни.
- Хорошо, - сказала Априева дочь. – Иди сейчас к брату, а потом я отдам распоряжения насчет тебя… тебе отведут покои рядом с моими, принесут ужин, воду для купания и все, что ты потребуешь для своего удобства. Требуй как царская гостья!
Поликсена низко поклонилась, надеясь, что египтянка не видит, как она смущена и растеряна. Эллинке опять стало очень страшно; она сжала дрожащие руки в складках гиматия.
Потом по знаку Нитетис к Поликсене подошел один из египтян, охранявший вход в спальню царской дочери. Нитетис быстро проговорила ему что-то на своем языке, и он кивнул и ударил себя кулаком в голую грудь.
- Мой воин проводит тебя к брату, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену подведенными черным глазами, окруженными зелеными тенями. В вечернем свете эта раскраска выглядела почти зловеще: египтяне во всем своем искусстве преследовали такую цель, увести человека от натуры и от самого себя…
Эллинка еще раз поклонилась и увидела улыбку своей царственной покровительницы. Потом стражник направился к дверям, и Поликсена последовала за ним.
Она увиделась и объяснилась с братом – Филомен так был растерян от всего происходящего, что даже не выговорил сестре. Хотя за что ее ругать? Винить можно было только те силы, которые привели их обоих пред очи Нитетис.
Филомен только обнял сестру и пожелал удачи. Поликсена ответила ему тем же. Они распрощались, и стражник повел эллинку назад: видимо, туда, куда указала ему царевна препроводить гостью.
Поликсена обрадовалась, что у брата не было времени расспросить сестру о содержании ее беседы с Нитетис… и вдруг ей стало страшно этого умолчания. Может быть, дальше ей придется обманывать любимого брата еще больше, обманывать сознательно?
Нет, конечно, нет: они непременно поговорят позже.
Когда Поликсена оказалась в отведенном ей покое, от богатства которого у эллинки зарябило в глазах, к ней тут же подошла служанка-египтянка, похожая на ту, которая была у Нитетис: молодая и бесстрастная, но, видимо, расторопная. Она сказала Поликсене, что для нее готова ванна.
Поликсена только в далеком детстве пользовалась услугами рабыни: Филомена и своей няни-гречанки, которая давно умерла. И никакие рабыни еще не видели и не касались ее тела, когда Поликсена стала девушкой. А эта была еще и египетской дикаркой, к тому же, дворцовой прислужницей!
Коринфянка кивнула, сохраняя спокойствие и соглашаясь последовать за служанкой. Ванная комната оказалась соседней – чистоплотные египтяне совершали омовения по нескольку раз в день и не любили для этого ходить далеко. От горячей ароматной воды поднимался пар. Прислужница подошла к Поликсене и, склонившись и протянув руки, показала, что готова взять у нее одежду.