Так и не выступив в пятно света, Никольский оставался тёмным силуэтом, и было даже странно смотреть на него и осознавать, что это живой человек стоит сейчас перед ним, а не отделившаяся от стен ночная темнота, обретшая голос и дыхание. Размышляющая сейчас, что ему ответить.
- Один вопрос, Алексей Николаевич. Как вы собирались управлять государством?
Алексей нервно рассмеялся.
- Я собирался? Я не виноват в том, кем родился! Не виноват в том, что родился цесаревичем, не виноват в своей болезни… Вашими стараньями, я больше не будущий государь, но вот так же отменить мою болезнь вы не можете!
- Верно. Но я могу предложить вам не быть вечно страдающим куском венценосной плоти, ненавидящим в себе в равной мере желание жить и желание умереть, а попытаться сделать то, что считали для себя немыслимым. Вы не можете изменить своё прошлое, но вы можете что-то сделать для своего будущего. Выше вы говорили о солдатах, благословляющих жизнь несмотря на перенесённые раны и увечья. Рад, если вам действительно попадались лишь те, в ком говорило мужество, воля к жизни, а не малодушие, рад, если за волю к жизни вы не принимали смирение, апатию, не дающую человеку выбрать смерть, но так же не дающую и выбрать жизнь. Так если вам действительно дорог пример этих людей - вы поступите так же. Проживёте столько, сколько будет вам отпущено, столько, сколько сможете сражаться со своей болезнью, а не позволите принести себя в жертву не благу страны даже, а интересам кучки беспринципных негодяев. В моей власти только дать вам шанс, а не обеспечить всю вашу дальнейшую жизнь, это верно… В том смысле, что я не могу прямо сейчас сказать, где вы будете жить, у кого, и тем более как долго. Я не знаю этого пока сам. Но это можно решить уже после того, как мы выберемся отсюда. Даже если вы полагаете, что жизнь на новом месте будет много трудней, чем здесь - должно ли это останавливать вас?
Алексей замолчал. Всё то, о чем говорил этот человек, было и верно и правильно, до известной степени. Точнее - ровно до того момента, как он пытался представить себе эту эвакуацию - и чувствовал, что хотел бы в панике бежать от самой смутной картины. Казалось бы, сама мысль о возможном спасении должна вселять радость и нетерпение - а вселяла один только страх. Тому было достаточно причин - разлука с любимыми родителями и сёстрами, и то, что все они, кроме отца с матерью, будут так же разлучены между собой, и полная безвестность предстоящего пути, и необходимость зависеть, необходимость лгать о себе. Не говоря о том, что родителям может и не повезти в случае, если на них действительно совершат покушение, об этом попросту тошно думать, как и об этих двойниках, которые должны будут в таком случае отдать свои жизни за них - кем бы они ни были, но невозможно знать о чьей-то смерти и не чувствовать скорби, не чувствовать себя соучастником… Да, как ни тошно и беспросветно существование здесь, но оно по крайней мере известно и знакомо, а побег… не приведёт ли к чему-то во сто крат худшему, чего сейчас и не представить? Да, этот человек прав, это трусость, и никак иначе, но хоть тысячу раз назови это трусостью, не станет легче.
- Видимо, не должно… Знаете, вас стоит поблагодарить за одно только это доброе намерение, даже если оно и не осуществится. Хотя возможно, сами вы не назвали бы его добрым, а только отвечающим вашим интересам, ведь вам не за что быть к нам добрыми. Но вы вселили смятение в сердца моих близких, и это смятение лучше уныния. Я слышал, как девочки говорили, как это прекрасно, что в ком-то из вас можно встретить справедливость и благородство. Не обижайтесь, мы узнали достаточно страха за это время… Но теперь кроме страха появилась и надежда. И хотя к тому прибавились новые страхи… Говорят, что жалеть о не сделанном куда горше.
========== 15 июля. Операция “Царское зеркало” ==========
Хотя ночные волнения никого не оставили полностью, как вода после дождя под лучами взошедшего солнца в одночасье не высыхает - всё же было солнце, всё же было приподнятое настроение, кому-то показалось бы, быть может - необоснованно приподнятое… Всё же, должна была себе признаться даже Татьяна, брошенное Марией о предстоящем освобождении из этих стен оставило след и в ней. Не отрицая, что впереди ровно ничего лёгкого и беспечального - однако смена опостылевших декораций на живой, настоящий мир, который уже больше года они видели преимущественно из окон, как ни страшен и непостижим этот мир сейчас - это возможность жить… Не от страха перед возможными заговорщиками тут уже можно бежать, а от безысходности тюремного режима, насколько силён страх смерти, когда чувство беспомощности и бесправности выпивает жизнь по капле? Так, наверное, корабль, стоявший на мели, заброшенный и медленно разрушающийся, будет счастлив нахлынувшей волне, вырывающей его из плена песка, пусть она и угрожает разбить его в щепки…
Она видела, как смесь тревоги, нетерпения, сомнений, воодушевления захватывает её сестёр, и видела, что им куда сложнее сдерживать, скрывать эту взбудораженность. Наилучшим выходом, конечно, было занять руки, да и голову, работой. С утра Татьяна и Мария, пока Ольга и Анастасия выводили на прогулку Алексея (маменька протестовала, потому что с утра было ещё довольно прохладно, однако он настоял), помогали Ивану Михайловичу на кухне - месили хлеб. Едва развернулись все на одной кухне - там же над кастрюлей шаманил Юровский, жаль, не видела Ольга, сказала бы, что зрелище любопытное. Сновали под ногами белобрысый Мельников и поварёнок Лёнька, получая соответственно каждый от своего начальства различные поручения.
- Яйца-то кончаются… - вздохнула Татьяна, катая в руках пышную будущую булку.
- Не вопрос, достанем, - отозвался Юровский, отмахиваясь от Мельникова, не вовремя сунувшего ему подвявший пучок укропа, - кого послать, найду…
- Быть может, заодно… - робко подала голос Мария, не особо надеясь на успех, - нитки кончаются… Для вышивания… Красные и жёлтые особенно нужны…
- И это не проблема, заодно и ниток закажем.
Наверное, подумала Татьяна, ему самому облегчение немалое - вывести хотя бы часть из них из-под своей ответственности. На кой же только сестра про эти нитки… Им здесь, может быть, совсем немного осталось быть, и кому в таком состоянии будет до шитья… Хотя нет, правильно. Лучше ничем не выдавать своих ожиданий, вести себя именно так, как вели бы, если б не было этого ночного разговора. Мало ли, кто из находящихся в доме может услышать, кто не входит в число доверенных…
В кухню, а потом в кастрюлю сунул нос Антонов, посвежевший и непривычный без своей щетины.
- Скоро готово, что ли?
- Да уже.
- Прямо невероятно возбуждающе, хочу сказать… А неужто кошерно?
- Ужасно остроумно, - огрызнулся Юровский, - вам прекрасно должно быть известно, что я крещёный лютеранин. Зачем пожаловали, кроме как слюны в кастрюлю налить?
- Да там эти… бабы пожаловали… Мыть-то…
- Ладно, пойду, разберусь… Снимай, разливай пока.
Потом была уборка. Сёстры сновали весело туда-сюда, сдвигая кровати, деловитые женщины таскали вёдра, шикая на попадающихся на пути солдат, остальная семья вместе с прислугой обедали, там же сидел, лицом к обеим дверям, чтобы наблюдать за происходящим, Юровский, рядом с Алексеем, которого тоже выкатили на коляске.
- Как ноги сегодня?
- Лучше, - соврал Алексей.
- Что за болезнь у тебя такая злая… А на воздух правильно, что выбрался - для здоровья необходимейше. Только кутайся в следующий раз получше, чтоб не прозвездило… Хотя сейчас-то распогодилось уже, вторую прогулку хорошо погуляете. Ну и погода, мать её, то жара, то дождь, и всё в один день… Да что там ещё такое?
Антонов сегодня, видимо, заделался главным вестником.
- Да там какие-то две монашенки пришли, спрашивают, чем помочь могут…
- Гони их в шею… А, не, погоди… Им-то мы про яйца и нитки и препоручим…
Вторая прогулка и правда выдалась славной. Ветер, в сравнении с утром, практически стих, и хотя всё равно было прохладно, выглянувшее солнышко заметно пригревало и изумительно играло на повисших на листьях и травинках каплях. Алексей уговорил сестёр поднять его из коляски и, взяв с двух сторон под руки, немного провести туда-сюда по дорожкам сада. Он крепко стискивал их руки, думая невольно о том, что очень скоро им придётся расстаться. Хотя ведь может быть, что и не придётся? Может ведь быть, что вот сегодня, или завтра - этих таинственных злоумышленников, что хотели их убить, поймают… И тоже ведь будет хорошее в том, что легче будет сносить тяготы заключения ввиду прошедшей угрозы вероятно долгой разлуки…
Потом они с Лёнькой строили домик из спичек - Лёнька, у которого эта способность была развита до высот невиданных, выцыганил под это дело у солдат ещё несколько коробков.
Вечером он расхрабрился настолько, что изъявил намеренье снова принять ванну самостоятельно - что, разумеется, вызвало протест у родителей и спор так же между сёстрами, Мария предлагала всё же поддержать смелость брата, считая её необходимой для выздоровления, и говорила, что можно сопроводить его и подхватить, если что, а коляска не нужна, Татьяна, памятуя прошлое путешествие, не соглашалась с ней ни в какую, а Алексей, кажется, скорее готов был отказаться от мытья, чем допустить, чтобы ему помогали родители - которым ведь, как Татьяне, отвернуться не прикажешь. На шум заглянул Юровский, узнал, о чём спор, ультимативно заявил, что отведёт наследника мыться сам, «а то у вас тут, гляжу, до драки ещё дойдёт», подхватил на одну руку мальчика, в другую сгрёб полотенце и «всю эту дребедень» - то есть, мыло, вехотку и лечебную соль в пузатом флакончике, и отбыл. Александра хотела было разразиться возмущениями, но дверь перед носом уже захлопнулась.
- Хам… скотина… Да что он себе позволяет…
Татьяна почувствовала даже некоторое злорадство к брату - комендантом он так не покомандует.
- Значит так, - Юровский несколько раз придирчиво ощупал воду и, сочтя её всё же приемлемой, как мог аккуратно сгрузил в неё мальчишку, - теперь слушай меня внимательно. События тут, как оказалось, совсем вперёд нас бегут… Передашь извинения сёстрам, ни ниток, ни яиц им уже не получить. Меняемся сегодня ночью. Так что постарайся голову успеть обсушить, а то точно горячку себе схлопочешь.
- Вы поэтому со мной пошли? Предупредить? - Алексей невольно зашипел, когда по его смоченным волосам принялись возить куском мыла.
- Вам тут говорили, небось, что кому здесь можно доверять, а кому и не очень… Я о том, что замена сегодня ночью будет, и сам два часа назад узнал, например. А так бы подняли ночью и перед фактом поставили - принимай новых людей… У нас на этот счёт, конечно, всё просчитано, что только не отрепетировано, а внезапность сумятицу вносит. И говорить с вами вот так, перед самым отходом ко сну, подозрительно для кого-то может стать… Если б я папашу твоего мыться потащил или там покурить на кухне или стопку-другую пропустить, так это б точно не очень поняли. Так что слушай и запоминай, на это вся их надежда. Через полчаса вас проверять пойду - все в постелях чтоб были, но ни один чтоб не спал. Когда эти, меняться, прибудут - вы это услышите, поди, к тому времени можете с себя поснимать побрякушки все, ну и одёжу верхнюю - чтоб потом меньше было замороки… Придёт солдат - кто точно, не знаю, может, Марконин или Антонов, кого проще будет - принесёт узел с вещичками, в которые надо будет переодеться. На себе ничего из прежнего не оставлять - ни белья, ни серёжек, ни креста нательного, не дай бог, какую мелочь утаите… Узлы с этим всем, что с себя снимете - отдать солдату, это для замены вашей. И - ждите. Одного за другим вас из дома выведут. Зажми нос. - окунув намыленную голову мальчика в воду, он растрепал пятернёй волосёнки, вызвав ещё один протестующий писк, точнее - бульк, - там будете действовать по указаниям, но сразу упреждаю - сами старайтесь на глаза никому не попасться. Вообще никому, тем более двойникам вашим.
- А двойники, они… они думают, мы, настоящие - где? - Алексей отфыркивался от воды и пытался протереть глаза.
- А кто где… Кто будто умер, кто сбежать исхитрился, для каждого своя легенда.
- Что, все пятеро?
- Тебе об этом зачем знать? Повернись, спину потру. Ох ты ж, статуэтка фарфоровая, как тебя мыть-то, чтоб не поломать…
- Так дайте, я уж сам… Да просто странно мне - как же они это воспримут, что всех пятерых-то меняете? Ведь проговорятся между собой, наверняка…
- Не каркай. Ну, друг о друге они знать не будут, в смысле, что и другие - не настоящие… В том и сложность главная, так бы голова, знаешь, меньше болела. Но это опять же забота не твоя.
- А… а слуги? Их-то вы предупредить успеете? Лёньку… он ведь, хоть сообразительный, всё ж ребёнок, может оговориться нечаянно…
- Со слугами уже по… ах ты ж чёрт, ещё ж малец… Ну, завернём его завтра с утреца под благовидным предлогом… Всё равно с этим ему и самому играть не захотелось бы…
- Может быть, вы… отвернётесь? Я вылезать буду…
- Ох ты ж стеснительный! чего я там не видал? У меня своих трое, и один твоих лет… Ты сам три часа одеваться будешь, матушка твоя всполошится, что я тебя тут утопил…
Алексей поднял со стульчика часы, посмотрел на них с грустью, едва сдерживая слёзы.
- Ни разу не ломались с тех пор… Нет, я понимаю, что взять нельзя… Уж если крест нельзя, так это - подавно… Просто бывает, с вещью грустно прощаться - как с человеком…
- Получишь в своё время обратно, не переживай. Так же исправно тикающие. Вещи, они потерпеливее людей…
15-16 июля, ночь со понедельника на вторник
Никогда ещё душная июльская ночь не казалась такой живой. Она дышала, она смотрела, она, почти несомненно, даже думала, поблёскивая с небес редкими звёздами и подшептывая ветром в листве. Глупости, конечно, и игра больного воображения. Хотя наверное, эта-то ночь могла себе что-то такое позволить… Всё же была она необычной, если не по рискованности предстоящего, рисков-то и помимо было немало, и где-то, возможно, даже больше, то по его нетривиальности…
Она отлипла наконец от щели в заборе, обернулась, нервно переступив с ноги на ногу, облизнувшись. Чем-то напоминая нетерпеливую молодую лошадь, сильную, глупую, опасную этой глупостью… Дай бог или чего там, чтоб всё же ума у этой женщины было побольше, чем у лошади.
- Что, лезть уже?
- Давай. Там у дома встретят, влезешь через окно, он поможет… И дальше там поможет… А в остальном сама себе поможешь.
Спасибо, что ни говори, ни одного фонаря не горит. Избавили от счастья хоть сейчас видеть эту морду… Но хищный блеск глаз всё-таки угадывается, слишком хорошо. И ещё измерь, чего в нём больше, алчности или страха.
- Тебе хорошо… Ты, если что, весь в мажоре. А я… оно понятно, куш большой за просто так не даётся, но и сдохнуть, если коснись, охота не так люто. Где оступлюсь…
- Значит, не оступайся. Как-то до сих пор умела, и тут сумеешь.
По тону чувствуется, как скривила губы.
- До сих пор, сравнил… То ли мелкую дворянскую сиротку играть, то ли цесаревну!
- Ай, иди ты. Ну уж извини, вместо тебя цесаревну сыграть не могу. Да не гони раньше времени, я тебе всё раз десять уже вроде обстоятельно расписал, чего ещё не поняла? Знал бы, что ты такая нюня, другую б взял, да вот похожа ты мордой на ту царевну больше других… Да кого тебе там бояться? Охрана вся новая, старую, видать, теперь в расход за такой казус пустят, подмены не распознают. Комендант в деле, ему самому жить хочется. Николашка с жёнушкой подавно, они второй день трясутся, что раскроют их враки про дочкину болезнь… Примут как родную и остальных дочурок на то же настропалят. Им, если узнают, что они дочурке побег устроили, не лучше выйдет, чем тебе за подмену, так что ещё сами и научат, и выгородят… Ты знай сиди и мило улыбайся, если кто сунется. Хотя кто там сунется… Дня через три город белочехи займут, тут уж никому не до тебя будет, кутерьма знатная получится… Там уж как сумеешь, не мне тебя учить. Много не хватай, разум тоже иметь надо. Рви на хату к Ненашину, он вывезет, там я весточку пришлю, там сочтёмся…