Мирцелла была мертва. Тонкая струйка крови из угла рта, распахнутые зеленые глаза, из которых до сих пор не ушло выражение испуга и какой-то обиды, простое дорожное платье оливкового оттенка. Ее руки были вытянуты вдоль тела.
Джейме бездумно сел рядом, не в силах оторвать взгляд от ее лица. Взял ее за руку. Семеро, она все еще не остыла. На левой были видны заусенцы, следы дурной привычки — в детстве Мирцелла грызла ногти, и ее так и не удалось отучить.
— Она выпила всего лишь одну чашку, упала, она не кричала, просто лежала… — за спиной оправдывалась, рыдая, какая-то из служанок. Бронн тряс кого-то с проклятиями, требуя допросить каждого, кто имел доступ к еде и питью. Все суетились, бегали вокруг, как будто это могло иметь какое-то значение.
Джейме не двигался. До тех пор, пока не понял, что соленый вкус во рту — это слезы, стер их с щек, удивился тому, что еще способен плакать, и вот тогда это и пришло. Понимание того, что золотое сияние жизни, покидающее его год за годом — надежда, любовь, его дети, которые так и не успели стать по-настоящему его, то немногое, что могло быть названо смыслом. Точно не служение королям и отцу, не львы на знамени, не собственная дурная слава и не грехи, за которые были наказаны другие.
Они были обречены из-за того, что мы делали.
— Серсея, — произнес ее имя Джейме, и слезы полились рекой, — о, моя дорогая. Моя милая.
Это она лежала перед ним, шестнадцати лет от роду, еще совсем невинная, дитя, проданное за золото и славу. Это ее он хотел спасти, тогда, жизнь назад, и не спас никого. Серсея. Девочка, игравшая за рыцаря, когда он мог изображать принцессу. Выбиравшая ему ткань на рубашки. Поправляющая повязку на его первой ране от меча. С синяками под глазами, лежащая на полу спальни короля, когда он не мог подойти, потому что она повторяла снова и снова: «Он все-таки сделал это. Он сказал, что сделает это со мной, как с грязной шлюхой, он сделал это». Серсея, мертвыми глазами глядящая в сторону, когда он грубо, без малейшей вовлеченности души и сердца, трахал ее у тела Джоффри — он не мог разделить ее скорбь, она не могла принять его как прежде.
Серсея, которую Джейме хотел любить, и которой у него никогда не было.
Слишком много дерьмовых поступков в его жизни. Слишком много нарушенных клятв, грязных слов и намерений. После всего, их будут забирать у него по одному, тех, кого он любил. Пока не заберут всех.
— Пойдем, — подхватил его кто-то за плечи, поволок прочь, прочь от остывающего золотого сияния.
— Серсея, — прошептал он, надеясь дозваться ее, но ее больше не было.
— Пойдем, милорд. Я налью тебе что-нибудь выпить, — в голосе Бронна Джейме услышал отражение своих слез.
Когда он держал третий — или тридцать третий? — стакан, то понял, что его рука трясется. Обе руки.
Он не помнил остаток дня. Он не помнил ничего, только сжимающуюся пустоту вокруг, меркнущее золотое сияние, постепенно превращающееся в серый туман, и Бронна, подсовывающего ему то выпивку, то какие-то письма на подпись.
Потом его куда-то вели, поднимали, сажали, кажется, раздевали — он бездумно поднимал руки, вытягивал ноги, не чувствуя и не зная, что происходит. Кто-то толкнул его в плечо — он лег на бок.
«Попрощайся со мной, Мирцелла. Попрощайся, Серсея, — молил он перед тем, как заснуть, снова и снова, — попрощайтесь со мной, все. Не уходите молча».
Когда Джейме закрыл глаза и провалился в пустоту, его там не ждал никто.
*
Над головой Бриенны басил Тормунд. В основном, он травил байки и анекдоты, но также распространялся о своих ожиданиях и последующем разочаровании от южных земель. Это бы не смущало Бриенну нисколько, но беседа, а точнее, монолог продолжался почти три часа, а она очень хотела выспаться.
Одичалые, которые отправились с ней по указанию Джона, были сущей проблемой. Возможно, будь здесь сам Джон, он мог бы с ними сладить, в чем Тартская Дева сомневалась. Ей это было тем более не под силу.
Конечно, регулярные войска юга тоже не отличались идеальной дисциплиной — Бриенна хорошо помнила свое разочарование, когда познакомилась с бытом лагерной жизни при Ренли Баратеоне. Но все же Вольный Народ трактовал идею свободы слишком… вольно. Они играли в кости на ночные дежурства, как правило. Недовольные проигрышем могли не дежурить вовсе. Они пили — и напивались всегда до чудовищного состояния. Донести до одичалых, что охотиться на южных землях где угодно и как угодно нельзя, не получилось.
Поскольку им не с кем было сражаться, они скучали и дрались между собой. Или часами, днями просиживали у костров, ничего не делая, кроме как разговаривая.
Бриенна терпела безусловное фиаско в качестве лидера.
— Это мужики, — доносила до нее Дагна, чьи навыки обращения с оружием уступали Тартской Деве лишь немного, — ты просто не можешь заставить их работать так и тогда, когда тебе это надо. Можно, конечно, попробовать. Раз или два получится, но потом тебе дадут отпор.
— Король Джон назначил меня нести ответственность за порядок, — протестовала Бриенна. Дагна пожала плечами.
— Дак и неси. Кто не дает-то?
Ко всему прочему, Тормунд удвоил свои мероприятия по осаде ее неприступной, и оттого привлекательной особы.
«Мне везет на болтливых соратников, — пришла к удручающему выводу Бриенна, — любой разговор сводится к шуткам ниже пояса».
С другой стороны, было в одичалых кое-что, что Бриенне нравилось. Образ их мысли. Они были свободны в своих рассуждениях, и, может быть, бесконечные разговоры у костра тому способствовали.
— Так ты расскажи еще раз, почему они бросили тебя в медвежью яму? — допытывался особо настырный одичалый, — из того, что я до сих пор услышал, они сделали это только потому, что ты женщина.
— Они развлекались, — вздохнула Бриенна.
— Но тебя не брали в эту вашу, где все в железе, на лошадях…
— В рыцари. Меня не посвящали в рыцари. Это что-то вроде разрешения сражаться… за кого-то… сложно объяснить.
— Потому что ты женщина? — получив утвердительный ответ, ее собеседник развеселился, — интересно получается. Ты можешь сражаться с медведем, но не можешь сама решать, с кем ты спишь, и от кого рожаешь детей. Ты можешь ездить на лошади, убивать людей, но все равно, скольких бы ты не победила, ты не считаешься воином. А если рыцарь этот сделает что-то запрещенное, его в женщины не разжалуют?
Бриенна только вздыхала.
Копьеносицы вздыхали вместе с ней. Они проводили вместе большое количество времени, и ей это нравилось. По крайней мере, с ними можно было поговорить, как она никогда и ни с кем не говорила. Это была сущая ерунда, темы их разговоров, и Бриенна гораздо чаще слушала, чем высказывалась сама, но даже возможность услышать была бесценна.
Она жадно впитывала познания. Вместе с воительницами смеялась над историями о влюбленных противниках, примеряя их на себя. Вместе с ними горевала над потерями мужей или возлюбленных, не вернувшихся из схваток. Вместе они осуждали ужасные мужские привычки — мочиться в костер, например, сушить обувь рядом с котлами с едой, бросать где попало точильные камни, перетягивать одеяло на себя.
Именно им однажды Бриенна поведала историю своего знакомства с Джейме Ланнистером. Одичалые оказались мастерицами вытягивать информацию, опять же, делать больше было нечего, кроме как рассказывать и выслушивать. Она запиналась, краснела, и рассказ вышел скомканный, пришлось кое-какие детали упустить, но женщины слушали ее внимательно, не перебивая, и проявили все возможное сочувствие. И все жаждали поделиться с ней опытом.
— Если у тебя мужчина воин, то насчет шрамов не переживай, — сказала одна из них, — если бы на шрамах все заканчивалось! Поживи годика три с ним, узнаешь…
Умудренные жизнью воительницы дружно закивали, вздыхая.
— Главное — почувствуй себя, когда он ляжет с тобой, — страстно жестикулировала другая, пышная черноволосая красавица с повязкой на одном глазу, — хочешь ты быть над ним, под ним или как угодно, неважно. Откройся, отпусти себя. Целуй, как наносишь удар — уверенно!
— …иногда нужно его приласкать, — советовала третья — на вид совсем девчонка, — пожалеть. Сделать что-нибудь, что он просит. Но только одно дело за раз, а то они сразу наглеют.
От всех этих многочисленных премудростей Бриенна в конце концов тоже утомилась. Джейме у нее больше не было. Из «Шлюхи Цареубийцы» в ближайшее время ей суждено было переименоваться в «Бывшую шлюху Цареубийцы», и она не знала, каким будет дно падения. Возможно, возвращение на Тарт в возрасте, когда она уже не сможет сражаться, чтобы стать иждивенкой дальнего родственника, унаследовавшего остров. Возможно, нищета в каком-нибудь захолустье с прижитыми от удачливых насильников бастардами. Замужество было исключено. Самый небрезгливый межевой рыцарь, и тот вряд ли просит у богов послать ему громадную, уродливую, покрытую шрамами шлюху, славившуюся путешествиями по окраинам мира в компании с кем-то вроде Джейме Ланнистера.
Подобные перспективы все чаще обращали взор Бриенны к костру Тормунда. «По крайней мере, теперь я знаю, что выбор у меня все-таки есть, — она представила себе ту „роскошную“ жизнь, о которой любил рассказывать ей рыжий великан, и едва не застонала в голос, — ну да, он будет рад видеть меня с оружием в руках, только вот каждый год я буду рожать по ребенку до самой смерти, свариться с другими его женами и их детьми за каждый фунт оленины и безнадежно тупеть от пересказов унылых сплетен у костра».
Десять лет назад отец говорил ей, что даже лучшие воины рано или поздно стареют, и тогда им нужен кто-то, кто позаботится о них, в противном случае, они пополняют собой орду нищих попрошаек возле септ и на перекрестках. Она знала, что он прав, но была слишком занята, доказывая свою правоту и самоутверждаясь в качестве воительницы.
Пожалуй, пришло время задуматься вновь. Старки не бросают преданных им людей, но Старки не вечны тоже.
Возможно, ее приютит Подрик. Когда она станет согбенной старухой (если доживет), что с ее ранениями и травмами должно было случиться годам к сорока двум, то он вряд ли откажет ей в теплом углу и миске супа (желательно, без твердых кусков, которые пришлось бы жевать).
Тартская Дева окончательно приуныла.
В ту ночь ей приснилась Серсея. Не та полубезумная женщина, с которой она разговаривала накануне казни. Это была другая Серсея. Она вышла к ней из красивого сада, одетая во что-то длинное и зеленое, и приветствовала ее улыбкой, какую Бриенну больше всего любила на лице Джейме. Бриенна во сне чувствовала себя на удивление бесстрашно рядом с той, что так смущала и пугала ее при жизни.
— Мой брат нуждается в тебе. Почему ты не приходишь? — спросила Серсея, глядя на нее с невозможным участием и беспокойством. Бриенна пыталась шагнуть от нее прочь, но, куда бы она не поворачивалась, леди была перед ней.
— Он не зовет.
— Разве? Ты не слышишь? — она подняла глаза к лазурному небу, — он слаб. Его сердце изранено. Ты еще можешь его исцелить.
Сон кажется настолько реальным, что даже травинки в саду колышутся от ветра. Серсея отпускает ее руку и уходит куда-то в тень плакучих ив.
На следующий день ворон от Сансы Старк приносит известия о гибели Мирцеллы Баратеон под Хайгарденом и обнаружении внезапно ожившего Джейме Ланнистера в непосредственной близости от него.
Бриенна взвесила все «за» и «против», перебрала в памяти все оскорбительные речи, услышанные от Джейме, все те прозвища, которыми он ее награждал. Это помогло очень ненадолго. В памяти гораздо легче обнаруживались другие мгновения с ним. Реже слова. Чаще ощущения. Тепло. Безопасность. Дрожь во всем теле, когда их руки случайно соприкасались при свете дня. Чувство дома, когда он обнимал ее ночью. Звон валирийской стали при встрече их мечей.
И первый раз, когда они легли вместе той Зимой. Холод, который после казался им небольшим морозцем, для обоих был внове. Почти час перед сном они спорили, кто будет спать под единственным одеялом, и, конечно, Бриенна упрямилась до последнего, поэтому оно так и оставалось лежать у нее под головой. Они спали спиной к спине, очаг в комнате давно остыл. Бриенна чувствовала дрожь Джейме в полудреме. Полчаса, час — она не знала, сколько смотрела перед собой в темноту, думая над тем, что впереди сотни таких ночей, и в каждую из них ему будет холодно.
Она встала, развернула одеяло, накрыла Джейме, легла рядом. Он уже не спал. Он ждал. Бриенна придвинулась ближе, обхватила его сзади, неловко, не зная, как надо, как можно — положила руку ему на грудь, и через мгновение встретила его руку на своей, прижимающей ее крепче, ближе. Слова были не нужны.
Возможно, это был не лучший выбор, говорила Бриенна Тарт себе, разворачивая карту и рассматривая возможные пути добраться до Хайгардена. Возможно, король Джон все-таки появится раньше, чем планировал. Или одичалые без нее разбегутся. Да и Джейме, очень вероятно, не будет так уж счастлив видеть ее.
Но стойкая вера жила в ее сердце, подогреваемая памятью: ругались они, оскорбляли друг друга или даже били, они никогда не отказывали друг другу в тепле и заботе, когда нуждались в них.
И предлагали помощь и поддержку без того, чтобы дожидаться просьбы, зная, что попросить первым ни один из них не решится.
========== Семейные узы ==========
«Дорогой брат! Я получил все письма Бронна за прошедшую неделю, но ни в одном из них не было и строчки от тебя. Дейенерис сообщили о твоем возвращении, но, к нашему облегчению, у Переправы голодный мятеж, а наследники Фреев не поделили запасы. У тебя есть три недели прежде, чем…».
«Дорогой брат! Наша племянница Мирцелла обрела свой покой. Крипта новая, и отделка еще идет. Я провел бдения и тому подобное, все соблюдено. Пожалуйста, будь спокоен. Я также отправил известия в Дорн. Тристан Мартелл соболезнует утрате и скорбит…».
«Джейме, дорогой брат. Я встретился с мейстером — которого ты отправил обратно. Душить его было необязательно. Я обеспокоен, Джейме. Ты должен стоять твердо. Стормы, Ривергейты и Хоулы присоединятся к тебе под Хайгарденом. Теперь, когда открыто, что ты собираешь людей, только беспорядки у Переправы стоят между тобой и Безупречными. Она все еще пытается не проводить карательных рейдов. Это не продлится долго. Джон откладывает встречу. Обратись к Тиреллам. Ты нам нужен. Твой Т.».