Наконец с разоблачением, сопровождавшимся слабыми протестами Зиминой, недовольными вздохами и едкими замечаниями вроде “не думала, что наш Пашенька любит стриптиз в исполнении полутрупов”, было покончено. Ткачев довел начальницу до ванной, но и тут одну не оставил. Поняв, что красноречивые взгляды на капитана не действуют, Зимина вновь прибегла к командному тону:
— Все, Ткачев, свободен!
— Ага, прям щас, — нагло отреагировал Паша, позабавившись начальственным ноткам, так контрастировавшим со слабостью. — Голова закружится, упадете, сотрясение получите или еще чего похуже, что мне потом с вашим трупом делать?
— Надеюсь, похоронишь достойно, — в тон ответила Зимина, включая воду.
— С оркестром и салютом, да. Лет через сто, — не остался в долгу Ткачев, намыливая мочалку. — Чего вы так упрямитесь, будто я голых женщин не видел?
— Ну в этом я не сомневаюсь, — фыркнула Ирина Сергеевна. — А ничего, что я, на минуточку, твой начальник?
Ткачев, никак не прокомментировав последнюю фразу, помог начальнице забраться в ванну и тут же снова получил по рукам. Зимина отобрала у него мочалку, поспешно задернула шторку и, оперевшись о кафельную стену, чтобы не упасть, принялась приводить себя в порядок.
— Ну, может поделишься, что вы там с Терещенко задумали? — сразу же приступила она к допросу, решив не тратить время даром. Тело тут же отозвалось ноющей болью — бил Олег весьма профессионально: очень болезненно, но так, чтобы не причинить большого вреда. Видимо, намеревался еще не один день развлекаться подобным образом. Интересно, почему Ткачев не дал ему такой возможности? Придумал что-то получше смерти от побоев?
— Неважно уже, — буркнул Паша, прислушиваясь к шуму воды, тяжелому дыханию и периодической ругани, которая совсем не пристала воспитанной женщине.
— Ткачев, не беси меня, — насколько возможно грозно начала Зимина и снова чертыхнулась, задев очередную ссадину.
— А то что, полотенцем задушите? — вяло пошутил Паша и вздохнул. Как ни крути, а выдавать чистосердечное признание все равно бы пришлось. Как бы и вправду не придушила…
— Ну, я жду, — поторопила Зимина, явно начиная терять терпение.
— Ну… Мы это… — замямлил Ткачев, как-то сразу утрачивая красноречие. — В общем… Точнее, я… Я хотел, чтобы вы признались в убийстве Кати, — выпалил наконец Паша и почти физически почувствовал, как отпустила давившая на плечи тяжесть недосказанности.
Несколько секунд Зимина молчала, видимо, не зная, как отнестись к сказанному.
— Ткачев, — выдавила она наконец, и ему показалось, что полковник пытается заглушить рвущийся наружу смех, — ты совсем идиот или это у тебя сезонное? Обострение тупости, так сказать. От Фомина заразился, что ли?
— А что мне оставалось? — снова начал раздражаться Паша, но Зимина прервала назревающий горячий диспут.
— Полотенце мне дай, народный мститель, — усмехнулась она, протягивая руку. — Лучше бы ты тогда и правда меня застрелил, чем весь этот цирк устраивать.
— А откуда вы…
— Господи, Ткачев, я иногда тебе поражаюсь, — мученически вздохнула начальница, выражая отношение к его умственным способностям. — Я все-таки полковник или где?
— Это все объясняет, — пробурчал Паша, по выработавшейся со вчерашнего вечера привычке поднимая Зимину на руки. Та уже и не сопротивлялась, несмотря на весь трагизм ситуации явно веселясь от происходящего. Ткачев и сам не знал, что уместнее в этой ситуации — смеяться или плакать. Еще вчера он дал бы в рожу тому, кто сказал бы, как он будет в прямом смысле носить на руках убийцу Кати, и вот… Все это было похоже на идиотскую пьесу в театре абсурда, и Паша, кажется, уже начал смиряться со своей ролью в этом дурацком спектакле.
— И что ты собираешься делать? — осведомилась Зимина, наблюдая, как Ткачев роется в аптечке.
— Обработать ваши “боевые раны”, если вы не догадываетесь, — равнодушно бросил тот, не глядя на Ирину Сергеевну.
— Ты понял, о чем я.
— Давайте мы с этим потом разберемся, хорошо? — Ткачев осторожно спустил с плеч начальницы полотенце, принявшись обрабатывать повреждения. Невольно отметил изящную линию шеи и плеч, мягкость кожи, даже заметил крошечную родинку чуть ниже ключицы и торопливо отвел взгляд.
— И что, совсем не боишься? — Зимина посмотрела прямо ему в глаза, словно хотела прочитать не только мысли — малейшие эмоции, прячущиеся за тоннами усталости в темных глазах.
— Чего? — спокойно уточнил Ткачев, отводя в сторону влажную прядь, на непривычно бледной коже казавшуюся ослепительно-яркой. — Убьете меня? Могу пистолет дать.
— Не паясничай, — начала раздражаться полковник. — Я с тобой вообще-то серьезно говорю.
— Да мне тоже в последнее время как-то не до смеха, Ирина Сергеевна. Так чего бояться, вы не ответили? Публичную казнь устроите? Мне как-то все равно, как подыхать, главное чтобы без лишних мучений.
Зимина продолжала молча смотреть на него. Что-то подсказывало, что сейчас Ткачев не шутит. Какая-то обреченность проступила в измученном облике еще совсем недавно заботливого и в то же время хамовато-веселого парня. Но стоило только заговорить серьезно, и вся шелуха насмешливости слетела с него в один миг. Сейчас перед Зиминой был безгранично усталый, где-то в глубине души равнодушный к своей дальнейшей участи человек. Она не имела права его жалеть, да и не собиралась этого делать: пусть и считала каждого из своей команды близким человеком, но никогда не брала на себя роль утешителя. Можешь помогать — помогай, не можешь — не лезь куда не нужно. Помочь Ткачеву справиться с той адской болью, на которую обрекла его во имя его же блага и блага всех остальных, полковник не могла. Да и никто не сумел бы, наверное. Так какой смысл жалеть, сочувствовать, выслушивать? Что это изменит? Если бы у нее была возможность вернуться в прошлое, Ирина Сергеевна поступила бы точно так же. Зная, как потом будет плохо, трудно, больно, какой груз она взвалит не только на себя, но и на тех, кто любил Русакову. Но что ей оставалось? Выбирая между Катей и всеми остальными, она не могла поступить по-другому. Русакова тоже сделала свой выбор между жизнью и смертью, когда написала донос, никто не заставлял ее становиться предательницей. Равно как и на собрания не тащили силком. Но Русаковой гораздо проще было стать жертвой, правдолюбкой, остаться чистенькой, и плевать на остальных. Даже предать Ткачева ей не показалось чем-то неестественным, как же, зато все будет по справедливости! Странное понятие о любви все-таки у нее было. Не защищать любой ценой близкого человека, не рвать всех, кто стоит на пути, не прошибать лбом любую преграду… А просто взять и сдать, успокаивая себя тем, что так нужно и правильно. Она, наверное, никогда бы так не смогла. Если бы еще способна была любить. К счастью, эта способность атрофировалась у полковника Зиминой уже давно.
========== “Доброе” утро майора Климова ==========
Утро для майора Климова выдалось совсем не добрым. Впрочем, понятие “утро” для человека, сутки находившегося на ногах, весьма относительно. С момента допроса Грибова, завершившегося так плачевно, Климову не выдалось ни одной спокойной минуты. Сначала надо было избавиться от тела, потом последовала слежка за Терещенко и убийство, затем его чудом не спалил Ткачев. Хорошо, что в ангаре было темно, имелась возможность спрятаться, а то опер, чего доброго, и его бы отправил следом за своим приятелем.
Но и после майор мог только мечтать о покое: сначала проследил, куда Ткачев отвез Зимину, потом снова вернулся в ангар, чтобы вывезти труп. Оставлять тело на месте было как минимум просто нехорошо, как максимум — опасно, как знать, кто мог заметить его незадолго до убийства, к тому же камеры… А вот если труп обнаружат в другом месте, доказать все будет гораздо сложнее. К тому же можно придумать пару хитростей, чтобы “отодвинуть” смерть Терещенко на несколько часов…
“Еще пара таких историй, и я смогу подрабатывать перевозчиком трупов”, — мрачно пошутил про себя майор, возясь с ключами. Мечтал, что сейчас войдет в кабинет и, забив на все, рухнет на диван в углу и поспит хотя бы два часа. Но и такой малости судьба ему не позволила.
— Товарищ полковник! — заверещал рядом молоденький голосок. — Мне нужно… как это у вас говорится? Заявить о преступлении, вот! Товарищ полковник!
Климов не сразу понял, что обращаются к нему. Только когда милое светловолосое создание осторожно тронуло его за рукав кителя, Вадим Георгиевич сообразил, что в коридоре, вообще-то, больше никого не видно.
— Ну, во-первых, я майор, — кашлянув, поправил он, — а во-вторых, это вам к операм, дверь…
— Да вы послушайте! — не обращая внимания на его реплику, продолжала трещать девушка. — У меня соседа убили…
— Девушка, если у вас кого-то убили, то позвоните 02, приедет наряд, разберется, — снова устало перебил майор, но посетительница вновь пропустила его слова мимо ушей.
—… А вчера ночью я мусор выносить выходила, смотрю, машина подъезжает, незнакомая, у нас во дворе ни у кого такой нет, потом какой-то мужчина вышел и припарковался около мусорки, побыл немного и уехал, а утром Олега нашли! Ну, я и решила сразу к вам, номер-то я запомнила!..
Климов всегда считал, что фразы вроде “земля ушла из-под ног” являются всего лишь бессмысленным литературным шаблоном, но сейчас испытал значение этого речевого оборота на себе в полной мере. Ну ведь он был уверен, абсолютно уверен, что его никто не заметит! В тот час даже любители поздних прогулок должны были мирно видеть сны, а не шататься по дворам. И ведь никого не было тогда у подъезда, он бы непременно заметил! Как же так, а? И что теперь делать с девчонкой? Не убивать же, в самом деле? Но ведь та вряд ли успокоится, какая неугомонная попалась…
— Да с чего вы вообще взяли, что это был убийца? — внешне совершенно спокойно спросил майор. — Мало ли, человек мусор выбрасывал…
— В чужом дворе? — не сдавалась девчонка. — А откуда тогда труп взялся? Когда я оттуда уходила, никакого тела там не было. И потом никаких машин больше не подъезжало, мы с ребятами до утра веселились, я бы точно услышала, на первом этаже живу…
— Девушка, как вас зовут, простите?
— Маша, Маша Никитина.
— Маша, а вам в голову не приходило, что убийца мог быть пешком? И вообще, с чего вы взяли, что вашего соседа убили?
— А что, смерть от пули теперь считается несчастным случаем? — съязвила девушка и с досадой махнула рукой. — Правильно про нашу полицию говорят, что никто работать не хочет. Я вашим, кто на труп выезжал, тоже пыталась все рассказать, а меня так отшили, что вспоминать не хочется…
Климов похолодел. Приплыли. Если уж девица едва не растрепала все дежурной бригаде… И ведь точно не успокоится, пока не выведет на чистую воду всех нехороших людей. Нет, отпускать опасную свидетельницу просто так нельзя.
— Вот что, Маша, — Климов наконец вспомнил, что собирался попасть в кабинет, и снова принялся возиться с замком, — вы меня подождите здесь, напишите все, что видели, я вернусь и с вами побеседую.
— Да-да, конечно, — с готовностью закивала девушка. — Я даже этого мужчину примерно описать могу, на вас, кстати, чем-то похож, — добавила она, не подозревая, что подписывает себе окончательный приговор.
Климов осторожно выдохнул, пытаясь привести в норму участившееся сердцебиение. Не хотелось даже думать, что бы случилось, попадись эта девчонка кому-то другому, тому же Ткачеву например. Теперь нужно усыпить ее бдительность и на всякий случай держать девицу на заметке.
Майор достал мобильный и набрал номер одного своего знакомого из ГИБДД. Теперь, если неугомонная гражданка продолжит проявлять активность, он будет настороже. У него на примете и неподотчетная наркота имеется на случай чего… Вот ведь не хочется быть сволочью, а обстоятельства вынуждают. Жизнь — она сука еще та, как любит выражаться несравненная Ирина Сергеевна…
Вернувшись в кабинет, Климов повторно выслушал красочный рассказ о произошедшем, подкрепленный заявлением, клятвенно пообещал разобраться и с трудом выпроводил бдительную девицу за дверь, очень надеясь, что ей не придет в голову трещать обо всем случившемся с каждым встречным. Причем ей же лучше.
Майор снова вспомнил про Зимину и помрачнел. Нехорошо он все-таки поступил, оставив ее с Ткачевым, но страх, что труп Терещенко обнаружат где не следует, пересилил. К тому же если бы капитан хотел убить Зимину, то сделал бы это прямо там, в ангаре, а не носил полковницу в прямом смысле на руках. А учитывая, что повез ее к себе домой, как-то сомнительно, что будет пытать или убивать. Да и подставляться Климов, честно говоря, не испытывал никакого желания. Ну взял бы Ткачева на прицел, дальше что? Не факт, что с ним получилось бы так же легко и красиво, как с Терещенко, вполне возможно, что в этот раз первым бы успел выстрелить Ткачев. А там, как знать, и до Зиминой очередь бы дошла.
Нет, надо сделать все аккуратно. Подождать, пока Ткачев наконец соизволит покинуть квартиру, и только потом вызволять начальницу. А она уж потом сама пусть решает, что делать с выдумщиком Ткачевым, казнить или помиловать. Хотя если Ирин Сергеевна уже пришла в себя, то наверняка “решила вопрос” в своей излюбленной манере, не дожидаясь появления третьих лиц. Тут уж можно только посочувствовать, причем не ей, а Ткачеву. В лучшем случае парень в реанимации с тяжелой руки полковницы, в худшем — там, откуда не возвращаются.
Кое-как успокоив себя подобными мыслями о “неубиваемости” Зиминой, Климов с трудом отогнал от себя вновь подступающую сонливость и отправился к дому Ткачева, морально готовясь к обнаружению очередного трупа: подобное развитие событий майора ничуть бы не удивило. Верно говорят, что человек — такая дрянь, которая ко всему привыкает. А интересно все-таки, насмерть Зимина Ткачева “отблагодарила” или так, для профилактики? В первом случае Ирин Сергеевна обязательно взвалит заботу о безвременно погибшем на его, Климова, надежные плечи. Может, пора открыть агентство по сокрытию трупов? “Избавим от покойника быстро, качественно, дорого”. А что, неплохая будет прибавка к скромной зарплате честного мента…
========== Подозрения ==========
После очередного выезда Ткачев решил навестить Зимину: оставлять ее в подобном состоянии на весь день было не лучшей идеей. К тому же требовалось рассказать о смерти Терещенко, чего Паша так и не удосужился сделать утром. А еще… Ткачев не хотел себе в этом признаваться, гнал от себя мысль о том, что ему, как и в прежние времена, хочется обсудить с ней происходящее. Чтобы понять, кто и почему убил Олега, так старательно заметал следы, даже потрудился перевезти труп и инсценировать ограбление. Прямо в стиле Зиминой, мастерски проворачивавшей подобные “трюки”. А кто же додумался в этот раз?
Однако у подъезда поджидал сюрприз: заботливо поддерживаемая Климовым, Ирина Сергеевна усаживалась в салон незнакомого авто. Ткачев проводил отъезжающую машину взглядом и нахмурился. Увиденное ему ну очень не понравилось. Позвонить Климову полковник не могла: ее телефон пропал вместе с сумкой во время эпопеи с похищением, а в нынешнем своем состоянии Ирина Сергеевна самостоятельно не добралась бы даже до двери спальни, не то что до ближайших соседей. И что же это получается? Майор сам ее нашел? Каким, интересно, образом? Тупо объезжал всех подчиненных? Самый очевидный вывод: Климов за ним следил. Скорее всего, с того самого момента, как избавились от тела Грибова. Проводил до квартиры, потом до ангара… Или… Ткачев помрачнел еще больше. А если не за ним, а за Терещенко? Это больше похоже на правду. Не просто так ведь дернул его помогать. А Олег тоже хорош! Так увлекся своей местью, что даже о конспирации не подумал, спалился как последний лох: и телефон при себе держал, и слежку не заметил. Тогда, получается, именно Климов убил Олега? Или это уже больные фантазии, а все случившееся имеет свое объяснение? Пожалуй, на фантазию Климов все и спишет, стоит только Ткачеву заикнуться о своих подозрениях. Или еще того хлеще, захочет его устранить, как Зимина поступила с Катей. Впрочем, его судьба и так наверняка уже решена, Ирина Сергеевна предательства не простит, а Вадим только поддержит, независимо от того, замешан во всем или нет. Да какая разница? Ткачеву где-то в глубине души было все равно, что с ним будет. Слишком много всего сыпалось на него в последнее время, и Паша понимал, что рано или поздно наступит предел. Предел сил, чувств, эмоций. Совсем рядом черта, переступив через которую, уже не беспокоишься, что с тобой произойдет дальше. Единственное, что еще как-то помогало держаться на плаву — помощь Зиминой, а теперь желание выяснить, что произошло с Терещенко. Ткачев не сомневался, что убил его кто-то из своих.