Стихотворение “Ветер твои мягко гладит плечи” https://ficbook.net/readfic/7610183, автор Mistress Amber
========== Ворожбу вплетаю в сеть ==========
Пока музыка играла, Злата вышла из зала, чтобы пройтись и осмотреться, свыкнуться с мыслью, что именно здесь им предстоит провести много часов, дней, веков. Столько, сколько отмерит хозяйка судьба. Казалось бы, здесь, среди звёзд, люди ближе к богам, и последние должны услышать просьбы, но ответят ли? Боги глухи к человеческим бедам и переживаниям, так любил говорить Ясный Глаз. «Да хоть на край Вселенной мы все улетим, там мы будем такими же одинокими, наедине с собой и своими мыслями».
Если бы только можно было улететь прямо сейчас. Этот сбор менестрелей — глупость, трата времени, пьянство, но там хотя бы можно забыть себя, не слышать своего внутреннего голоса. «Я расплету свою косу на рассвете», - так начиналась песня, посвящённая ему; все песни, так или иначе, вели к нему. А те, что лились не о нём, ещё горше, потому что приходилось заставлять себя не думать.
«Ступай, девка молодая, по болотным мхам, пой, несчастная, подпевай ветрам, мать родная косу расплела твою, полетели журавли с песней журавлиною». Длинная, протяжная песня, тяжёлая, о нелёгкой доле. Её пели Аюша и Неждана, обе стояли в длинных саванах, волосы распущены, бледные. Слушаешь их — и самой выть хочется, волосы на голове драть.
— Златушка! – Злата оглянулась и посмотрела на Торвальда. Молодой, совсем ещё юный, но уже начал отращивать бороду, чтобы взрослые не осмеивали его. Думает, что так он станет куда более суровым — она невольно улыбнулась своей мысли. — Злата, не мучай меня.
Он хотел броситься на колени, чтобы уткнуться ей в живот, но она вовремя схватила его за плечи, пресекая несерьёзный жест. Сначала хмуро на него посмотрела — лицо гладкое, ровное, усы и борода будто мягкие на вид, как пушок, хотелось зарыться в них пальцами. Глаза что море — синие; оказывается, в мужских глазах тоже можно утонуть.
Молодой мужчина схватил Злату за предплечья, с силой сжав их, и посмотрел на неё. Он наклонился, и его губы потянулись к её губам, ища поцелуя, но девушка вырвалась. Не оттолкнула, не прогнала и не ударила глупого, отметив, что щёки его вспыхнули как солнце — от гнева или от обиды? Глаза горели, он готов был снова схватить её, столько раз она отказывала ему во внимании, но вино, выпитое перед обеденным залом, ударило в голову, и теперь сердце диктовало правила разуму.
— Зачем изводишь меня, Злата? — сквозь зубы процедил он.
— Оставь её, Торвальд. — Холодный голос Гуннара заставил и её, и его обернуться. Невысокий мужчина, седеющий, с чёрной бородой и тёмными глазами, стоял неподалёку и держал руки на боках. — Эта девка гиблая. Иди к себе, Торвальд, и проспись.
— Я за неё буду драться, я любого за неё отправлю к праотцам! И ты мне не указ, Гуннар Бычья Шея, — выпалил молодой мужчина — от гнева или от вина — краснея ещё больше.
— Ты не хуже меня знаешь, щенок, с кем эта девка якшается. Ты за неё пойдёшь биться к тому, кто из тебя одной рукой сделает себе чашу для вина.
По Гуннару было видно, что прозвище, брошенное ему, стало, скорее всего, ругательным. За что он сыскал себе такую славу, так сразу и не скажешь, потому что шея у него обычная, не бычья и не лебединая — так называли тех, у кого шея тонкая, девичья. Или у кого как раз бычья.
Торвальд хотел возразить, но Гуннар по-отечески положил руку ему на плечо и подтолкнул в сторону. Молодой мужчина не стал сопротивляться, против его соратника ему не выстоять, да и лезть в драку сейчас, когда праздник, даже он это понимал — не время, не здесь, не сейчас и не с ним.
— Уйди, — тяжело бросил Гуннар Злате.
Музыка доносилась из зала и звала, словно умоляла вернуться, там семья — Ясный Глаз, Аюша и Неждана, Коэн-волынщик — кто его так прозвал и за что, мало кто знал, потому что на волынке Коэн играть не умел. Мало того — он любил пуститься в пляс со своим этническим барабаном, выстукивая мелодию, которую нашёптывали ему сами боги. В такие моменты Коэн-волынщик не мог остановиться, крутясь по залу и изображая индейские танцы вокруг костра.
Злата вошла в зал и села на скамью у выхода. Дудочки, флейта и барабаны играли что-то весеннее, из музыкальных задумок девушек-веснянок. Они кружились вокруг Ясного Глаза, а он упёр руки в бока и притопывал на месте, улыбаясь им. Ждана так ступала ножками, будто мавка, завлекающая зазевавшихся молодцев к себе, чтобы опоить их соком студёных рек и глубоких болот. Несколько мужчин уже танцевали подле них, вертя в воздухе руками и улыбаясь молодым красавицам.
Аюша, тонкая и прыткая, ловко уворачивалась от объятий крупного усатого воина. За его поясом свисали топоры, лёгкие и надёжные в деле. В перерывах между игрой девушка хохотала над ним и снова ускользала, не давая себя поймать.
Пока Ясный Глаз услаждал гостей скрипкой, а пан-флейта вторила ей, веснянки убежали переодеваться. Музыка лилась добрая, плавная, такая, когда путник возвращается домой, уставший, живой, к своей семье. Там его ждёт печь, у которой можно согреться; горячий обед и любящая красавица жена, качающая в люльке сына. И густой лес расступается, пропуская путника вперёд, волк не переходит ему дорогу, кукушка не кличет беду. Всё у этого человека ладно, и конь под ним уставший, но верный.
Наверное, и остальные представляли что-то своё, тёплое, домашнее или природное. Яуты наблюдали за уманами — так они всех называли, странным словом, неродным, чужим — и вникали в суть праздника без повода. Возможно, мало кто вернётся домой, кому-то суждено сгинуть и никогда не поцеловать больше молодую жену, не подарить матери или сестре привезённое украшеньице.
Злата скинула на скамью меховой плащ, распустила косу, дав кудрям лечь на плечи. Взбила их и вышла к Ясному глазу, встав рядом. Заиграла весёлая музыка, скрипка придавала хитрый окрас, а вернувшиеся дудочки только подчёркивали это. Взгляд стал гордым, таким же хитрым, как сама музыка, а руки легли на бока. Сделав шаг вперёд, качнув бёдрами, она закружилась, а веснянки плясали возле неё. Остановившись и оглядев зал, Злата улыбнулась, томным взглядом обводя людей и остановившись на яутах. Понимают ли они смысл её песен? Ведают ли, что каждое слово выстрадано и оплакано горючими слезами? Все знали, что когда прилетает он, она ни для кого не поёт, кроме него. Его воины несколько раз при всех уводили её на его корабль, где она пела свои песни только для него.
Мелодия стала игривой, дудочки в руках веснянок тешили и услаждали слух присутствующих. Зал жил и гудел, как пчелиный улей, шум голосов перекатывался — как морская волна, пока не проснулись барабаны и не запелакала скрипка. Тогда веселье поутихло, и яуты вновь оглядели уманов. Если бы охотники поддавались порывам зова твея, вся их суровая стать, обросшая мифами и легендами, приукрашенная, рассеялась бы как звёздная пыль. Люди полагали, что яуты — гордецы, самовлюблённая раса, питающая и вскармливающая свой эгоизм. И мало кто понимал, что всё вышеперечисленное, если и не чуждо яутам, то это часть их существования, взросшего вместе с характером, обычаями.
Злата, до встречи с А’кшем, встречавшая желтоглазых охотников нечасто, старалась избегать их — они, полагала она, не понимали людского уклада, не проникались музыкой, не становились задумчивыми и не веселились со всеми. Но всё изменилось, когда однажды в маленькую, небогато оформленную комнату девушки вошли двое воинов яутов, ответив на немой вопрос, что её ждёт на своём челноке их Старейшина.
Он слушал её пение, слушал, как она играет на флейте и на лютне, и не хотел отпускать, что стало бы для Златы золотой клеткой.
Невесёлые мысли преследовали её даже сейчас, когда вокруг царило веселье. Старые воспоминания осколком стекла зашевелились в сердце, разрывая его и вскрывая зажившие шрамы.
Флейта стихла, и ей на смену заиграла пан-флейта, полилась песня. Первые строки были напевными, как заклинание, и присутствующие, слушая, стихли, внимая словам и окунаясь в магическую историю.
Бусы букв на нить низаю,
Ворожбу вплетаю в сеть.
Паутины мягкой тоньше,
Но верна, как дева-смерть.
Заманят-сведут в болото,
Приведут на скользко дно
Моих слов следы-тропинки,
Что дурманят, как вино.
Крепче стали, ярче солнца,
Горячей в печи огня.
На погибель обернется
Слово, яростью звеня.
Из кошмаров руки тянет,
Не дает тебе заснуть —
Только в смерти, враг мой милый,
Теперь сможешь отдохнуть.
Не дает дышать свободно,
Кандалами грудь сковав.
Раздирает зверем ярым,
Жжет настоем горьких трав.
Рук я кровью не измажу
И ножа не обагрю.
Я словами тебя, милый,
Пуще яда погублю.
Заклинание, читаемое как проклятие, хитрым голосом, вкрадчивым, сменилось звонким голосом. Злата вдруг из ведьмы обратилась в колдунью, ушедшую далеко в лес от простого люда, чтобы жить там в гармонии с природой и со всем живым. Мелодия весёлой трелью лилась по залу, заигрывая с каждым, заставляя сердце в груди биться сильнее, пробуждая желание двигаться, жить, попасть в сети колдуньи.
По следам невидимым — чую зверя след!
К брошенной обители, в коей жизни нет,
Пустошами, скалами, горною рекой
И путями тайными тенью за тобой
Шел. Мечтал без устали ребер плен пробить —
Чтоб в объятьях хрустнули. Я умел любить…
Ты бежала в темную как проклятье ночь.
Кровь твоя бездомная, ведьминская дочь!
Змеи вен непорванных кормят стаю псов,
Племя темных воинов, что грызут любовь.
Пламенем оранжевым мечешься везде…
Закопаю заживо. Утоплю в воде…
Тормуд посмотрел на Ртага, тот склонился к человеку, чтобы услышать сквозь музыку слова и чтобы они ни до кого больше не долетели. Мужчина посматривал на девушку, выпрямившись, чтобы не пришлось вставать, это могло привлечь ненужное внимание. Он говорил полушёпотом и вкрадчиво:
— Я слышал, что некоторые песни она писала специально для него. Ясный Глаз как-то обронил: эту она соткала после того, как отказала ему, будто в насмешку. Но сам он в это вряд ли верит, девка-то не из глупых.
Тебе ль не пели соловьи,
Что верить мне нельзя?
Ручей твои все сплёл пути,
Дороги не найти,
Но конь тебя привёл сюда,
Лес расступался сам,
Меня тебе не изловить,
Я юркая змея.
И как же не поверил снам,
Что верить мне нельзя?
Пусть сто ветров и сто озёр
Запутают следы,
Пусть все ручьи осушатся
От живой воды.
И не зовусь твоей сестрой,
И ночью не жена,
Ты конь мой станешь вороной,
Я прокляла тебя.
Музыка стала тише, словно кралась по помещению, заглядывая в каждый тёмный угол. Злата улыбнулась — гордая — высоко вскинула голову и снова запела, весёлым, звонким, непринуждённым голосом:
И даже если вспомнишь ты и как зовут меня,
То пусть расскажет ветер, что верить мне нельзя.
Я снова обману тебя, я обману тебя,
Так пусть расскажут кони, что верить мне нельзя.
Злата встретилась с пронзительным взглядом смотревшего на неё яута, который сидел рядом с Тормудом. Внутри всё похолодело, руки задрожали, и на миг улыбка покинула её лицо, но девушка отвернулась и снова стала весёлой, но глаза её уже не искрились. Она прошептала что-то Ясному Глазу, он кивнул, и скрипка затянула печальную мелодию. Как дождь, как уходящая на покой природа и засыпающий лес.
Я ль не ждала тебя, воин вереска?
Песни ткала из ночного дурмана,
Я ль не ждала от тебя зимней весточки,
Звонкие реки сплетала с молочным туманом.
Зал слушал, молчал, и только Злата была далеко в своих мыслях. Клеопатра в космосе, где же твой Антоний?
Комментарий к Ворожбу вплетаю в сеть
“Бусы букв на нить низаю” https://ficbook.net/readfic/4165379, автор Mistress Amber
“По следам невидимым — чую зверя след!” https://ficbook.net/readfic/5814083/14948188#part_content автор adelfa
========== Конунг мой, бог потаенных слов ==========
Музыка лилась, погружая зал в атмосферу летнего зелёного леса, в сонную лунную ночь, когда трава прячет ветер и становится ему колыбелью. Наконец запыхавшийся Ромул наконец вбежал в самый разгар веселья с гитарой в руках. Ясный Глаз сначала посмотрел на него с укором, но потом улыбнулся.
Ромул старался одеваться как книжный менестрель: выцветший бордовый жилет, под которым надета белая рубаха с широкими рукавами и узкими манжетами. Свою шапочку он называл «Робин Гуд», так как выиграл её, точь-в-точь такой же формы, у одного трубача в карты. Тот, конечно, расстроился, но отдал головной убор, который так же выиграл у кого-то ещё, но покрасоваться в ней так и не успел.
Злата, увидав Робин Гуда, заливисто засмеялась и похлопала Ясного Глаза по плечу, добродушно глядя на него. Ромул передал гитару одному из воинов в первых рядах, а затем достал из ожидавшего его футляра скрипку. Встав рядом с Ясным Глазом, они стали слушать барабаны, выстукивающие тревожный ритм: словно кони мчались по полю, сминая траву, поднимая пыль, а всадники кричали и размахивали мечами. Или корабли неслись по волнам, грозные и величественные, несущие страх и смерть.
Злата взяла дудочку и вышла вперёд. Её волосы, распущенные, струились по плечам и по спине, а глаза горели. Она заиграла такой же тревожный мотив. Повернувшись вправо, играла, призывно глядя на людей. Проиграв мелодию, повторила её, но уже в левую сторону, будто снова обращаясь к сидящим.
— Что это значит? — спросил Ртаг у Тормуда рычащим голосом. — Зачем она поворачивается?
— Это песня о нападении викингов на деревню. Я уже слышал её и видел, как выступают музыканты. Игра в разные стороны — это обращение к соседям за помощью.
Ртаг поставил локти на колени и чуть наклонился вперёд, с интересом наблюдая за происходящим. Его кофейного цвета кожа блестела в свете ламп, а глаза, жёлтые и пронзительные, не упускали ни одного движения. Он не произнёс этого вслух, но про себя несколько удивился: уманы, называющие себя менестрелями, не являлись воинами. Их главное оружие — музыкальные инструменты, проку от которых в настоящем бою нет никакого. Но, тем не менее, эти мирные уманы пели о войне, не зная её, ни разу не участвуя в ней. Поистине странные существа.
Злата вновь повернулась вправо и подняла руки к небу, запев уверенным голосом, обращаясь к нему и к тем, кто мог бы выручить в беде. Первые строки лились маршем.