Маги нарушают общий протокол, повинуясь моему приказу собраться в корпусе, а не на главной площади, и если Адамон узнает… впрочем, у него на ближайшее время хватит проблем, а там разберусь.
Коридор у моей комнаты, по счастью, пуст. Преодолеваю последние метры и со вздохом захлопываю дверь. Глаз цепляет сидящая на кровати фигура. Черная, мутная, в ней завихряется дым с хлопьями сажи – отсветы из окна бурлят внутри тени, внутри меня пульсирует звук сирены. Вновь думаю, что пора отпустить тот день.
Если бы план с Зарин сработал правильно, я бы… смог?
Не уверен.
Зажмурившись, прислоняюсь к двери. Во рту горечь. Знобит от холода. Спина ноет. Завтра боль усилится, пронзит поясницу, бедра, свернется тяжестью в животе.
Мне хочется кричать, но я только опускаюсь на корточки и обхватываю колени, сжимаюсь в комок. Тихий стон сливается с уличным воем. Под веками мелькают золотые пятна. Стискиваю зубы, слушаю колотящееся сердце. Мне нужно идти, нужно быть собранным и внимательным.
Я обязан разобраться с последствиями собственной глупости.
Выдыхаю заклинание, проверяя барьер. Олаф приходил дважды, Смуглянка – четыре раза. Ладно. Теперь нужно соединиться с тенью.
С трудом поднявшись, бреду к кровати. Сажусь в тень – меня обнимает влажное тепло, будто надел свою же срезанную кожу. Поежившись, жду, пока прирастет. Чертову вечность, и почти мгновенно проваливаюсь в беспамятство. Прихожу в себя уже свернувшись клубком, от резкого стука в дверь.
– Иду!
Остаток ночи проходит как в тумане с редкими отчетливыми картинками. Вот на меня налетают Олаф и Смуглянка и, перебивая друг друга, рассказывают об освободившейся твари. Вот я в администрации, и отвлекающийся на пиликающие телефоны Адамон выдает указания капитанам блоков. Вот иду вдоль периметра, прозванивая чары барьера метр за метром, следом толпятся маги технического блока. Спускаюсь в Заповедник, где Советник Байра и переминающийся с ноги на ногу главный техник Костром Лиед пытаются разгадать тайну побега Плутона, пока бледный до синевы уборщик вытирает кровь с пола. Труп охранника уже унесли. Я стискиваю кулаки и киваю Сойту Роэну. Мужчина глубоко затягивается сигаретой, выдыхает дым вниз. Адамон морщится, когда бывший полицейский стряхивает пепел на пол. Но молчит. В Заповеднике курить запрещено, да только Сойт Роэн лучше прочих читает в красных брызгах и разводах:
– Охранник стоял у камеры, когда окошко взорвалось. Осколки повредили лицо. Он бросился к столу с сигнальной кнопкой. Стрелять начал оттуда, значит – пистолет держал в ящике, а не кобуре, согласно уставу. Тварь билась в дверь, было время достать оружие и прицелиться. Он попал, – мужчина указывает сигаретой на черные ошметки плоти у косяка. Стальное полотно двери, согнутое до угла, валяется в противоположном конце зала. Я оглядываю заколдованные до непрозрачности окна камер. Создания в них могли бы многое рассказать о случившемся. Кто-то и расскажет – позже, под пытками. Небыстрый процесс, поэтому мы слушаем хриплый голос Сойта Роэна и представляем:
– Тварь отскочила туда, – царапины в кладке, – он выстрелил еще три раза, – созвездие отверстий, – следующим прыжком она настигла и вцепилась в голову. Мгновенная смерть, – мы смотрим на розовую жижу под шваброй уборщика. Тот съеживается и замирает. Мигает свет. Байра вскидывает голову, раздраженно щурится.
– Сеть восстановили, последние наладки, – быстро вставляет Адамон. Поворачивается к выходу, прислушиваясь. По коридору приближаются шаги.
– Труп второго в архиве, – ровно продолжает Сойт Роэн, – сломан в позвоночнике, следов борьбы нет. Напала со спины. Поднялась лестницей наверх, входную дверь вы видели, – враз постаревшую на тысячу лет: железо рассыпалось ржавой пылью.
– Тварь подпиталась страхом и плеснула магией, – говорю я. Входят профессор Хайме и Советник Гофолия.
– Дорвалась, – с ненавистью выдыхает Рамон. Обвислое лицо Советника, дрогнув, собирается складками:
– Чего еще ожидать от темного создания.
Большего – молчу я. У твари было время поразвлечься. Прогуляться в лаборатории. Напиться досыта ужасом и агонией, помучить тех, кто дразнил ее день за днем из-за чар защитного контура.
Она поступила иначе.
Присаживаюсь у останков барьера камеры. Трогаю дырчатые линии: узор, обычно невидимый, протравился в камне пола, заполнился желтым трупным соком. Нюхаю пальцы: кислый запах с примесью мочевины. Признак смерти от слабости. Кожа немеет, а жидкость приобретает зеленоватый оттенок, согревшись – значит, знак разложился не более четырех часов назад.
– Это все очень интересно, но как она прошла сквозь барьеры? – Хайме приближается к Байре, упирает руки в бока. Тот смеривает ученого тяжелым взглядом:
– Заклинание лопнуло, когда потеряло основу. Дух хозяина твари.
– Что с ним? – шелестит, гримасничая, Гофолия. Отворачиваюсь. И замечаю нечто, выпадающее из уравнения Сойта Роэна. Осколок. Скругленный, тонкий, – один из сотен в сверкающей куче битого стекла. Не от окна, те в сантиметр толщиной, – кусочек колбы, еще в присыпке праха. Амулет, выдаваемый всем огненным для защиты от тварей. Искоса гляжу на мужчину. Тот, легко качнув головой, проводит по карману на куртке. Молодец. Прячу находку в рукаве плаща. Отвечаю:
– Тлалока больше нет. Я ходил на могилу. Заклинание цельное, связь с барьером камеры не нарушена. Дух Советника просто… ушел, а вместе с ним ушла сила, державшая Плутона взаперти, – Костром хмурится и поджимает губы: он, главный техник, должен информировать Совет о причинах обрушения барьера. Я вскидываю бровь в ответ на полный неприязни взгляд. Старик скрещивает руки на груди и каркает:
– Подобное случается. Духи тоже заканчивают свое существование.
Байра морщится:
– Тварь также преодолела барьеры Заповедника, архива, главный контур. Чары не заметили ее. Я не нахожу причин подобному. Она должна была ломать каждую систему, но ей не пришлось.
– Я могу это объяснить, – выпрямляюсь и смотрю в глаза Байры – голубые, яркие и колючие. Его загорелая кожа золотится под слепящим светом ламп. Мне вдруг кажется, что в каштановых волосах с нашей последней встречи поубавилось седины. И морщины будто потеряли глубину…
– Даниель? – смаргиваю. Сжимаю кулаки – в ладонь впивается осколок колбы. Черт.
– Советник Тлалок по рангу имел доступ в любую точку Университета. Тварь носит в себе часть его души. Барьер камеры был нацелен запирать именно эту искру, но остальные, наоборот, должны были пропускать ее повсюду, – Байра с шумом втягивает воздух:
– Ты хочешь сказать, пятьсот лет назад, когда Тлалок умер, никто не подумал о возможном побеге? И все это время… мы сами пропускали огромную дыру в безопасности? – он поворачивается к задеревеневшему Кострому.
– Да. Телесный след Советника есть в ключевом сигиле, – я внес его, чудом успев спасти кость, пока зажженное Зарин Аваддон пламя не поглотило скелет.
– Вы ничего об этом не знаете? – Гофолия спрашивает на грани слышимости. Костром сереет. Именно он принимал дела от предшественника и проводил инспекции последние лет двадцать. Я отвожу взгляд. Пусть старик лишь формально числится главным техником, а по-настоящему управляет чародеями Байра – кто-то должен понести наказание за случившееся. Уж точно не смуглый маг, который, сомкнув веки, уже сосредоточился на проверке системы. Советники связаны с защитой Университета на ментальном уровне, им нет нужды спускаться в подвалы к рисункам формул, нырять в их зеркальные сердца – где пропадают ощущения тела и времени, где чары становятся многомерными, перепутанными, полными эмоций живых-мертвых людей. Повожу плечами, прогоняя холод из затылка. Вспоминаю нить Тлалока: дрожащую, истрепанную. Безумие в ней заставляло мысли скакать галопом, швыряло чувства из эйфории в ледяной ужас. Тварь жила в этом столетиями. Отворачиваюсь и вхожу в камеру. Узкая, всего пара метров, и невыносимо белая. Голоса Советников и Хайме отдаляются, стоит приложить руку к выцарапанной на стене формуле.
– Послание твари, – говорит за спиной Сойт Роэн. – Угроза.
В мозгу возникает картинка: ревущее пламя глодает оскаленный череп. Точно так сгорел Тлалок, когда Зарин Аваддон заявила права на Плутона.
– Возможно, – облизываю губы. Или триумф свободы. Прощание. Сожаление об утрате… В зале плещется эхо шагов: маги и Адамон уходят прочь. Проверить, не добралась ли тварь до святая святых – личной библиотеки Совета с хранилищем артефактов.
– Так чье это? – на грани слышимости спрашивает мужчина. Я роняю окровавленный осколок в карман, промакиваю платком порез.
– Нового хозяина твари, – которая зажгла сигил разрыва единым мощным выбросом – словно солнце взошло. Семьдесят пять процентов огня. Недалеко от Висии.
Только он колдовал иначе. Его стихия расцветала в воздухе обманчиво медленно, завораживая переливами золота и киновари. А потом вдруг оборачивалась утробно воющим смертоносным вихрем.
– Что ты собираешься делать? – не отвечаю. Я без понятия.
***
Короткий сон уходит перед рассветом. Еще не открыв глаза, знаю – на часах без пятнадцати пять. Мое время сизых сумерек и стылой тьмы. Выпутываюсь из влажных простыней. Пол холодит босые ноги. Призраком прохожу в мутном, расколотом трещиной зеркале. С трудом открываю рассохшуюся раму окна, дерево крошится под пальцами. На улице холодно и непривычно ярко: горят оранжевым фонари ограды, на заросшей травой дорожке лежит четкая паутина теней. Далеко-близко перекликаются птичьими голосами патрули. Прислушиваюсь, расшифровываю:
– Все спокойно, – чудовище ушло и не вернулось. Растираю скованную напряжением шею. Прижимаюсь щекой к шершавой раме. Слушаю пробуждающийся мир. Голоса людей смолкают, а вот чириканье становится гуще. Воробьи пролетают по сумеречному небу.
– Ученые собираются провести ритуал, – предупредил меня ночью Сойт Роен. – У них осталась плоть твари, от нее несложно протянуть ниточку к созданию.
Сложно потянуть.
Кого из огненных выберут? Мантикора измотан последними исследованиями. Янни слаб. Наас и Нина тем более. Значит, сегодня не повезет Илаю… или новенькой, – мысль отзывается спазмом в шее. Валентин сказал, что дал Зарин монету, зачарованную глушить эмоции, но как поведет себя сила девушки в условиях ритуала и клятвы? Испуга и боли? Что сделает тварь? Воспротивится призыву, задавит магию хозяина до искры? Или охотно вернется в лаборатории – мстить?
Она не станет – в памяти звучат далекие шершавые слова:
– Мне некому мстить. Я уже добралась до Хайме и его шавок. Прокляла – обереги не спрячут. Поэтому они не покидают периметра. Но однажды выйдут, выйдут умереть – когда устанут жить в Университете. Год… два… хоть десять. Неважно. Ваша клетка побольше моей, да только со временем станет тесна. Ты не хуже меня знаешь, Эрлах, как тяжело дышится в этих стенах.
Взгляд цепляется за граффити на ограде: красный глаз и подпись – Саурон. Выше, за витками колючей проволоки, в облетающей листве мигает алым глазок видеокамеры. Я отворачиваюсь и закрываю окно.
– Знаю. И думаю, что пора нам снова встретиться, Плутон.
Поясная кобура с пистолетом, рубашка и брюки ждут на стуле, пока я заправляю кровать – тщательно избавляясь от складок на покрывале. Армейская выучка. Висия всегда наблюдал за мной, легко усмехаясь. Прислонялся к косяку, зевал и приглаживал коротко остриженные волосы. Отводил светлые глаза, когда я начинал переодеваться. Тихо бросал:
– Я к автоматам, – за кофе. А когда я выходил из комнаты, уже протягивал стаканчик. Я обжигался о тонкий картон и горький вкус.
– Я понял от чего у тебя морщинки у рта, – сказал он за два месяца до смерти. Глотнул свой капучино. – Каждое утро ты кривишься, когда пьешь эту дрянь.
– У тебя такая же, – и никаких морщин.
– С молоком и сахаром, – Висия поднял брови. – Гораздо вкуснее. Попробуй, – я попробовал и чуть не подавился. Парень рассмеялся:
– Чего?
– Сколько сахара ты положил? – я поспешил запить сиропную сладость остатками эспрессо.
– Четыре пакетика, – огненный маг улыбался, склонив голову набок. На щеках дрожали солнечные блики. – Мой заряд бодрости. Нелегко, знаешь ли, вставать в пять утра каждый чертов день.
– Ты можешь спать, – я опустил ресницы.
– Оставлять тебя бродить в одиночестве? Ни за что.
– Но ты оставил, – я стою в пустынном холле у жужжащего аппарата. Прослеживаю пальцем ветвистую трещину на стене. После первого и последнего ремонта общежитие быстро начало разрушаться. Стискиваю руку в кулак, чтобы не поддеть ногтями штукатурку, не проверить – нет ли под ней жирной копоти. На мгновение вижу коридор черным, с сожженными в угли дверями.
– Четыре года назад, – Висия вспыхнул, наша комната превратилась в огненный ад. Пожар охватил половину здания. Забрал моего друга и три жизни, искалечил пятнадцать человек. Меня тоже.
Ожоги не в счет, и диагностированная Гийотом депрессия тоже.
Я изменился изнутри.
До гибели Висии едва замечал огненных магов. Не интересовался и работой лабораторий Рамона Хайме. Хватало своей. Пожелания-приказы искать наследников пламени неизменно отправлялись в конец короткого списка неприоритетных задач. Там же значились Высшие твари, Темные земли и Первичный портал – любимые фантазии Совета. Я выбирал другие цели, избегая мараться о тьму. Справедливо полагал, что если долго вглядываться в бездну, однажды она заглянет в тебя. Отметит, как отмечает всех своих детей, позволяя мгновенно узнавать родственную душу в толпе. Теперь я тоже могу: увидеть тень своих страхов в Нине Северин, холодную тревогу – в Наасе Мерезине. Внутри Янни – бессилие, горечь утраты. Мантикора напоминает горячечную вспышку ярости, в Илае переливается жаром углей затаенная ненависть. Были и другие, которые не вернулись из ритуалов. Все разные и в чем-то совершенно одинаковые, но только Зарин Аваддон вдруг показалась мне чистой силой. Разрушительной и созидающей – как пламя войны, что затухает победой.
– Твари повезло, – скользя пальцами по стене коридора, иду к пожарному выходу. – На месте Зарин мог оказаться любой.
Надавив у ручки, открываю скрипящую дверь почти бесшумно. Тенистый переулок пуст. Ржавый свет фонарей уже поблек на фоне светлеющего неба. Дыхание вырывается паром. Воздух пахнет тиной и стоячей водой. Плотнее запахиваю плащ, поднимаю воротник. Переступаю через перегородившую дорогу ветку. Ночной ветер засыпал асфальт оборванной листвой, каждый шаг сопровождает шелест. Не смолкает даже когда я останавливаюсь – птицы перепархивают в кронах.
Нащупываю в кармане осколок колбы и мягкий пакетик.
Нужно поспешить.
Пройти через слепое пятно камер, сплести сеть маскирующих чар, запустить сигил присутствия, разминуться с патрулем – проскальзываю в обманчиво густой кустарник, замираю, пока уставшие люди проходят тропинкой мимо. Луч фонарика вяло шарит по зарослям, касается рукава и бежит дальше. Выдыхаю: преступная халатность. Я мог бы убить весь отряд за минуту. Отступаю прочь, шепчу:
– Доложить Кану.
Другие группы далеко, и я не таясь добираюсь до ручья. Любимое место Нааса, сюда он зовет, когда хочет поговорить. Здесь стоят мощные заглушающие, здесь маг признался:
– Я обещал кое-что… – чертовой твари. Вот, когда все началось. С этого обещания.
– Чертова тварь, чертов порывистый мальчишка! – шепчу я, проходя речными камнями к центру потока. Утренний туман рассеялся, к рассветной свежести примешиваются запахи трав и палой листвы. Остановившись на крупной глыбе, проверяю заглушающие чары и достаю из кармана пакетик с окровавленной ватой. Опускаюсь на корточки, прикладываю ладонь к прохладному песчанику. Задерживаю дыхание, нащупывая сердце – порода отзывается дрожью.
– Привет, – изнутри валуна поднимается тепло. Творю сигил из заполняющего трещины крошева, отщипываю кусочек ваты и вплетаю в знак. Теперь чувства, чтобы оживить. Я собираюсь приманить порождение страха.
– У меня есть подходящее воспоминание.
Блеклый облачный день. Пламя ревет в окнах общежития. Мечутся люди, крики тонут в вое сирены. Кто-то пробегает мимо, цепляя плечом. Я силюсь вдохнуть едкий от дыма, жаркий ветер – и не могу, не могу отвести глаз от столпа огня: там наша комната. Руки, грудь и живот пульсируют болью, тело сотрясается, колени слабеют. Задыхаясь, я падаю в погребальный свет, в сумеречную воду. Но меня дергают наверх за воротник плаща.