А вот Николас Уайлд, наоборот, словно впервые открыл глаза и заметил, как прекрасен мир вокруг. Наверное, никогда ему не приходилось быть рядом с кем-то ещё, кроме матери, кому не надо было доказывать что-либо, не надо было притворяться кем-то. Наоми полюбила его такого, какой он есть. Это было для него ново и ужасно приятно. Он словно скинул с себя лет десять-пятнадцать и радовался буквально каждому дню. И каждому вечеру, поскольку после работы, даже не переодеваясь, он мчался на свидание с Наоми. Его сослуживцы одобрительно свистели и топали ему вслед, красавица-лиса, на которую невозможно было не обратить внимание, произвела на всех должное впечатление. Даже капитан Буйволсон улыбнулся и одобрительно фыркнул, как раз после того, как Ник сообщил ему, кем работает Наоми.
Встречались лисы обычно в парке поблизости от полицейского участка, где у них уже была «своя» скамейка. Если погода была ясной, они гуляли в парке, ели мороженое, катались на аттракционах, словно маленькие лисята. Если же хмурилось, и шёл дождь, они перебирались под крышу: в кино или в кафе, как раз в то, где и познакомились. А тот столик теперь был «их» столиком.
Держа в одной лапе зонт, а в другой — букетик цветов, Ник сидел на скамейке в парке и ждал Наоми. Девушка задерживалась, а поскольку обычно она приходила вовремя, он начинал понемногу беспокоиться. Завидев лисицу, которая бежала без зонта прямо по лужам, он вскочил, выронив цветы, и поспешил ей навстречу. Она сразу же кинулась ему на шею, изо всех сил обняла и прижалась к нему. На ней был надет яркий зелёный непромокаемый плащ, но вся голова и мордочка была мокрой. Ник обнял её свободной лапой и почувствовал, как она дрожит. Желая успокоить её, он ласково лизнул её щёку. Но тут же забеспокоился сам, ощутив солёный вкус: мордочка Наоми была мокрой не от дождя, а от слёз.
— Ну-ка, ну-ка, перестань, — забормотал он. Конечно, он уже немного привык к тому, что «у него было написано на лбу, что цель его жизни — утешать плачущих девушек», но сейчас было всё по-другому. Это была Его Девушка, и значит, это была его вина, что она плачет.
— Ну, успокойся, Наоми, я же с тобой. Не плачь, расскажи всё дяде Нику, и он обязательно тебе поможет.
«Дядя Ник» — это было его шутливое прозвище, когда он так себя называл, она всегда смеялась. Даже сейчас на мгновение она перестала плакать и тихо фыркнула смехом. Но почти сразу поток слёз возобновился. Тогда Ник, крепко держа её под лапу, повёл её в кафе.
Посетителей там не было, весь зал был в их полном распоряжении. Лисы уселись за «свой» столик, и возле них мгновенно вырос официант.
…Даже чашки шоколада было не достаточно, чтобы лиса перестала плакать. Немного успокоилась она только после второй чашки.
— Ну, рассказывай, что случилось.
— Я не знаю, что мне делать, — прошептала она, пряча взгляд.
— Расскажи мне всё, и мы вместе решим, что тебе делать, — уверенно сказал он.
Она затравлено посмотрела на него, он успокаивающе улыбнулся и осторожно пожал её лапку.
— М-мой шеф… — пролепетала она и попыталась закрыть глаза лапками, но Ник взял её лапы в свои.
— Что «твой шеф»? — строго сказал он, и… вдруг он догадался.
Ник разжал лапы и очень медленно встал. Наоми в страхе посмотрела на него и не поверила своим глазам. Симпатичный, всегда готовый улыбнуться и пошутить лис исчез, вместо него ощетинил загривок, вздыбил хвост и оскалился всеми зубами совершенно незнакомый зверь, который, несмотря на цивилизованную одежду, явился словно из Дичайших Времён. И в глазах его как будто полыхал лесной пожар.
— Я убью его, — прорычал он. — Если он коснулся тебя хоть кончиком когтя — я убью его.
Ник со всех лап бросился вон из кафе. Наоми вскочила и закричала ему вслед:
— Ник! Погоди! Он ничего не сделал, он только…
Но лис уже скрылся из виду в пелене дождя. Лисица упала на стул и опять заплакала.
…Пока Ник добирался до здания мэрии, гнев его слегка поутих. Вместо того, чтобы сходу перегрызть Рустерфилду горло, он решил сначала выяснить, какого праха произошло на самом деле.
Благодаря тому, что он был в полицейской форме, и деловитому независимому выражению на морде, он спокойно вошёл в мэрию и дошёл до кабинета Шефа полиции. Ну, а там, чтобы пройти мимо охранника, ему пришлось пустить в ход свой главный козырь: медаль Лучшего полицейского, которую он носил в бумажнике как талисман.
…Шеф полиции, Максимилиан Рустерфилд, сидел за своим столом и читал какие-то документы. На звук открывшейся двери он поднял голову и посмотрел на вошедшего поверх очков.
— А-аа, офицер Уайлд! Проходите, присаживайтесь. С чем пожаловали?
Ник подошёл к нему совсем близко и уставился на него сверху вниз. Рустерфилд был совершенно спокоен.
— А я вообще-то убивать вас пришёл, — выпалил Уайлд.
Шеф полиции поморгал глядя на него и, даже не смутившись, спросил:
— Во как… А за что, я могу узнать?
— Вы посмели приставать к моей девушке.
— Хм… — он аккуратно снял очки и положил их в чехол. — Я хотел бы уточнить, как зовут эту девушку, и была ли на ней табличка, что она чья бы то ни было собственность?
— Мою девушку зовут Наоми Уоллес.
— А если у меня серьёзные намерения насчёт мисс Уоллес?
— Принуждение — это серьёзные намерения? Чем вы ей угрожали? Что уволите, если она не станет вашей любовницей?
— Не дерзите мне, юноша, — тихо прорычал Рустерфилд и встал, почти коснувшись носом носа Ника. — Я так понимаю, что, ничего толком не выяснив, вы сразу ринулись меня убивать. Ну, так я вас осведомлю. Я свободный самец, а она свободная самка. Она сама может решать, с кем ей быть и в каких отношениях. Я предложил ей выйти за меня замуж. Мисс Уоллес вместо того, чтобы броситься мне на шею, расплакалась и убежала. Самки иногда ведут себя крайне странно и нелогично. Но Наоми разумная девушка. Возможно, её немного смущает разница в возрасте. Ничего, она успокоится, подумает и примет верное решение.
— «Верное решение» — это брак с вами?
— Конечно. Я могу ей многое дать. Положение. Деньги, наконец. Красивые девушки любят красивые вещи. Я могу ей дать всё, что она захочет. А что можете ей дать вы, детектив Уайлд? Тем более, что о ваших, так сказать, серьёзных намерениях ей вообще ничего не известно. Вы же не предлагали ей лапу и сердце?
Ник мотнул головой:
— Я просто… Я собирался это сделать.
— Ну, пока вы собирались — я сделал. В любом случае, решать ей. Я не собираюсь унижать себя и её принуждением. Если она выберет меня — вам придётся смириться. Если же она выберет вас…
Он пожал плечами и сел. Ник потерял весь кураж. Но он не мог не признать, что Рустерфилд повёл себя достойно. Уайлд положил медаль, которую всё ещё держал в кулаке, обратно в бумажник.
— Что ж, пусть решает Наоми, — сказал он, направляясь к двери. Там он остановился не поворачиваясь. — Вы спросили, что могу ей дать я… Я могу ей дать любовь. И уважение. А для вас брак — это всего лишь сделка.
Внезапно Ник услышал, как Шеф полиции удивлённо вскрикнул. Он обернулся: тот что-то держал в лапе.
— Эт-то ваше, детектив Уайлд?
Ник мгновенно выхватил бумажник и просмотрел содержимое. Так и есть, выронил… Он бросился к Рустерфилду и выхватил из его лапы маленькое фото. Сердито глянув на Шефа полиции, Ник увидел, что тот воззрился на него, словно на призрака.
— Что вы так на меня смотрите, сэр?
— Я могу спросить, почему это фото у вас в бумажнике?
— А почему бы в моём, — он подчеркнул, — бумажнике не быть фотографии моей матери?
— Её зовут Руби?
— Да, мою маму звали Руби Уайлд, но какое вам де…?
Рыжий лис и чёрно-бурый лис уставились друг на друга.
========== Одуванчик ==========
— Сколько тебе лет, Николас Уайлд? — выдавил из себя Максимилиан Рустерфилд, чёрно-бурый лис, Шеф полиции Зверополиса, и медленно опустился на своё кресло.
— Тридцать четыре, — машинально ответил, растерявшись, Николас Уайлд, рыжий лис, сотрудник Первого полицейского участка.
— Вот это да…
— Я бы сказал точнее, но нецензурнее.
Ник тщательно уложил фото в бумажник, убрал его в карман. Потом он обошёл стол и сел на стул для посетителей. Оба лиса опять уставились друг на друга.
— А где сейчас… твоя мама?
— Мама умерла. Давно. Лет пятнадцать назад. Можешь не сочувствовать, не поверю.
— Извини. Можешь сказать, что она тебе обо мне говорила?
— Почти ничего. Что вы были слишком молоды. Что она тебя сильно любила, но ты об этом не знал. Что она для тебя была всего лишь очередной подружкой. Что у вас случилась близость, которая ей была очень важна, а тебе… нет. Ну, а потом вы поссорились, ты её бросил, а потом уехал совсем. И больше она тебя не видела. Никогда.
— Всё так, — вздохнул Рустерфилд, отводя взгляд. — Всё так… Рассказать, как это было с моей стороны?
— Валяй, — Ник сказал это равнодушно, но уши его настороженно развернулись.
— Нам было по шестнадцать лет. Мы учились в одной школе, но в разных группах. Мой отец был очень богатым и влиятельным зверем. А Руби… Она была симпатичной, но из небогатой семьи. Из-за денег моего отца я считал, что весь мир принадлежит мне. У меня было полно приятелей, а девчонки были готовы вывернуться из шкурки, только бы обратить на себя моё внимание. Кроме Руби. И тем не менее, я был уверен, что нравлюсь ей тоже, потому что не было самочки в школе, которой не нравился бы Макс Рустерфилд.
— Ты был изрядным ходячим куском навоза.
— Я был молодым безмозглым самоуверенным эгоистом.
— Я так и сказал. Неужели ты не понимал, что она любит тебя по-настоящему?
— Конечно, нет! Каждая девушка, которую я приглашал в кафе, в кино или на танцы, через пять минут твердила мне, что любит. Мне было шестнадцать, как я мог отличить настоящую любовь от любви к деньгам моего отца? Никак, да я и не пытался. Зачем? Всё же и так прекрасно, думал я. Погулял с одной девчонкой, потом с другой…
— И потом, когда ты перегулял со всеми, дошла очередь и до моей мамы, да?
— Она одна не липла ко мне. Конечно, мне стало интересно, почему. Когда я пригласил её погулять, у неё так радостно вспыхнули глаза… Мне это очень понравилось. И мне нравилось, когда она улыбалась. Она радовалась даже самому незначительному знаку моего внимания. Я до сих пор помню один такой момент… Как-то мы гуляли по городу, и я сорвал одуванчик с газона, да-да, простой сорняк, и подарил ей. Она улыбнулась и так искренне сказала «спасибо, Мак», словно это был самый дорогой букет роз… Знаешь, у тебя такая же улыбка, когда ты улыбаешься искренне.
— Э-ээ… Откуда вы… ты знаешь, как я улыбаюсь искренне?
— Я видел на церемонии награждения. Но тогда, конечно, я не сложил два и два. Я ведь даже фамилию её не знал.
— Она тоже не говорила как тебя зовут. Просто Мак… Погоди-ка…
Ник обалдело поморгал и вдруг сказал:
— Ты не поверишь… Я видел тот одуванчик. В одной из маминых книг, в листке бумаги, он лежал засушенный. На бумажке было написано «Я люблю тебя, Мак!» И поцелуйчик из помады… Вот ты был болваном, «Мак»!
Рустерфилд вздохнул. Ник внимательно посмотрел на него и почувствовал что-то вроде жалости:
— Ну, так что было дальше?
— Да ничего. Мы гуляли, разговаривали… Мне было хорошо с ней. А она так просто светилась от счастья… Потом был выпускной бал. Я пригласил её, потому что на тот момент мы были вроде как парой. Парни стали меня подзуживать, чтобы я… Ну, ты понимаешь… После той вечеринки всё у нас и произошло. Даже тогда я не любил Руби, но меня устраивали наши отношения, а особенно то, что она ничего от меня не требовала. Я собирался и дальше с ней встречаться. Но отец узнал про мои отношения с ней. Он наорал на меня, сказал, чтобы я немедленно бросил её, потому что мне надо учиться, а таких, как она, у меня будет ещё миллион.
— И ты послушал папочку, бросил свою девушку и уехал учиться.
— Да. Я очень некрасиво расстался с Руби, обозвал её по-всякому, повторяя то, что сказал про неё отец. Она заплакала и убежала. Больше мы не виделись. Я уехал в Фоксфорд, там мне было не до девушек. Если что-то и было, то случайные одноразовые встречи, и я всегда предохранялся, потому что отец мне рассказал всякие ужасы про дырявые носы и червяков в глазах, и досмерти меня напугал…
— Значит, ты вообще не знал, что… у неё родился я?
— Откуда бы…
— А почему ты не нашёл её потом, после учёбы?
— Да я и забыл о ней… Извини. Я же не любил её. Вот так. Не судьба.
— А она тебя любила. Даже замуж не вышла… А ты почему не женился?
— Отец готовил мне в невесты какую-то дочку то ли его друга, то ли партнёра… Но когда я вернулся из Фоксфорда, он внезапно умер. Я стал работать на его фирме. И мне вообще стало не до самок. Так что, некогда мне было. А теперь я понимаю, что большинство самок, и раньше, и особенно сейчас, видит во мне всего лишь кошелёк на лапках.
— А тебе, значит, любви хочется, большой и чистой?
— Как ни странно, да.
— И ты считаешь, что эту любовь тебе даст Наоми.
— Да, а почему нет? Почему бы ей не полюбить меня?
— Да потому, что любит-то она меня! Потому-то она и расплакалась. Она боится, что если откажет тебе, то лишится работы. А если согласится — лишится меня.
Рустерфилд сглотнул и долго глядел на Ника Уайлда. Своего сына. Так похожего на него самого и на милую лисичку Руби, с которой у него могло бы быть… Всё хорошо могло быть, если бы он тридцать с лишним лет назад не был… ходячим куском навоза.
— Ладно, — выдохнул он и отвёл взгляд, уложил перед собой первую попавшуюся бумагу и надел очки. — Скажи мисс Уоллес, что моего предложения не было. Она остаётся на своей работе, и наши с ней отношения как были, так и будут чисто служебными. Ступай…те, офицер Уайлд, у меня много дел.
Ник соскочил со стула и внимательно посмотрел на того, кто оказался его отцом. Потом ухмыльнулся:
— У тебя бумага вниз головой лежит. Па-па.
Рустерфилд вздрогнул и глянул на него поверх очков. Потом вдруг порывисто схватил листок для заметок, что-то написал и протянул ему.
— Я не имею права даже просить, чтобы ты считал меня отцом. Но ты не можешь мне запретить считать теперь тебя сыном. Вот мой личный телефон. Позвони мне. Когда-нибудь.
…Как только Ник вышел из здания мэрии, он сразу же позвонил Наоми и передал ей слова Рустерфилда. Он чуть было не ляпнул «выходи за меня замуж», но вовремя прикусил язык: предложение надо делать «по всем правилам», и уж во всяком случае, не по телефону. Убедившись, что Наоми успокоилась, Ник договорился о встрече на завтра, пообещал, что расскажет всё подробно, и пошлёпал по лужам домой. Точнее, к участку, где оставил свою машину.
Засушенный одуванчик так и не шёл из его мыслей. Почему этот пустяк так зацепил его? «Сокровище» влюблённой дурочки, если не брать во внимание, что речь шла о его маме и… хм-хм… папе, бережно хранимое сквозь года. Символ, прах её побери, неразделённой любви. Ну, была у него неразделённая любовь, хотя, чего вдруг, очень даже «разделённая»! Они с Джуди разве что не признались друг другу в этой любви, но ведь точно любили взаимно. Значит, дело не в нём… А в ком тогда? Интересно, если он подарит Наоми одуванчик, она положит его в книжку на память? Ник усмехнулся: вряд ли. Да и зачем? У них с Наоми всё хорошо, они уже много раз говорили о своих чувствах.