А еще меня раздражало то, что я, неизвестно почему, стал его хотеть.
Вероятно, на мне сказался почти год одиночества в этой дыре, а возможно и то, что в дУше я разглядывал его всё откровеннее и откровеннее. Никто не стеснялся моих взглядов, потому что всех душило любопытство, так же как и меня, но только у меня к этому было примешано кое-что еще — мне хотелось использовать его чертово чистое тело, испещрить его болью и кровавыми поцелуями, какими я награждаю сам себя. Против воли я стал думать о том, как сделаю его своей маленькой невинной сучкой.
Тюремные женушки — это конечно не называется тут так открыто, но все понимают этот термин. Первые месяцы тут, Найл спал с Оливером из блока В, потому что тот оставлял на нем синяков меньше, чем ребята, которые пытались его изнасиловать. В любом случае, для многих это было удобно, но я ни под кого не ложился, хотя многие считали, что Найл является моей женушкой.
На деле же моей единственной любовницей здесь была стальная мочалка, терзающая мои руки.
Но теперь я хотел это изменить.
У Луи на шее была цепочка.
Вообще-то, такие не разрешено здесь носить, потому что, мало ли тебе в голову взбредет удушиться, ну, или, удушить. Но Луи разрешили, он ведь не такой как мы.
Я терпеливо ждал, пока все уйдут из душевой, а Найл успешно устроил все с охранниками — с парочкой из них он тоже в свое время спал.
Я услышал, как медленно повернулись ручки умывальника за моей спиной, и сделал вид, что закончил со своими делами, когда появился за его спиной, не давая и звука издать, прежде чем натянул цепочку вокруг его шеи.
Его руки задрожали, когда он пытался зацепиться за нее и освободить себя. Но я так крепко её держал, что у него не было шанса. Спиной он прижался к моей груди, и я чувствовал его загнанное в тиски сердце, которое стучало слишком быстро, и прерывистое дыхание.
У него не было шансов сбежать, а закричи он — может попрощаться с жизнью.
У меня были неухоженные отросшие волосы и дикие животные глаза, когда я посмотрел на картину нас перед зеркалом. Мне казалось, за убийство осужден был я, а не он.
— Слушай сюда, и запоминай. Не знаю, какое у тебя сложилось обо мне впечатление: что я тихий, забитый или просто слабак, раз ты решил припугнуть меня тогда, но теперь единственное, что ты должен знать обо мне, так это то, что отныне и до моего выхода отсюда ты делаешь все, что я скажу, или будешь попадать в карцер каждую неделю, уяснил?
Он медленно кивнул.
— И если ты думаешь, что твои дружки помогут тебе, так это вряд ли.
Его лицо приобрело красный оттенок, а пальцы продолжали впиваться в серебряную цепочку. Мне хотелось опустить его на пол и иметь так долго и жестко, как только смогу.
— Начальник тюрьмы как-то спал с Найлом, и на его помощь я бы тоже не рассчитывал. Принцесса, ты в засаде.
Я засмеялся, и смех мой встал мне поперек глотки. Я был похож на Ника в тот момент.
Луи сдался и окончательно расслабился в моих руках, и я ослабил давление цепочки.
— На колени. Сними всю одежду.
Он покраснел еще больше — то ли от злости, то ли от смущения, но приказ выполнил — настолько стальным стал мой голос в этом месте.
Я не знал, что ненавидел больше в тот момент, то, что я был монстром, или то, что Луи так беспрекословно сдался.
Словно кукла он стоял на коленях с опущенной головой, и я смотрел на то, каким чистым он был. Я не видел ничего. И в тоже время я видел все.
Я плавно прошел пальцами по линии его плеч, переходя на спину и обратно. Надавил на его голову, заставляя наклонить её ниже и сжал его волосы в кулак. Теперь они стали темнее, в свете тусклой электрической лампы душевых.
Во всех этих романах пишут, какие мягкие на ощупь волосы любовников, но все это херня. Я не помню, какими они были на ощупь, для меня это не имело значения. Я помню только то, как много власти над ним имел в тот момент.
Я кинул на пол вазелин из кармана брюк и расстегнул на них пуговицу. Луи вздрогнул передо мной.
В тюрьме есть правило — если ты дался, то ты сучка. А он уже дался.
Я дал себе секунду (или даже больше) понаблюдать за тем, как выделяется моя «расписанная» рука на его чистом теле, когда прижал ладонь к его спине. Он все еще молчал, и выглядел безучастным, но ровно до того момента, как я стал раздеваться.
Мои штаны полетели к полу, но майку я снимать не стал — к черту. Главное, чтобы на нем не было одежды.
Я опустил пальцы в вязкий вазелин, и слишком резко и грубо прижал их к его входу. Обычно с Ником я не был особенно нежным, но я был чувственным, так что даже наш грубый секс получался не столько грязным, сколько просто немного развратным. И это было вполне нормально. Но то, как бесчувственно я растягивал Луи, было мне отвратительно. Я не был тем, кем хотел казаться в тот момент, но останавливаться я не желал.
Он не произносил ни слова, не издавал никаких звуков кроме недовольного шипения, когда я раздвигал стенки его ануса слишком сильно. Луи не извивался, не отшатывался — просто терпел, и мне было и приятно и мерзко от этого одновременно.
Колени его впивались в холодный кафель, а пальцы рук он сжал в кулаки, когда я вошел в него, ощущая жар, и в тоже время внутренний холод. Я не знал, что было не так, но что-то было. Я двинулся в нем, и Луи не сдержался от всхлипа боли. Очевидно, он мог бы показаться привлекательным в тот момент, но мне было не до размышлений о его привлекательности. Губами я коснулся его уха, и только тогда он отшатнулся, недовольный лаской. Тогда я сковал его движения кольцом рук, притягивая ближе и начиная двигаться так, как, я уверен, ему хотелось — быстро и грубо.
Я кончил, смотря на то как дрожат его плечи, царапая короткими ногтями его кожу на боках и бедрах. И лишь когда дымка испарилась из моего сознания, я понял, что было не так — он не был возбуждён.
Комментарий к Часть 1
* Коут типо как Caught, что значит пойманный
========== Часть 2 ==========
Вообще-то в этой тюрьме было негласное правило: когда кто-то заводит себе женушку, он обвязывает платок вокруг его руки на следующий день. Так все заключенные видят, что кого-то заняли.
Луи пришел в столовую чуть позже остальных. На этот раз он был вместе со своим соседом по камере. Его походка была ломкой и неуверенной, и почти каждый это замечал. Привычное хмурое выражение лица обернулось непроницательным, с синяками под глазами.
Найл жалостливо посмотрел на него.
— Отстань ты от парня, Гарри, — сказал он мне. Конечно, он был в курсе всего, что произошло. Он сам мне помог, и он точно все слышал, когда стоял за дверью душевой. И в нем, похоже, проснулись схожие чувства, потому что Найл сам бывал на месте Луи.
— Я делаю ему одолжение, — холодно улыбнулся я. Найл покачал головой и принялся дальше ковырять кашу в тарелке, когда я заметил, что Луи о чем-то говорит со своей привычной компанией.
— У тебя есть платок, Найл?
— Что? — ирландец уставился на меня, моргая, а потом непонимающе вытащил из кармана брюк простой белый платок. — Зачем он тебе, Гарри?
Я не знал, имел он в виду платок, или Луи. В любом случае, на первый вариант я ответ знал, но вот на второй…
— Доброе утро, парни, — наверное, впервые за год заключения, эта тюрьма увидела две мои улыбки за день, однако я действительно улыбнулся, присаживаясь за чужой стол.
— Стайлс, — кивнул мне главарь блока В. Все остальные поддержали его. Все, кроме Луи. Он не смотрел на меня, возможно, он даже не слышал меня, но мое присутствие его тело ощущало очень явно.
Остальные же уставились на меня, не понимая причину визита, пока я не вытянул белый платок и так же быстро не повязал его на тонкой руке Томлинсона. Непонимающие взгляды сменились на заинтересованные, пока я наблюдал за тем, как ком подходит к горлу Луи, когда его взгляд натыкается на узел.
— Какой ты резвый, Стайлс, — усмехнулся один из заключенных напротив. — Думал, ты еще года два на задницу Томлинсона пялиться будешь.
И все они залились смехом, пока напряжение между мной и им росло тысячекратно. Я выдавил из себя приторный смешок, прежде чем перекинуться через стол, хватая бугая за ворот рубашки и притягивая ближе. От него несло потом и безысходностью, разложением мозга внутри его крохотной головы.
— Не говори о его заднице в моем присутствии, — я попытался улыбнуться, но вышло подобие оскала. Во всей столовой стало излишне тихо, и я огляделся вокруг. Очевидно, все считали меня еще большим психом, чем раньше.
— Ты собираешься мне указывать, Стайлс? — прошипел он в ответ, но свисток надзирателя охладил нас, заставляя отскочить обратно на свои места. Луи прожигал дыру в моей голове, когда я сел на место.
— Стайлс, Клигман, без глупостей, — предупредили нас. И я заметил в надзирателе лицо того, с кем обычно спал Найл.
— Все отлично, Зейн. Никаких проблем.
***
Белая ткань прилетела мне в лицо, стоило развернуться от зеркала.
— Какого хрена ты устроил, — голубые глаза горели злобой. Луи будто возвышался надо мной посредством своего гнева, но на деле все так же оставался маленьким и беззащитным, как тогда передо мной на полу.
Я усмехнулся, чем еще больше вывел его из себя. Он прижал меня к стене, и пальцы его впились мне в горло.
— В чем дело, детка?
— Ебаный платок, вот в чем дело!
— Я же сказал тебе, что теперь ты делаешь всё, что я тебе скажу.
— Мы так не договаривались!
— А как мы договаривались? М?
Он замялся, не уверенный в том, что собирался сказать.
— Что ты сделаешь, что тебе надо, и отвалишь, — выплюнул он.
— О. Так ты на это надеялся. Но я же сказал «вплоть до моего выхода». Нужно быть внимательнее, Луи, — я улыбнулся, и его пальцы на моем горле сжались еще сильнее. Не то, чтобы мне сильно не хватало воздуха, просто я не собирался давать слабину перед ним.
— Что мешает мне задушить тебя прямо сейчас?
— То, что ты не сможешь этого сделать.
Мои слова дали ему под дых. Он одернул руку, принимая поражение. Не могу объяснить это, но я чувствовал, знал, что он ничего не сможет сделать. Возможно, отчасти я даже думал о том, что он не убивал свою мать. Или был просто под слишком сильным действием наркотиков.
Найл как-то раз назвал его безобидным, но слишком мутным. Он и правда таким был. Не сказать, что безобидным. Но безобидным в формате этого места.
Здесь были парни, которые без лишних вопросов голыми руками разорвали бы тебе рот на две части. Были те, что могли заколоть тебя во сне. Но Луи был из тех, что будут просто делать вид, что способны на такое.
Когда он отшатнулся от меня, я почувствовал желание вернуть его ближе и поменял наши положения. Он не боялся смотреть мне в глаза, но, готов поспорить, он боялся того, что я мог бы сделать. Но вместо всех вариантов, я просто соединил наши губы.
***
Он был безразличен во всем, что не касалось его семьи. Это я понял спустя пару недель.
Все это время я был рядом. Мы проводили минуты молчания во время прогулок, на публику я сжимал его бедра в столовой, и обычно мы всегда без стеснения трахались в душевой.
Обычно нас ловили. Но, в конце концов, это мужская тюрьма. И максимум, что нам за это было — дополнительные часы отработки.
Он все так же уходил пять дней в неделю к начальнику тюрьмы и за это получал некоторые поблажки. И я, соответственно, тоже.
В тюрьме не было человека, не знающего о том, что Луи принадлежит мне.
Иногда он опять ловил меня за тем, что я оттираю рисунок — но никогда ничего не говорил и не спрашивал, его дело было — молчать и подчиняться.
И меня все более чем устраивало.
Кроме того факта, что Луи никогда не возбуждался.
Каждый раз, когда я делал что-нибудь, он оставался таким же безучастным в сексуальном плане, хотя всякий раз, когда я целовал его, он все более охотно отвечал.
Это не задевало мою гордость, скорее побуждало любопытство и обеспокоенность. Я прижимал его в безлюдных углах, у оградительной сетки во время прогулок, прижимался сам, оставляя поцелуи на его шее, дрожащей челюсти, жаждущих губах. Я изголодался по поцелуям, хотя сам этого не знал. Но теперь был Луи, и мне хотелось поцелуев. Мне хотелось надежды, мне хотелось притуплять боль, каждый раз, когда я срывал редкие стоны с его губ. И все же он никогда не был возбужден.
Я думал о том, что был с ним излишне груб и резок, хотя мне казалось, что ему нравилось, когда я делаю так. Но однажды мы снова задержались после душа, и я спустился поцелуями к его животу, проводя языком по мокрому телу, вниз, по блядской дорожке волос, и члену. И он не испытывал желания.
Я брал его грубо, брал его нежно, чувственно, произносил грязные слова, от которых он краснел, но всякий раз было одно и то же.
Все было так до того раза, пока мне не надоело.
Я был на грани того, чтобы хотеть его желания.
***
Я не спал с Луи около месяца. Мы не разговаривали, не пересекались взглядами. Джексон и другие парни подшучивали по этому поводу, пытались подбиться к Луи, но я избил одного из них. Просто, чтобы держать лицо, потому что на Луи мне было плевать.
Так я думал.
Было время завтрака, когда Найл, покрасневший и счастливый, вбежал в столовую и плюхнулся за стол, хватаясь руками за мои запястья и встряхивая — а обычно он никогда не касался меня без повода.
— Гарри, мне официально сократили срок!
Он счастливо улыбнулся. Найл сидел тут дольше меня, и он отсидел больше половины, и вот теперь, его ходатайство приняли.
— Отлично, лепрекон, возвращаешься обратно на радугу. Боюсь, Зейн будет скучать.
Незадолго до этого, я заметил на теле Найла новую татуировку.
Он смущенно отвел взгляд, и тогда я впервые за месяц поймал на себе внимание Луи.
***
С Найлом все прощались долго. Ему устроили небольшую вечеринку в столовой, и я достал для него шоколадный батончик — прощальный подарок, хоть и таких батончиков в ближайшее время у него будет целая куча.
Найла все любили (в основном), а тот всегда хорошо относился к остальным, поэтому, когда он со своими вещами покидал наше крыло, я невольно чертыхнулся. Я уже скучал по нему, и разговаривать мне больше было не с кем.
После его выхода я слонялся словно неприкаянный, не сидел ни с кем и не вливался в компании. Иногда я снова смотрел на Луи, возмещая отсутствие хоть каких-то разговоров наблюдением за ним. А потом кто-то устроил эту чертову драку.
Обычно они всегда начинаются одинаково — кто-то ляпнет ерунду, другой подхватит, все посмеются, а потом их разнимают надзиратели, и дай Бог, чтобы ни у кого в глазу не оказалось вилки, иначе мы всё будем есть ложками.
Я помню только, что каша на вкус была отвратительной, и позади меня кто-то выругался матом, а потом был треск упавшего стула, и после размазанная по полу кровь Луи и разбитый нос его соседа по камере.
Они оба провели день в больничном крыле, и я не задавался вопросом, что там у них произошло. Все еще считали, что Луи моя сучка, но меня это не особенно волновало. По крайне мере, до тех пор, пока перед отбоем дверь моей камеры не открылась, и Зейн не впихнул потрепанного Томлинсона с грудой вещей в руках.
— Зейн, что за херня?
— Начальник тюрьмы дал приказ их расселить. Чуть не поубивали друг друга, придурки, — выплюнул он, захлопывая дверь обратно.
Луи не обратил на меня никакого внимания, просто кидая своё барахло на верхнюю койку, которую только недавно освободил Найл.
Еще недавно все это могло быть слишком идеальным стечением обстоятельств, но теперь Луи раздражал меня, и у меня не было никакого желания в его присутствии.
***
Я ведь упоминал, что Луи не было дело ни до чего, кроме его семьи.
Над кроватью он прикрепил их фото: три смеющиеся девочки, он и мужчина с женщиной, очевидно, его родители. Иногда мне казалось, он что-то произносит, будто разговаривает с ними, не знаю, во сне или при бодрствовании.
По ночам он обычно просыпался раза по два, тяжело дышал, ворочался полчаса, а потом снова засыпал, и так на пару часов, пока не проснется вновь. Иногда я слышал его шепот, но не мог разобрать слов.