Амирель кивнула и строго сказала голубю:
— Принеси мне веточку!
Голубь вопросительно склонил голову набок, поблескивая глазками-бусинками, и не тронулся с места.
— Он тебя не понял. Похоже, с ними возможна только образная связь, — пояснил наставник, с удовлетворением глядя на послушного голубя. — Представь, как он летит и как приносит тебе эту веточку.
Амирель прикрыла глаза, и яркие зрительные образы быстро сложились в картинку: полет — веточка. Голубь тут же с силой взмахнул крыльями, обдав ее лицо маленьким вихрем, и взмыл ввысь. Через минуту вернулся, неся в клюве маленькую веточку осины с сухим листочком.
Девочка изумленно охнула.
— Надо же! Он нашел точно такую веточку, что я вообразила! Как такое возможно? — и осторожно погладила голубя по маленькой сизой головке. Он что-то кокетливо прокурлыкал в ответ.
Дроттин задумчиво перевел курлыканье:
— Он старался. А теперь отпусти птичку.
Амирель представила, как голубь улетает. Тот и в самом деле поспешно улетел.
— Теперь тебе стоит научиться проделывать тоже самое с большими животными, — учитель посмотрел на виднеющийся в окно лес. — Хотя бы с волками. И учти — звери чуют твой страх. Поэтому никакого страха! Ты должна быть твердо уверена и в своих силах и в своей правоте! — Повернувшись к ученице, посоветовал: — Попробуй воздействовать и на людей, но осторожно. Это самое важное умение для твоей безопасности. Правда, существуют амулеты, уничтожающие подобное воздействие, но их слишком мало и владеют ими только главы аристократических семей, да и то далеко не всех. И запомни, — он строго погрозил ей пальцем, подчеркивая значимость сказанного: — никому о своих возможностях ни слова! Ни братьям, ни сестрам, ни отцу с матерью! Пусть это будет твоим тайным оружием! Тебе нужно выявить все свои способности и научиться ими управлять. Но говорить о них никому нельзя, это может быть опасно.
Девочке не понравилось, что что-то нужно будет скрывать от папы с мамой, но она послушно пообещала, что никому об этом не скажет. Эта излишняя покорность наставника насторожила:
— Тебе нужно преодолеть бесполезную застенчивость и робость, иначе как ты будешь управлять людьми? Хотя с твоим воспитанием это сделать сложно. Ты боишься всего на свете. Родители тебя зашугали: то нельзя, это не смей.
Амирель решительно заступилась за родных:
— Мама с папой желали меня защитить! Если б не они, вы сами говорили, что меня не было бы на свете!
Наставник довольно закивал, мелко тряся седой бородой.
— Наконец-то! Молодец! Вот так тебе и нужно разговаривать с теми, кого ты хочешь подчинить! Твердо и уверенно! Глядя прямо в глаза! Запомни это чувство!
С той поры Амирель научилась вызывать волков из соседнего леса, хотя и не могла понять, как это ей в жизни может пригодиться. Ведь волков не заставишь пасти скот, да и пользы от них никакой. Да и мертвечиной от них воняет так, что рядом с ними стоять невозможно. Но настоятелю не жаловалась, понимала, что это важно.
Особенно ей нравился один волчонок с горящими любопытством глазками, охотно выходивший на ее зов. Они с ним весело играли в догонялки среди леса, и побеждал в них всегда волчонок. Это было весело, и, похоже, ему человеческие забавы нравились тоже.
А вот с людьми у нее ничего не получалось. Может быть потому, что воздействовать она пыталась на своих родных, ведь с другими людьми она встречаться не могла, а родные тоже были носителями королевской крови? Или потому, что приказывала она старшим братьям и сестрам, которых уважала и боялась, а для внушения нужна была уверенность в своих силах? А младшие слушались ее и без всякого воздействия.
Девочка усердно занималась с наставником пять лет, овладевая знаниями, более приличествующими знатной даме, чем простой крестьянке. За это время она превратилась в невероятно красивую девушку, но была вынуждена все так же прятаться от всех соседей, боясь попасться кому-нибудь на глаза.
Неизвестно, сколько бы продлилась такая размеренная ужасно скучная жизнь, если б не случилась беда. Как водится, пришла она оттуда, откуда не ждали.
У соседей заболел единственный сын. Крепкий здоровый парень попал под камнепад, возвращаясь из города. Вытащить-то его из оползня вытащили, но кости у него были раздроблены, сам он весь был как один сплошной синяк. Через сутки начался сильный жар, он горел в лихорадке, не осознавая ничего вокруг, и все понимали, что жить ему осталось несколько дней.
Их деревенский знахарь прямо сказал, что сделать ничего не сможет, раны слишком серьезны. Везти парня в город, где за лечение содрали бы огромные деньги и неизвестно, вылечили ли бы, его родители не могли, они были такие же бедные крестьяне, как и все жители этой небогатой деревушки. Да и дорога туда трудная и дальняя, довезти его до города живым вряд ли бы удалось.
Родители Амирель переживали, не зная, как быть. Их дочь могла бы спасти доброго парнишку, но при этом они с детьми сами попали бы под удар. Ведь после выздоровления парня все жители деревни знали бы, что у одной из их дочерей синие глаза. И кто-нибудь непременно бы проговорился, даже и не со зла, а по дурости. И слово за слово дошло бы до тайного сыска, а это верная смерть для всей семьи.
Амирель слышала, как отец с матерью шептались на кухне, решая, как быть. Постановили все-таки не вмешиваться, потому что своя рубашка ближе к телу, а у Власта, видимо, судьба такая.
Девушка тоже мучилась. Ей нравился этот высокий сильный парень. Он дружил с ее старшими братьями и частенько появлялся у них в доме. И пусть Амирель всегда приходилось прятаться, но слушать его веселые разговоры ей никто не запрещал. А с его приходом все в их доме оживали, смеялись и шутили.
Подумав, пришла к тому же выводу, что и родители: вмешиваться она не будет. Пусть Власт ей и нравится, но рисковать своей семьей она ни за что не станет, слишком хорошо помнилась ей страшная участь рода Несс. Вот если б она жила одна, попытаться бы можно было, но когда от нее зависит жизнь близких людей, рисковать нельзя.
…Поздней ночью, когда все, утомившись за день, уже спали, к Амирель в светлицу, где она спала с двумя сестрами, тайком пробрался обеспокоенный Томс, ее самый старший брат, первенец, наследник рода. Власт был его лучшим другом, и допустить, чтоб тот умер, Томс не мог. Решил во что бы то ни стало его спасти, заставив сестру его вылечить.
— Амирель, пошли к соседям! — даже не попросил, а приказал он, растолкав крепко спящую после тяжелого дня сестру. — Ты же можешь ему помочь, я знаю! — он был старше на восемь лет, ему уже можно было жениться, и он привык командовать младшими детьми, не чураясь оплеух.
Характер у него был вспыльчивый, Амирель его побаивалась и старалась ему не прекословить. Но в этот раз она воспротивилась и, не вставая, только натянула грубое шерстяное одеяло почти до носа, не желая выполнять его опасное требование. Он угрожающе навис над ней, готовый, если будет против, уволочь ее силой.
Боясь разбудить спящих рядом сестер, Амирель тихо возразила:
— Томс, родители мне запретили даже думать об этом! Мы можем подставить под удар всю семью! Как ты этого не понимаешь?
Парень аж покраснел от злости и разъяренно зашипел:
— Не городи всякую чушь! Как мы навредим своей семье, вылечив хорошего парня? Пошли, давай! — и он решительно сдернул с нее одеяло. — Власт столько раз меня выручал, он никогда не предаст, он настоящий друг! И я его в беде не брошу! Не хочешь идти по-хорошему, так я тебя сейчас силой уведу!
В холщевой ночнушке сразу стало холодно, по ночам в доме почти не топили, экономя дрова. Пришлось вставать и натягивать на себя теплое платье. Брат отвернулся, сложив руки на груди.
Амирель посмотрела на комнатку родителей. Позвать их на помощь или нет? Будить их не хотелось, они сильно устали за день. К тому же Томс ей этого не простит. Открыто он ничего плохого делать не станет, за это ему вмиг попадет от отца, но вот пакостить исподтишка — вполне. И отравить ей жизнь, если она не выполнит то, что он задумал, с его необузданным нравом у него получится.
Повернувшись, брат увидел, что она задумчиво смотрит в сторону родительской комнаты, и, недолго думая, отвесил ей увесистый подзатыльник. Схватил за руку и поволок прочь из дома, Амирель едва успела схватить по дороге теплую шаль.
Холодный ветер, завывающий на пустынной улице, пробрал девушку до костей. Они стремительно пробежали по улице, вбежали в соседский пристрой, где тихо угасал бедный парень. Здесь пахло нечистотами и тем особым запахом умирающего, от которого здоровому человеку становилось плохо.
Власт в одной длинной холщевой рубахе в беспамятстве лежал на грязном вонючем ложе. Убирать за ним никто не собирался, дожидаясь смерти. По его левой ноге уже ползали отвратительные белые черви, пожирая гниющую плоть.
Амирель побледнела, прижав руку к шее, и отвернулась, превозмогая тошноту.
— Не знаю, смогу ли я ему помочь. Наверное, уже слишком поздно. — И она сделала осторожный шаг назад, пытаясь уйти.
— Ты поменьше болтай, больше делай! — вызверился Томс. — Начни с ноги, да побыстрее!
— Его сначала вымыть надо, — ей показалось, что у нее самой кто-то бегает по коже. Испуганно дернувшись, она прошептала: — У него даже кожи не видно! И мыть его я не буду, я его боюсь.
— Ладно, я сам, — признал ее правоту брат.
Взял стоявшее в углу ведро, набрал воды и осторожно обмыл ноги парня. Вода была холодной, тот слегка дернулся, чтоб тут же снова замереть.
— Вот, лечи давай! — приказал Томс и отправился к почти погасшему камину, зло приговаривая про себя: — Сын единственный, а позаботиться о нем не могут. Выкинули практически на мороз… Как здоров был, так нужен был, а теперь… Только и ноют, какие они несчастные и как им не повезло, а о самом Власте даже и не думают…
Амирель с содроганием положила руку на холодную синюшную ногу Власта. По пальцам заструился уже привычный ей огонек, уходя в израненную кожу больного. Отвлекаться было нельзя, но несправедливые слова Томса ее задели:
— Мама говорила, что первое время родители Власта сидели возле него без перерыва. Это теперь решили дать ему возможность отойти в мир иной спокойно, не удерживая, раз уж ничем помочь больше нельзя. Их соседи уговорили, да и дроттин посоветовал.
— Ты лечи давай, лечи, не болтай, пустомеля! — распорядился Томс, подбрасывая дров в камин. Сырые дрова потрескивали и чадили, тепла от них было мало.
Амирель сосредоточилась на лечении. Под ее рукой голубоватая кожа на ноге раненого порозовела, раздался неприятный хруст — это сходились раздробленные кости. Через несколько минут от рваных ран не осталось ничего.
Подошедший поближе Томс затаил дыхание.
— Ты настоящая лекарка, сестрица! — восхищенно признал он. — Цены тебе нет! Извини, что я на тебя накричал. Просто Власт мой лучший друг, он мне ближе и дороже, чем родные братья.
Прикусив от усердия нижнюю губу, Амирель вылечила ноги Власта. Томс протер торс друга, и Амирель, пунцовая от смущения, потому что голого мужчину детородного возраста ей видеть полностью голышом еще не доводилось, принялась за лечение.
Но когда она вылечила тело до груди, и брат хотел протереть руки Власта, хрипло попросила:
— Томс, я не могу больше, слишком устала. Такие повреждения мне лечить не доводилось, я перенапряглась. Давай продолжим завтра?
Брат посмотрел на ее слишком бледное лицо с темными тенями под глазами, услышал тяжелое прерывистое дыхание, понял, что она ему не врет, и заботливо укрыл недолеченного друга валявшейся на полу ветошью.
— Ладно. Пошли домой, — недовольно согласился, жалея, что не удалось поставить друга на ноги за один раз. — Не думаю, чтоб его стали раздевать, чтоб помыть или попытались как-то помочь. Его здесь оставили подыхать, так что никто ничего странного не обнаружит. Придем следующей ночью, закончим.
Они вернулись в дом глубоко заполночь и упали в постели. Утром оба проспали, за что получили выговор от отца. После занятий у настоятеля, которому она так и не решилась признаться в том, что делала ночью, Амирель помогла матери приготовить обед. Та, заметив, как бледна дочь, осторожно спросила:
— Ты не заболела?
Амирель отрицательно помотала головой.
— Нет. Просто беспокойно отчего-то. На душе нехорошо так…
Решив, что это оттого, что дочь переживает об умирающем поблизости парне, к которому была явно неравнодушна, мать с сочувствием сказала:
— Мне что-то тоже тревожно. И не пойму, почему. Будто кто-то настойчиво шепчет: берегись!
Глава десятая
Вечером Амирель, не снимая платья, чтоб не терять зря времени на его натягивание, упала на кровать и тут же уснула с единственной мыслью поспать хоть немного. Но была тут же разбужена беспокойным братцем.
— Амирель, вставай скорей, пойдем! — он навис над ней и с силой тряс ее за плечо, рискуя оставить синяки на тонкой коже. — Пора!
Она в полусне отмахнулась от приставучего парня.
— Дай поспать хоть немного, никаких сил нет! — ей казалось, что она только-только прилегла.
— Какого спать, ты что! Уже вторые петухи пропели! Не опоздать бы! — разозлившись, он рывком сбросил с нее одеяло.
Холодный воздух ожег теплую кожу, и Амирель рывком села на постели. Уже вторые петухи! А ей-то показалось, что она спала совсем ничего. Быстро накинув теплую шаль, отправилась следом за братом, уже выбежавшим из дома.
Как и в прошлую ночь, Власт лежал один в плохо протопленном пристрое, заваленный драной ветошью. Но его лицо уже не носило отпечаток страдания, морщины возле губ расправились, кожа не имела того страшного трупного оттенка, как накануне.
Осмотрев друга, Томс показал сестре пятерню в знак одобрения и привычно отправился за водой. Споро протер другу руки, грудь, шею и голову, готовя к лечению.
Взяв Власта за холодные пальцы, Амирель вдруг поняла, что пришла сюда напрасно. Отчего-то ужасно захотелось убежать, как от надвигающейся беды, но она посмотрела на спокойного брата и убедила себя, что ей это только кажется. Она не спала прошлую ночь и не выспалась в эту. Отсюда и этот глупый мандраж. Что может ей грозить? Да ничего! Это же Власт, лучший друг Томса, весельчак и балагур.
Под ее ладонями, складываясь, с неприятным хрустом двигались кости, тут же срастаясь так, как и должно. Закончив с руками и шеей, Амирель помедлила, боясь переходить к голове.
Брат, уже вымывший другу лицо и протерев волосы, сердито поторопил ее:
— Чего медлишь? Давай заканчивай скорее и пойдем, спать жутко хочется. Чего встала, как тельная корова перед кустом? Подзатыльника захотела? Так счас дам, закачаешься!
— Я не хочу его больше лечить. Мне страшно, — призналась Амирель, кутаясь в шаль и трясясь от странного озноба.
— Дурь-то придержи свою! — рявкнул осерчавший на ее глупость Томс. — Какие вы, бабы, дуры! То одного она боится, то другого! Лечи скорей и не фордыбачь! — и он от души отвесил сестре крепкую затрещину. — Продолжай давай, а то счас еще получишь!
Сморгнув слезы, все же рука у брата была тяжелой, Амирель нехотя положила подрагивающую ладонь на холодный лоб парня. По пальцам поползли невидимые змейки, уходившие в бледную кожу Власта. Лицо порозовело, он вздохнул всей грудью, веки дрогнули, он мог в любой момент открыть глаза.
Грудь пронзило предчувствие опасности. Амирель вскочила и крикнула брату:
— Уходим! Скорее! Он сейчас очнется!
Но тот ее не пустил. Ухватив за руку, недовольно выговорил:
— Чего психуешь зазря, балаболка ты пустая! Даже если Власт и узнает, что вылечила его ты, никому ничего не скажет. Благодарен только будет и все. И подожди, очнется, руками-ногами подвигает и ясно станет, лечить ему еще чего или нет.
Амирель покачала головой и попыталась вырвать руку.
— Если обо мне узнают, убьют всю нашу семью, Томс! Как ты этого не понимаешь! Так рисковать нельзя!
В ответ брат лишь раздраженно фыркнул.
— Дура ты! Поменьше детских сказок слушай…
Досказать он не успел. До этого спокойно лежавший Власт внезапно сел, открыл глаза и уставился на Амирель. Та взвизгнула от испуга и выскочила за дверь. Власт перевел туманный взгляд на друга. Томс от восторга звонко хлопнул себя по бокам.