Хотелось бы ей вспомнить из своей жизни хоть что-нибудь, о чем при этом не нужно было плакать.
*
Тихие всхлипывания не примерещились Джейме с противоположной стороны костра. Он извелся, ворочаясь несколько бесконечных минут. Женщины иногда плакали по пустякам. Только не Бриенна. Или, может быть, он об этом просто не знал.
Джейме подумал, что никогда в жизни в течение столь продолжительного времени не наблюдал Бриенну Тарт без доспехов. И очень редко видел ее, рассматривающей свое отражение в зеркале.
Она некрасива. И, зная об этом, она не пытается ею быть или казаться — и потому прекрасна. Надо лишь знать, как смотреть, чтобы понять. Нужно сразиться с ней, чтобы почувствовать. Приглаженные обычно волос к волоску светлые пряди растрепаны и торчат в разные стороны, бездонные глаза прищурены, сапфировая рябь морской волны блестит в них. Любуясь ее крепким, тренированным телом, в движениях которого чувствуется прежняя сила, Джейме испытывает нечто большее, чем влечение.
Он любуется ее шрамами. Ее несовершенством, которое становится частью ее красоты. Любуется жесткой неулыбчивой линией рта, маленькими сухими мозолями между большими и указательными пальцами, широко, по-мужски, по-воински расставленными ногами, на которых, в отличие от его собственных, ни волоска, лишь едва-едва заметный прозрачный пушок на лодыжках, торчащих из коротковатых штанов.
Перевязи под рубашкой нет, и ее грудь — маленькая, аккуратная, девичья — изредка являет себя его взору при удачно выбранном ракурсе относительно огня очага.
Крупные, длиннопалые, довольно узкие ступни Бриенны имеют высокий подъем, пятки у нее розовые и гладкие, на ее ногах ни одной мозоли, и это так не соотносится с ее остальным обликом, что впору прикоснуться, чтобы поверить.
Они начинают свой путь в Зиму с ночей в полном облачении, разве что без металлических деталей, спиной к спине, а заканчивают тем, что Джейме жиром натирает от обморожения ее мягкие розовые ступни, пока она, валяясь на мехах, одетая в его рубашку и шерстяные кальсоны, распевает с сиром Марбрандом на два голоса «Рейнов из Кастамере».
Воспоминания о том, как близки они стали, заставили Джейме встать, когда ее всхлипывания приняли совсем отчаянный характер. Она лежала к нему спиной и дернулась, когда он опустился на колени рядом.
— Женщина, что с тобой? — она не ответила, — тебе плохо? Больно? Бриенна, где? Где болит?
Он услышал лишь слабое:
— …везде.
Он попробовал поднять ее или хотя бы повернуть к себе, но она ответила ударом по его руке.
— Женщина. Ты видела меня в крови, дерьме и блевотине. Мне ты можешь сказать.
— Джейме, пожалуйста… просто уйди и дай мне побыть одной.
— Не выйдет. Кем я буду, если брошу друга в беде? –он приподнял ее одеяло, намереваясь лечь рядом, но она лягнула его ногой.
— Отстань.
Джейме был бы не собой, если бы послушал ее.
— Ты никогда не просила себя утешать. А я знаю много способов, и некоторые из них…
— Ты оглох? Отвали!
Он больше не колебался. Несмотря на ее сопротивление — несерьезное, ненастоящее — лег рядом, прижался к ее спине, обхватил ее за талию и обнял, поглаживая по плечу.
— Просто признай, женщина, что иногда тебе нужна ласка, — сказал он чуть погодя, замирая в ожидании того, что она ответит. Но Бриенна промолчала. Джейме ждал. Тишина тоже ждала.
— Ты позволишь мне сделать это для тебя?
Комментарий к Союзы против союзников
Итак, обновление следующее через день-два, чтобы все успели дочитать до этого момента)
========== Сокрытое внутри ==========
Бриенна поперхнулась, когда он предложил это.
«Ласка». Она покраснела от одного только слова. Это было не ее слово. Слово девушек вроде леди Сансы. Бриенна прекрасно знала, что такое самоудовлетворение, хотя ей крайне редко приходилось прибегать к нему, даже если Джейме оказывался рядом.
Особенно, если он оказывался рядом. Трогать себя самой не помогало. И, если она поняла верно, что-то в этом роде он предлагает со своим участием.
Ее бросило в жар.
— Что именно ты намерен делать?
— Проще показать.
— Нет, ты лучше скажи.
— Боги, женщина, тебе нужно все обговаривать? Твоя драгоценная девственность останется при тебе. Это ты хотела знать?
— Не смей смеяться, — сквозь зубы с угрозой сказала Бриенна, поворачиваясь и сталкиваясь с ним лицом к лицу. Но Джейме, хоть и сохранял привычное выражение ухмылки, потряс головой.
— Женщина, как я могу над таким смеяться. Твоя стойкость делает тебе честь. Хотел бы я сказать о себе что-то подобное, но увы. Всё, всё! — теперь он расхохотался, ловя ее за пояс, когда она рванула прочь, пылая от обиды, — я не смеюсь над тобой. Я тебя уважаю. И понимаю. Бронн не мог не рассказывать тебе про историю с «одной левой». Или там было про «сходить налево»?
Бриенна краснела. Она паниковала. Она была растеряна. Она не могла противостоять его мальчишескому обаянию. Но обеими руками остановила его, когда он потянул за шнурок на штанах. Джейме улыбнулся, глядя ей в глаза.
— Ты мне доверяешь?
И женщина зажмурилась, отворачиваясь, выдыхая и отдаваясь его рукам. Сама стянула штаны до колен. Сама легла перед ним спиной к его груди, стараясь казаться спокойной.
Это не было похоже на то, как если бы она прикасалась к себе сама. Ничуть. Джейме лишь погладил ее по животу и опустил руку ей между ног. Она постаралась отрешиться. Острота ощущений и новизна сглаживали удовольствие. «Если он скажет что-нибудь по поводу того, что я мокрая, то я его удушу». Но Джейме промолчал.
Странное чувство при проникновении его пальца оставило ее слегка разочарованной. И заинтересованной. Это оно? «Ужас и боль»? Септа Роэлла из далекого прошлого появилась перед внутренним зрением как живая. По ногам бегут мурашки, немного страшно, немного щекотно, но нет ни боли, ни других ощущений.
Зато есть знание того, что с ней Джейме.
— Это просто ласки, — хрипло произнес Джейме откуда-то из тумана, и Бриенна вдруг поняла, что он прикасается к ней и изнутри и снаружи, медленно, очень медленно, неспешно, — ничего такого.
Ритм и сила нажатия растут так медленно, что она сама не понимает, когда ее начинает накрывать волной странного удовольствия. Ничего общего с ожиданиями. Оно идет изнутри. Оно начинается там, глубже, за его пальцами, разгорается, как костер на ночном привале, который раздувают постепенно, и охватывает все новые, новые точки, завоевывая тело, добираясь до мышц, до кожи, до встающих дыбом волос. Она тихо ахает. Это так стыдно, но так необходимо.
— Вот так. Вот так, женщина, — его прерывистый шепот заставляет обхватить его за руку и потереться о его плечо.
Не двигаться нельзя. Нельзя молчать. Где-то внутри рушится плотина, за которой все, что она прятала в себе: чувства, мечты, слова, признания. Второй палец проникает внутрь, и ритм учащается. Джейме дышит над ее плечом часто и тяжело.
Молчать не получается. Звуки рождаются глубже, чем обычно, они сами рвутся наружу.
— Да. Да. Не молчи. Все хорошо.
Удовольствие вырывает его имя из уст. Это уже почти не стыдно. Это правильно. Так же, как прикасаться к себе, к телу, которое согрето изнутри.
Оно все ближе, яркое солнце, к которому Джейме ведет ее, оно все ярче, слепящее, сладкое. Под его прикосновениями цветет сама весна. Когда за первой слабой судорогой приходит вторая, прошивает ее тело насквозь, звуки исчезают, но дальше ее передергивает третий, четвертый раз, и где-то на высоте растворяется все вокруг, горячее и влажное. Она висит над пустотой — и падает вниз, снова вместе с ним.
Так уже было.
Они были на Стене. Часть ее обрушилась, и им удалось устоять на выступе. Здесь их не могли достать — или пока не хотели — Иные. Было зверски холодно. Острый, колючий снег летел в лица. На соседнем выступе Бриенна могла видеть слепнущими из-за метели глазами таких же выживших.
Это был конец. Они сражались с Королем Ночи двадцать дней подряд, и потеряли слишком многих, а те, что еще оставались, были измождены до предела. Бриенна не помнила, когда спала дольше десяти минут в последний раз. Она смотрела на наступающую стену льда, снега, всего, что буря несла с собой — деревьев, останков людей, и кто знает, чего еще. Обеими руками она вцепилась в Джейме. И дрожала.
Встретить смерть с мечом в руках. Почему ей казалось, что это будет легко? Это никогда не бывало. Когда против вставали люди, она могла надеяться унести их с собой, ценой жизни победить. Это действительно утешало, знать, что победа возможна. Но против наступающего стихийного бедствия Бриенна была бессильна. Меч тоже.
И Джейме. Он держал ее, трясущуюся, заливающуюся соплями, теряющую рассудок от ужаса: только что он не дал ей упасть вниз и теперь шептал, прижимая к себе: «Я рядом. Все хорошо. Я здесь».
Но она не могла дышать, видя, что надвигается на них с севера. Им не устоять.
— Джейме, — всхлипнула Бриенна, подтягивая ноги к подбородку и сжимаясь, — Джейме, это… это…
Смерть шла на них. Она заберет их через минуту.
— Женщина. Женщина! — внезапно он встряхнул ее, оказался близко — он никогда не был прежде так близко, такой большой, и сильный, и глянул на смерть с севера лишь мельком.
Джейме повернул ее лицо к себе силой.
— Смотри на меня, — прошептал, и она не могла не повиноваться, — Бриенна, смотри только на меня.
Обещания несбывшегося прошлого, настоящего, будущего — она падала в его глаза с радостью, с облегчением, надеясь, что утонет в них до того, как холод скует ее и оставит под слоем льда в мертвом сне на века.
— Смотри на меня, говори со мной, — выговорили его обмороженные губы.
— Мы умрем, — собственный голос показался ей истерически высоким. Джейме расхохотался.
— Срань Семерых, женщина, ну конечно же, когда-нибудь! Старыми дураками, путающими тарелку и ночной горшок.
— Я не хочу путать, сир Джейме, — жалобно пролепетала Бриенна. Он потерся заросшей щекой о ее щеку, прижался к ней так, обнял ее крепко, крепче, чем она когда-либо кем-либо была обнята, и прошептал ей в ответ:
— Наши дети не дадут тебе этого сделать. Они будут отбирать у тебя клюку, которой ты будешь фехтовать, и поить тебя успокоительными каплями.
— Тебя пусть успокаивают, — буркнула она.
— Я отобьюсь костылем. Я буду боевым стариканом.
— Я не хочу умирать.
— Знаю. Я тоже.
— Я не хочу умирать… девственницей, — она не знала, почему эта чушь сама слетела с ее языка, но зато она изрядно повеселила Джейме, потому что он, смеясь негромко, прищурил глаза и облизал губы.
— Боюсь, такая скорость решения проблемы тебя не впечатлит. А, впрочем…
И тут на них обрушилась тьма.
Их вмяло друг в друга, закружило, подхватило в воздух нечто сильнее, чем они сами; их трясло, швыряло, уносило куда-то, но, в конце, когда страх уже не давал дышать — внезапно вихрь остановился, и они рухнули в бездну.
Но даже тогда Джейме не разжал объятий.
… Бриенна врезалась затылком в его плечо, распахнув глаза и встречая ими бездонное, высокое, светлое небо над ними. Она чувствовала его через потолок грота. Это было прикосновение к вечности. Она была пуста и свободна. «Интересно, как долго я смогу не дышать, если сейчас не начну? — плыло перед ней в голубом небе, пока под затылком чувствовалось надежное, крепкое плечо Джейме, — если я умру сейчас, я умру счастливой… Джейме, ты — болезнь… и ты — лекарство». Но все же спустя бесконечность Бриенна сделала первый вдох.
И услышала его, точно такой же.
*
Пекла и глубины, она кончила с ним.
Джейме плыл в сладком тумане желания. Он не мог сказать, что сдерживает его от того, чтобы немедленно сделать попытку овладеть ею. Он не был уверен, что его сдерживает хоть что-то.
Что это было? Когда он почувствовал нежность ее влажных складок под пальцами? То, какая она мокрая — невозможно, подумал он, она так сильно желает этого и все равно сдерживается. Что это было — упругость, теснота, едва впустившая его палец, сжавшаяся вокруг него и заставившая замереть его сердце?
Я у нее первый.
— Тише, женщина. Не дрожи. Я не делаю ничего… ничего, что… Это просто ласки.
Еще одна ужасная ложь для нее. Джейме закрывает глаза, чтобы не видеть веснушки на шее и румянец на щеках, которые маячат перед его глазами, и удерживается от того, чтобы поцеловать эту самую шею, впиться в ее плечо зубами, ласкать языком ее приоткрытый рот. Никакой интимности.
Он старается быть медленным, неторопливым, и несколько минут она почти не подает признаков жизни, но потом начинается преображение — приходится вытянуть шею, чтобы посмотреть ей в лицо. Светлые ресницы дрожат, брови сдвинуты, появляются складочки на лбу и на переносице, губы она облизывает, прикусывает, снова облизывает, и, наконец, он слышит первый стон.
Высокая нота, короткая песня, но она повторяется. Джейме продвигает палец глубже, не прекращает большим неспешно поглаживать выступающий бугорок над входом, сдвигая тонкую чувствительную кожу вверх, вниз, позволяя ритму расти неспешно, но постоянно.
Тихие стоны становятся чаще. Пальцы продолжают движение. Это проще из-за того, как много влаги между ее ног, и Джейме решается рискнуть добавить средний палец, почувствовать ее лучше, ласкать ее быстрее. По кругу, вверх-вниз, не останавливаясь, нажимая и растягивая — и получая в ответ лишь большее сжатие, он слышит, как сладко она дышит, на ее лице блуждает улыбка, искажаясь гримасой чрезмерного удовольствия. Бриенна еще не знает, что будет лучше. Он старается говорить с ней ровным голосом, мягко, не выдавая желания, не давя, но это почти нереально.
Джейме кусает губы в кровь, чтобы не стонать самому, мотает головой, чтобы только не накинуться на нее, не поцеловать, не обнять, не перейти черту, за которой возврата не будет.
У нее это впервые. И с ней я.
Джейме не останавливается. Он испытывает, кроме болезненного возбуждения за гранью человеческого терпения, стыд, волнение, страх, и что-то еще.
Что-то, что с ним впервые тоже.
— Джейме! — вдруг звучит сладко, восторженно из ее губ, — о, Джейме!
Стоны становятся похожи на хныканье, на мольбу, и Джейме обнаруживает, что она поднимает руки к груди и трогает себя, щекочет соски — никакой грубости, никакого скручивания, только простые круговые прикосновения.