Я на мгновение воспротивилась ему, но он послал жёсткий импульс света.
Я также ощутила в этом подтекст, напоминание, что я дала ему разрешение, сказала ему, что он может это сделать. Осознав, что он прав, я постаралась расслабиться, позволить этому случиться.
Через несколько секунд я ощутила, что он стискивает меня сильнее, и светом, и руками.
Затем я почувствовала, как он проверяет этот контроль над моим светом, пока я лежала там, тяжело дыша.
В его разуме пронеслось то, как я противилась ему в прошлом — своим светом, даже своим телом. Удовлетворившись полным контролем над моим светом, он начал снимать полотенце с моего тела.
По мне пронёсся страх, но его пальцы лишь сильнее сжали мои волосы.
— Ревик… — начала я. — Нет… нет. Пожалуйста…
— Не двигайся, — грубовато сказал он.
— Ревик… пожалуйста…
— Элли. Доверься мне. Пожалуйста. Доверься мне.
Боль заструилась по его свету, ухудшаясь до такой степени, что я закрыла глаза.
Я поймала себя на мысли, что он собирается трахнуть меня, что это какая-то его фантазия об изнасиловании. Но как только я подумала об этом, я ощутила, что злость в его свете усиливается вместе с болью, которая едва не ослепила меня, когда я почувствовала, что за ней скрывается.
Теперь я была обнажённой и лежала на его коленях поверх полотенца, по-прежнему обмотанного вокруг его бёдер.
Я чувствовала, что у него эрекция, но большая часть его света всё ещё вплеталась в мой, сосредоточившись на удержании меня в неподвижном положении, и эмоции, которые я там ощущала, не сводились к сексу.
Я чувствовала в нём боль, но она всё меньше и меньше походила на сексуальную боль.
— Я устала, — сказала я ему. — Ревик. Бл*дь, я реально очень устала. Я не спала…
— Я знаю, — сказал он.
Его пальцы и ладони массировали мои мышцы, мою кожу. Я ощущала в нём страх, возможно, угрызения совести, или же нервозность, угрызения совести и страх в одном флаконе. Он ласково гладил меня по волосам, своим светом посылая в меня тепло. Теперь я ощущала в нём тошнотворную усталость, больше похожую на измождение и настолько ярко выраженную, что это просочилось в его голос.
— Я знаю, что ты устала, жена, — мягко произнёс Ревик. — Я знаю. Но именно поэтому это не может подождать. Я хочу сделать это, пока ты устала. Я хочу сделать это, когда ты слишком устала, чтобы бороться со мной, Элли. Когда мы оба слишком устали, чтобы противиться друг другу.
Я толком не понимала его слова.
Однако я вновь ощущала его страх. Что-то в этом чувстве заставило мой страх вновь вернуться, и вот я уже опять противилась ему своим светом, а где могла, и телом. Но он прав. Я слишком устала, чтобы бороться с ним, и чем дольше он меня удерживал, тем больше эта усталость превращалась в нечто близкое к отчаянию.
Я не могла бороться с ним. Бл*дь, я никогда я не могла бороться с ним.
Я не могла бороться ни с кем из них.
К тому времени, когда эта мысль отложилась в голове, по моему лицу катились слёзы, но и это я не могла осмыслить.
Когда он ударил меня в первый раз, я резко втянула воздух, скорее от недоверия, нежели от боли.
Он удержал меня, испытывая мой свет.
Затем он снова ударил меня, прямо по заднице голой рукой, и я вскрикнула, заёрзав под его руками и светом. Однако я не могла. Я не могла пошевелиться. Я почувствовала, как усилилась его боль, когда он опять меня ударил. И опять.
Боль становилась хуже, а не лучше.
Выносить её становилось тяжелее, а не легче.
В какой-то момент я начала орать на него.
Я не могла осмыслить собственные слова. Ревик не останавливался, что бы я ни говорила, и тогда я перестала пытаться контролировать эти слова… или даже следить за ними.
Но некоторые вещи выделялись среди всего остального.
Я назвала его куском дерьма, как и Анжелина.
Я говорила, что ему на меня насрать.
Я говорила, что он меня не хочет, что он никогда меня не хотел. Я говорила, что они правы насчёт него, что он абьюзер и насильник. Я говорила, что мне уже безразлично, что он станет делать, и я знала, что ему никогда не будет достаточно меня, что бы я ни делала, какой бы шлюхой я для него ни была. Я говорила, что он может трахать кого угодно — хоть Уллису, хоть Даледжема, хоть мою мать — и я не попытаюсь его остановить.
Я говорила, что больше не хочу быть замужем за ним.
Я говорила, что он хотел кого-то слабого, кого-то мягкого, кого-то непохожего на меня.
Я орала на него за то, что он врал мне, что он нарушил клятву… за то, что он был трусом, который никогда не говорил мне правду и который в принципе не способен кому-либо сказать правду.
Я обвинила его в том, что он трахал других людей на корабле.
Я обвинила его в том, что он хотел Даледжема, хотел Уллису, трахал её после того, как она его избила, соврал мне и себе о причинах, по которым он к ней пошёл.
Я говорила ему, что он не любит Лили.
Я говорила и другие вещи. Некоторые из них о Кэт. Некоторые о том, что он подобен Дитрини. Я обвинила его в том, что он хочет причинить мне боль, сломать меня так же, как этого хотел Дитрини, чтобы я тоже была мягкой.
Я чувствовала, что некоторые из моих слов причиняли ему боль, но он меня не отпускал.
Он также не останавливался.
Когда я подумала, что хуже уже не будет, боль стала ещё сильнее.
Я ощущала его в своём свете. К тому времени он проник ещё глубже в мой свет, притягивая, раскрывая меня. Он не останавливался, даже зная, что я могу ещё сильнее возненавидеть его. Я чувствовала, как он проскальзывает в трещины, образующиеся в моём щите — сквозь боль, которая пульсировала в моей груди последние два дня и зародилась на пляже перед тем, как я отошла в сторонку с Кали. Я пыталась задавить её, но она просто оставалась в моей груди, тлея, не выходя, но наполняя мой свет дымом.
Боль заполыхала ещё жарче.
Она уже стала сильнее боли от его руки.
Она начала завладевать моим светом, мучая меня, терзая мою грудь, живот и горло обжигающе горячим ощущением, и вот я уже не могла говорить, не могла дышать.
Я вспомнила Кали на том пляже. Боль скрутила мои внутренности, должно быть, от воспоминаний. Я вспомнила их, их обоих. Я вспомнила…
Боги. Я вспомнила Даледжема.
Я помнила, как он оставил меня под той эстакадой.
Он оставил меня там.
Я любила его, доверяла ему… а он бросил меня там.
Я помнила, как кричала и звала его в темноте. А затем я снова оказалась в темноте, после того как Касс вскрыла меня и бросила. Я помнила её лицо, её улыбающееся лицо. Она была так счастлива причинить мне боль. Сделать мне больно и бросить вот так сделало её счастливой.
Я помню, как Ревик читал мне, пытаясь дотянуться до меня сквозь тьму.
Ревик хрипло вздохнул. Я осознала, что это было всхлипывающее рыдание, но почти его не слышала.
Я вновь потерялась там, затерялась в этом месте, во тьме и боли без конца. Я помнила состояние потерянности, отдалённости от всех и вся. Никто не приходил. Света не было. Я кричала, зовя Лили, зовя Ревика.
Я звала своих родителей, звала свет.
Я звала Даледжема.
Никто не пришёл.
Серые металлические прутья над головой, шум машин на эстакаде, их мелькающие тени, эхом отдающиеся возле горы мусора, где он оставил меня. Я чувствую запах человеческой мочи, блевотины, зловонное дыхание на моём лице. Кто-то трогает меня. Насекомые кусают мою кожу.
Джон был там. Он орал на меня, винил меня.
Они все бросали меня. Рано или поздно все они уходили.
Кали снова хотела забрать у меня Лили.
Они хотели забрать мою малышку.
Я издала сдавленное рыдание. Оно больше напоминало крик.
Ревик снова ударил меня, ещё сильнее. Я ощутила в нём боль и ахнула, борясь с ним, борясь с его руками и светом. Я почувствовала, как его свет выходит из контроля. Я ощутила его там, одинокого, и на кратчайшее мгновение мой щит пал. Я почувствовала, как он пытается дотянуться до меня, добраться сквозь эту тьму.
В какой-то момент та раскалённая твёрдая скала в моей груди раскололась на часть.
Темнота переполнила меня. Жидкий жар вытекал пламенем в мою грудь, ослепляя не хуже тьмы. На несколько долгих секунд время остановилось, и я вообще находилась не в комнате.
Очнувшись, я плакала на коленях Ревика.
Я плакала до тех пор, пока не вымоталась, пока не утратила способность дышать, думать.
Я плакала, пока не начала хватать воздух ртом, силясь думать.
Я почувствовала, как эта штука разламывается ещё сильнее. При этом жар вновь хлынул из меня жидким светом. Я вновь всё вспомнила, даже те вещи, которые забыла так основательно, что даже не осознавала, что там есть что помнить. Тошнотворное ощущение в моём животе усилилось.
Я видела, что Ревик объединился со всеми ними против меня: с Кали, с Даледжемом и Терианом, даже с Касс. Они хотели забрать у меня моего ребёнка. Они хотели сделать с ней то, что было сделано со мной.
Я не могла допустить, чтобы это повторилось. Только не с ней. Я не могла.
И я не допущу этого.
Свет Ревика глубже проникал в мой. Жар затмевал мой разум, словно живое пекло, словно живой огонь, окутывающий меня его присутствием.
Я ощущала там свирепость, столь интенсивное желание защитить и любовь, что я не могла почувствовать ничего другого. Я никогда прежде не ощущала подобного ни в ком другом. В какой-то момент он сдёрнул меня со своих коленей. Я подчинилась его рукам, и он перекатился вместе со мной, уложив меня на спину.
Это тоже причинило боль, но мне было уже всё равно.
Я сдёрнула полотенце с его талии, пока он прижимал другую мою ладонь к матрасу. Я почти справилась с полотенцем… затем он уже оказался во мне. Его свет вновь заполонил мой, так глубоко вплетаясь в меня, что я утратила контакт с комнатой.
Всё пропало… всё, кроме его кожи, дыхания и глаз.
Я видела, что он плакал, зовя меня по имени, и то жёсткое ощущение в моей груди раскрошилось ещё сильнее. Его пальцы сжимались в моих волосах, на моей спине, прижимая меня к нему, пока он вколачивался ещё глубже, пытаясь сломать меня в другом отношении.
То чувство в его свете усилилось, пугая своей интенсивностью.
В какой-то момент я вспомнила его.
Я вспомнила себя, но также вспомнила его.
Все события прошлого года как будто разбивались о нас. Я ощущала в нём желание, почти томительную потребность сокрушить эти стены, сокрушить всё, что стояло между нами, проломить это, даже если это убьёт нас в процессе.
Я помнила это ощущение.
Я помнила, что чувствовала себя так, пока мы были в первом резервуаре. Я помнила, что чувствовала это и позднее, пока находилась в Пекине и почти его не ощущала.
От Ревика исходила боль, воспоминания о тех словах, которые я сказала ему, пока он бил меня, и в этом я тоже ощущала его, пока жар в его свете полыхал ещё жарче. Я покрывала поцелуями его лицо, пока он льнул ко мне, хрипло дыша сквозь слёзы. И я чувствовала, что та штука во мне крушится, превращаясь в одну лишь пыль.
Я почувствовала, как его сердце раскрывается от облегчения, когда последние останки этого сгорели в моём свете.
В те же несколько секунд я ощутила в нём злость.
Не на меня, но практически на всех остальных.
На Касс. На Териана. На Джейдена. На Джона и Врега. На Анжелину. На Даледжема.
На Дитрини.
На себя самого. Возможно, в особенности на себя самого.
Я почувствовала, что какая-то его часть ненавидела Кали и Даледжема… и Уйе… а его свет обещал моему распалённой клятвой, от которой перехватывало дыхание, что он никогда не позволит кому-то из них, кому угодно, даже самому себе, вновь причинить мне боль.
Я знала, что в те несколько секунд он говорил серьёзно.
Я знала, насколько серьёзно он говорил.
Я также, пожалуй, впервые осознала, насколько такая клятва на деле попросту нереалистична.
Эта жёсткая мысль душила моё сердце и свет, но правда не опечалила меня и не оставила ощущения безнадёжности, как прежде.
Она просто ощущалась как правда.
Глава 38
Пророк
Териан почувствовал приближение сзади задолго до того, как услышал его. И всё же его взгляд оставался прикованным к окну перед ним.
Что-то в песке притягивало его разум.
Это заставляло его свет кружить концентрическими вихрями.
Ветер закручивал песок в длинные циклоны над вытянутыми дюнами. Это происходило слишком далеко, чтобы он мог увидеть это глазами, но он всё равно наблюдал за этим в темнейших уголках своего сознания, как зачарованный следя за узорами. Песок извивался и дёргался от резких порывов ветра, создавая петляющие симметрии, витражные узоры… цвета, в которые он мог погрузиться, почти мог чувствовать их запах под жаром солнца на стали, на воде, на коже.
Позади него прочистили горло.
— Брат, — терпеливо произнёс видящий.
Териан повернул голову, по-прежнему сжимая руки на пояснице.
Его разум в этой паузе включился в работу — по крайней мере, частично.
Он позволил какой-то своей части поиграть в песчаной буре, танцевать в ветре и свете, отбрасывать тени на дюны, пока жар создавал миражи зеркальных озёр во впадинах пустыни.
Смотревший на него видящий выдохнул, его глаза и голос оставались терпеливыми.
— Ты всё ещё пытаешься, брат? — нежно спросил он. — Как мы обсуждали?
Териан почувствовал, как что-то в его живом свете приняло иную форму — изломанный, змеящийся разряд, похожий на шланг, разбрызгивающий вокруг воду и не удерживаемый ничьими руками.
Возможно, та его часть хотела пить. Возможно, ей нужно было выпить.
Его рот и лицо приняли ожидаемые выражения.
— Конечно, отец, — сказал он, улыбаясь и кивая головой. — Конечно.
Высокий, худой как скелет видящий наблюдал за Терианом, не меняя выражения лица.
Однако Териан ощущал пытливость, скептицизм. Он вздрагивал там, где это задевало его; его свет проблесками порхал вокруг другого мужчины, пока он делал свою манеру держаться как можно более покорной. Он будет простым. Сговорчивым. Мягким и податливым, принимающим форму по желанию отца. Он сделает всё, что захочет отец.
Он сделает что угодно, совершенно точно.
«Виляющий хвостик, счастливый пёсик…»
Он улыбнулся ещё шире, глядя на видящего с лицом черепа и длинными, седыми как сталь волосами.
«Улыбчивый пёсик виляет хвостиком. Пёсик сделает что угодно, что угодно, что угодно, хозяин. Пёсик будет лизать твой член, носить тебе тапочки, вилять хвостиком и гавкать, когда ты скажешь гавкать, лишь бы ты не бил его. Лишь бы ты его не поджигал…»
Менлим испустил терпеливый вздох.
— Здесь у тебя есть всё необходимое? — спросил пожилой видящий.
Териан осмотрелся по сторонам, сбитый с толку вопросом.
Он посмотрел на кожаные диваны, на гостиную, на камин, из-за которого приходилось включать кондиционер, чтобы умерить его жар, на подлинники картин и скульптуры из стекла. Он знал, что слуги ждали лишь одного нажатия на кнопку — он знал, что мог вызвать сюда слуг, чтобы они сосали его член или забивали друг друга насмерть, если ему взбредёт в голову.
Тут имелась ванна джакузи с кучей пузырьков.
Переделанная гостевая спальня в номере служила ему гардеробной и теперь была набита вешалками с дизайнерской одеждой и туфлями.
Посмотрев на стенной гобелен из чистого золота, изображавший меч и солнце и висевший поверх книжного шкафа с подлинными книгами с кожаными переплётами и страницами из настоящей бумаги, Териан улыбнулся, плавным жестом руки обводя первоклассные апартаменты.
— В чём же здесь можно нуждаться, отец?
— Не потакай мне, брат, — предостерёг Менлим, встречаясь взглядом с янтарными глазами Териана. — Это слишком важно, — он помедлил, и его интонации сделались более многозначительными. — Я ни в чём не откажу тебе, брат мой, до тех пор, пока ты остаёшься верен мне.
Териан улыбнулся ещё шире.
«Улыбчивый пёсик машет хвостиком…»