За кованными решетками синели сумерки, далекими огнями спешили украситься сторожевые башни. Ниротиль взглянул в сторону ведра для телесных нужд, находящееся точно в противоположном углу комнаты, и тяжело вздохнул.
Если ему повезет, он справится с этой непосильной задачей за полчаса, но после уже доковылять до Наместника Флейи вряд ли сможет.
***
Дека Лияри ничуть не оскорбился на появление своего гостя все на тех же носилках. Вблизи оказалось, что Наместник еще очень молод — не старше самого полководца. Он с неподдельным интересом вгляделся в лицо Лиоттиэля.
— Значит, передо мной один из четырех великих полководцев Элдойра.
— Не разочаровывает зрелище? — не смог удержаться Ниротиль. Дека Лияри развел руками.
— Флейей тоже правил мой многомудрый тесть, и тем не менее, его сменил я. Вы поспешили покинуть белый город. Вам сейчас все еще нужен врач и уход.
— Правитель отправил меня с заданием.
— Извольте, если вы себя не жалеете, это ваше право. Но на вас полагаются те, кто от вас зависит. Соратники. Ваша женщина.
— Мы еще не женаты, — вырвалось у полководца, и Дека Лияри вскинул брови.
— Она в трауре, я заметил.
— По отцу. Мы должны пожениться, когда приедем в Мирмендел.
Дека вздохнул, склонил голову набок.
— Боюсь, вам придется остаться холостяком в таком случае. В Мирменделе вы не найдете ни одного Наставника, который мог хотя бы молитву прочитать. Единственное место, где вы можете пожениться, это здесь, во Флейе.
Ниротиль, уже привыкший к тому, что память его подводит, на остроту ума, к счастью, не жаловался. Перед его мысленным взором упал целый список причин, по которым богословы Элдойра отсутствуют в Мирменделе. Были ли они там вообще? Уехали сами или пали жертвой язычников? Взяты в заложники?
Дека Лияри смотрел на полководца с нечитаемым выражением в светлых, спокойных глазах.
— Если хотите, я сам подтвержу ваш брак, — предложил он, — за этим предложением не стоит ничего, кроме следования обычаям гостеприимства. Флейя сохраняет свой нейтралитет.
— В чем причина? — сухо осведомился Ниротиль, из последних сил стараясь хоть как-то приподняться на носилках. Он ненавидел быть в уязвимом положении перед собеседником. Наместник развел руками.
— Элдойру нет веры. Ничего нового. Так что, мастер войны, готов ли ваш брачный контракт? — Дека, окинув его пристальным взором, усмехнулся половиной рта, — звать невесту и свидетелей?
Ниротиль коротко выдохнул и кивнул. А что ему оставалось?
Не так это должно было быть. Как в первый раз вряд ли возможно, но все же, вот так, в дороге… было бы так, как с Мори. Они были много лет близки, а день свадебных обетов запомнился обоим. Ее розовое платье с аляповатыми цветами на шлейфе. Расписанные по сабянскому обычаю руки. Тафта нижних юбок, в которой оба путались, запах ореховой скорлупы от волос. Бессмысленные вздохи и тихие стоны, запах ее смуглой кожи, вкус ее слез, падавших на его грудь, когда она плакала в его руках от счастья, и плакал он — наконец-то, наконец-то вместе!
Хотелось бы забыть. Помнить другое. Помнить ее растерянный и злобный взгляд, когда она явилась к нему, замершему на пороге смерти, утирая сухие глаза, то и дело оглядываясь на дверь — где стояли Линтиль и Ясень, спиной к супругам.
Помнить не ее свадебный венок, а то, какое немыслимое отвращение было на ее лице, когда она увидела его ногу в лубке. Не помнить шепота о любви, которым она сводила его, семнадцатилетнего, с ума. Не помнить бьющегося на ветру красного платья, когда она убегала от него в виноградниках — где он впервые настиг ее, и где они остались друг с другом как мужчина и женщина, первые друг у друга…
Хотелось бы забыть. А не забывалось.
========== Под открытым небом ==========
В дрожащем весеннем воздухе сложенные из розового гранита стены и дома Мирмендела казались чем-то, больше похожим на сон. Сладкий запах цветущей вишни заполнял пространство. Яблони щедро осыпали белыми и голубыми лепестками всех, подъезжавших к древнему городу.
Царство Мирем, может, и было повержено столетия и даже тысячелетия назад, но народ миремов жил. Ничто не напоминало о том, что меньше года назад по здешним просторам пронеслась война.
«Мы не дошли сюда, — напомнил себе Ниротиль, — они сдались. И что же? Победители зализывают раны по норам, подыхая от голода, а проигравшие пашут поля и поют песенки». В самом деле, над пашней звенели в рассветном воздухе нежные напевы — девушки засевали последние ряды глинистой земли. Кое-где уже торчали пожухлые вялые ростки подсолнечника и кукурузы. Плодородием поля южан не отличались.
Ниротиль присмотрелся, прищурившись. То ли разлитое в воздухе весеннее тепло делало его благодушным, то ли исцеляла дорога. Он уже мог сидеть сам без поддержки, хоть и недолго, и наслаждался этим выстраданным счастьем. А уж возможность видеть над собой переменчивое небо югов, а не обшарпанный госпитальный потолок, была бесценна.
Настроение улучшалось. Одно только тревожило и заставляло печалиться.
Верхом на караковой кобыле рядом ехала его жена, Сонаэнь Орта. Десятью днями ранее он принес брачные обеты и поставил подпись под контрактом, а Дека Лияри заверил печатью Хранителя добровольное согласие обоих супругов. Ниротиль так и не услышал голоса своей невесты, когда она подтверждала свое согласие стать его женщиной — колыхнулась сплошная серая госпитальерская вуаль, и чуть дрогнули судорожно сжатые руки.
Вот уже десять дней он периодически ловил себя на приступах любопытства. Как она выглядит? Хороша ли собой? Как звучит ее голос? Своей кобылкой она правила столь же умело, как любая кочевница-кельхитка из степей Черноземья. Чем дальше на юг они уезжали, тем меньше вокруг становилось лошадей. Много больше было ослов и запряженных в сохи угрюмых волов. Настороженные взгляды все чаще сопровождали прибывших. Пока без особой враждебности, но с острым любопытством.
Ниротиль разделся до рубашки, но ему все равно было очень жарко. Девушки даже не пытались обмахиваться веерами, что были заткнуты за пояса у каждой: движения рук только заставляли их сильнее потеть под плотными платьями. Полководец хотел уже посоветовать им раздеться, но вовремя вспомнил о строгих правилах госпитальеров.
«Ничего! Строгость меркнет в Мирменделе, — утешал его Наставник Гана, когда открылась принадлежность леди Орты к госпитальерскому ордену, — хотя и отрадно, что ты, не глядя, выбрал себе опытную сиделку». Ниротиль в этом уверен не был. Его воротило от всего, что напоминало о необходимости лечения. Да и въезжать в столицу побежденного царства он предпочел бы не полулежа на телеге, а верхом на горячем скакуне, с обнаженным мечом и щитом, с которого стекает кровь врага.
И все же, впервые, хоть и не по своей воле, становясь обычным путником, полководец многое заметил из того, что от самых зорких глаз воина-захватчика непременно ускользало. Он чувствовал вокруг себя мирную жизнь.
Раскрашенные розовой глиной и индиговыми узорами стены северного Мирмендела казались запечатанными воротами в райский сад, особенно на фоне облупленных известковых стен хижин бедняцкого городка. Очевидно, именно по предместьям пришелся первый удар преследующих штурмовых войск Элдойра. Лиоттиэль потер ноющее левое запястье. Он боялся и думать о том, что довелось пережить бедным горожанам. В погоне за трофеями и местью сюда дошли после отбитой осады лишь самые отпетые убийцы.
Одинокая фигура в запыленном до бежевых полос черном плаще королевских войск встречала их на въезде.
— Бог свидетель, я думал вас не дождаться! — исхудавший, с больными огромными глазами на пол-лица, путаясь в собственных ногах, двинулся к ним служитель заставы, — мастер войны? Мое почтение.
— Принято, — устало ответствовал Ниротиль, — ты один?
— Заставный Суготри, — отрапортовал слабым голосом тот, — замещаю его светлость мастера Катлио.
— А что с ним?
— Дизентерия. Неделю как убрался к праотцам, помяни Господь его праведную душу.
«Не есть ничего, не пить воды и держаться подальше от этого болезного», — тут же назвал себе первые правила на новой службе Ниротиль.
— Ты из квартирьеров? — спросил он Суготри, — где мы разместимся?
— Ох, мастер, — скривившись и потирая живот, забормотал заставник, — тесновато тут. Дома вам, уж простите, предоставить не получилось. Местные князьки, как один, притворяются, что хины не понимают, зато присягу наизусть вызубрили. Как быть, и не знаю, сломали весь ум…
Он говорил дальше, а Ниротиль обреченно готовился встречать тяжелые деньки. Немедленно пообещав себе, что напишет злобное письмо Гельвину, он просчитывал, сколько трудов придется ему взять на себя. В незнакомом, фактически вражеском городе найти дом и обеспечить безопасность ставки. Задаться вопросом предотвращения эпидемии. Уточнить, насколько далеко от города ближайшая дружина, кто командует ею и где найти подкрепление на случай вооруженного мятежа. Дружина, конечно, стояла где-то в Лунных Долах, но нужны были ближе расположенные силы.
Следовало созвать всех подданных Элдойра. Проверить, не скрывается ли в Мирменделе кто-то из князей или ленд-лордов с задолженностями по налогам — интересно, как? Еще неплохо было бы проверить сколько трофеев в обоз сдали те из воинов, что рискнули осесть в итоге на земле врагов.
И это не считая всех мероприятий, которые следовало предпринять в самом Мирменделе: перепроверить карты и планы, изучить местные обычаи и сословные взаимоотношения, найти переводчиков, найти тайных переводчиков, нанять водоносов, погонщиков скота… голова шла кругом от списка срочных дел.
— Так что прикажете, мастер? — Суготри, зеленея и бледнея, держался за живот уже обеими руками.
— Жилье, — коротко бросил Ниротиль, — какие варианты?
— Есть старая усадебка за чертой основного поселения. Заброшенная лет двенадцать назад, но еще вполне себе…
— Понятно. Дозор в городе организован?
— Когда надо?
— Вчера! — рявкнул полководец и тут же поплатился за это сильным кашлем: он уже отвык от того, как приходится порой орать на подчиненных. Что его удивило больше, чем обреченно кланяющийся Суготри, так это подсунутый под самый нос белоснежный платок, зажатый в женской ручке. Серая пыльная перчатка мешала увидеть даже оттенок кожи, но жест Лиоттиэль оценил.
О существовании у себя жены он в очередной раз запамятовал, и она долго ждала, чтобы осторожно и ненавязчиво обратить на себя внимание.
— Благодарю, — кивнул он в пространство, принимая платок, — Суготри! Охрану для леди и ее сопровождающих.
— О, мастер с дочерью приехал? — растянул бледные губы в подобии улыбки тот.
Зародившееся было в груди Ниротиля сочувствие мгновенно уступило место жгучей ненависти.
— Госпожа — моя жена! Что вылупился? Почему вообще ты все еще здесь, так твою и разэдак?!
***
Как знают все кочевники, а особенно те из них, что воюют, усталость набрасывается на свои жертвы только тогда, когда наступает время мирной оседлости. Главным желанием Лиоттиэля после трех недель утомительного, хотя и обошедшегося без приключений, пути, было лечь спать на чем-то твердом, что не раскачивается и не кренится на поворотах. Мелькала мысль о банях, но этой роскоши, судя по всему, он пока себе позволить не мог.
А вместо того, чтобы выспаться, ему предстояло улаживать дела почившего брата Катлио. Несколько раз за этот бесконечный день Ниротиль подумал, что, побывай он один раз в Мирменделе до войны, в победе пришлось бы сомневаться гораздо меньше.
Как вообще они могли воевать, да еще так слаженно? Неужели помощь северных союзников из Белозерья сделала их отважнее? Миремы и сальбы жили так, словно единственным законом их было избегать любого подобия дисциплины. Повсюду царила анархия.
Мирмендел завораживал своей несомненной древностью — и тем, что все еще существовал. Теперь же, после несомненного проигрыша, он словно стряхнул с себя обязанности соперничества с северными соседями. Сюда подтягивались те жители Лунных Долов, кому не по нраву была строгость Элдойра и нищета Салебского княжества, в очередной раз оставшегося без управления. Накопилось их за зиму немало — добавились и разоренные жители северных провинций. Перезимовать без зерна, дров и прочих припасов рисковали немногие.
Здесь строгое Единобожие Элдойра теряло свой вес. Никто не спешил присоединиться к одиночной молитве опаздывающего путника, совершающего часовые земные поклоны на углу улицы; не слышно было ни распевов чтецов Писания, ни проповедей Наставников, даже призывов к молитве — и тех не звучало. Это рождало незнакомое доселе Ниротилю чувство собственной чужеродности, отличия от окружения.
И это вдвойне внушало опасения.
Предоставленная ему и его воинам-сопровождающим усадьба оказалась небольшой старинной виллой из тех, в которых жили большие миремские семьи. Крохотный участок был обнесен высокой каменной стеной, кое-где штукатуренной глиной. Плоская крыша служила, очевидно, еще одним жилым этажом в жаркое время года.
Лиоттиэль окончательно приуныл, поняв, что заброшенная усадьба абсолютно не готова превратиться по мановению руки в сносное жилище. Одну паутину пришлось бы выметать недели две.
Хорошо, что на заставе нашлось кое-что перекусить. Давясь сухим сыром и черствым хлебом, Ниротиль вознамерился закопаться в одеяло с головой и проспать весь следующий день. Правда, намерение его обречено было на провал: в установившуюся жару спать пришлось бы полностью нагим, и точно не на мехах.
— Ночью бывает холодно, и ничто не предвещает, какая ночь — холодная или душная, — предупредил Суготри, — осторожнее с пауками-птицеедами. Они могут дремать в темных углах днем, а ночью искать место, где погреться.
Одна из девушек пискнула под вуалью, две другие на нее зашипели. Ниротиль не признался, но что-что, а пауки его и самого вгоняли в отчаяние. Вскоре девушки удалились, а Трельд и Линтиль вызвались обойти территорию и найти слабые места. Костер во дворе необжитого дома отчего-то казался Ниротилю много уютнее, чем самая роскошная спальня во дворце Правителя в Элдойре. Он уткнулся подбородком в колени, обнял себя руками — так было удобнее всего, привычнее, так он готов был бы просидеть всю ночь.
Ему хотелось побыть наедине с собой, что так редко удавалось в последнее время. Прежде он нередко выбирался в ночную степь, и там, вдали от огней становища, разложив лук, стрелы и ножи на земле, часами забывался наедине с тишиной, иногда пел что-то сам для себя и для Рыжика, бывало — самозабвенно мечтал…
— Ну что, разбиваемся на ночь? — бодро предложил Ясень, вырывая полководца из его мыслей.
Внезапно на локоть полководца, привалившегося к сундуку с вещами, легла невесомая девичья рука.
— Господин мой, — девушка неловко поклонилась, Ниротиль повел плечами, хмурясь.
— Сними вуаль, — отрывисто бросил он, — мы женаты. Я хочу видеть твое лицо. Мои оруженосцы — моя семья, чти их, как родственников, и не дичись.