Среди прочих прибывших в Винтерфелл однажды утром Санса встретила леди Бриенну Тарт. Общение их было весьма формальным и кратким. Они не говорили о том, что произошло на юге. Они ни разу не произнесли имя «Ланнистер». Бриенна проводила дни, яростно упражняясь с мечом среди одичалых, Санса встречала подводы с запасами, какие только можно было раздобыть, и все чаще подолгу стояла на южных стенах.
Опять двойственность, опять развилка на пути. Есть север, есть Винтерфелл, воинственный, всегда готовый к сражению, прямой, как удар меча. И есть юг, Красный Замок и его ядовитое очарование, отравленный воздух интриг, соперничества, обманчивая роскошь Королевской Гавани. Две противоположности, вкус каждой ей знаком. Она вкусила обе. Она может сравнивать и оценивать.
В эти дни, сбрасывая маски, имея возможность делать то, что ей нравится, чуть меньше следить за выражением лица, удаляться в опочивальню с Сандором Клиганом под руку или даже обнявшись (страшное преступление против собственных убеждений, но это приятно), Санса не хочет сворачивать на один из двух путей, принимать одну из двух сторон, не желает выбирать. Она хочет всё.
Наконец, в один из дней южный горизонт приходит в движение.
*
— Зря я тебя тогда не украл, — в сотый раз повторил Тормунд, и Бриенна зарычала.
Одичалый донимал ее всю дорогу до Винтерфелла. Подглядев ее прощальный поцелуй с Джейме Ланнистером, он никак не мог успокоиться.
— Вот скажи, как он мог тебя отпустить? — продолжал он, — если бы я был на его месте…
— Да ты вообще затыкаешься когда-нибудь?! — не выдержала Тартская Дева. Тормунд горько вздохнул.
— Ты запала мне в самую печенку, красавица, — признался он, — и смотреть не могу, и не смотреть не могу. Жжешься!
И он выехал вперед, напевая какую-то невеселую песенку Вольного Народа. Голос у него был приятный.
Она не ощущала времени. Дорога пролетела в одно мгновение.
Джейме. Джейме. Она проклинала себя за все, что сделала, за все, чего не сделала, не сказала. С той первой ночи, когда он дотронулся до нее, даря те самые «ласки», она оправдывала себя, говоря, что иногда такое случается между близкими друзьями, ведь у Вольного Народа…
Но даже у Вольного Народа поцелуи что-то значили.
Бриенна поклялась не влюбляться никогда еще лет в двенадцать. Безответная любовь, чувство издалека, молчаливое восхищение со стороны, это было безопасно, это было то, чего она не боялась. Следующим шагом стала бы взаимность. Чаще всего это значило невинный обмен любовными посланиями и подарками. Но Бриенне Тарт было уже не двенадцать.
«Мужчины похожи на животных, — говорила ей септа, сжав губы и делая скорбные глаза, — они хотят совокупляться, хотят владеть и покорять молодое тело, их не волнует цена». В целом, после многих лет среди солдатни и старых вояк, преступников, разбойников и даже именитых благородных рыцарей, Бриенна склонна была с ней согласиться.
Женщины, которые кричали под мужчинами, когда она видела их, обычно были шлюхами, иногда прачками или подавальщицами, и все они позволяли себя бить, иметь, оскорблять, использовать. Это никогда не будет обо мне, клялась раз за разом Тартская Дева, скрежеща зубами и сжимая кулаки. Я не захочу быть с мужчиной. Еще одно разрушенное «никогда». Жизнь жестоко учила ее внимательно относиться к словам.
Она держалась своего намерения. Пока не побывала на Севере. Пока не увидела воительниц Вольного Народа. Тех, которые сражались, были ранены, носили на себе не меньше шрамов, чем она сама — и носили на руках своих детей, обнимали своих мужчин, иногда даже и других женщин, громко смеялись, пели, страшно ругались — и кричали, когда им было хорошо. Это были другие крики, совсем другие.
Не те, что она слышала от шлюх и подавальщиц. Бриенна не знала, чем именно они отличаются, но чувствовала всем телом. Иногда Зимой, когда она спала, обняв Джейме или будучи им обнятой, какая-нибудь из них кричала достаточно громко, чтобы быть услышанной в их палатке. Бриенна закрывала глаза, чувствуя, как мокнет между ног, как дыхание становится тяжелым, а запах Джейме — опасным. Тогда ей хотелось прижаться к нему сильнее, еще ближе, почувствовать его больше, и чтобы он тоже почувствовал ее. И она бы кричала так же.
Как в их ночь в Хайгардене.
Он пришел поздно, Бриенна почти спала, когда почувствовала прикосновения на лице, на шее, повернулась — и их губы встретились в жадном, страстном, глубоком поцелуе. Его волосы были чуть влажными, он пах улицей и лагерем, немного костром. Под его поцелуем хотелось таять, быть слабой, быть застенчивой юной девой, и она подчинялась: сняла рубашку, когда Джейме попросил, потянулась навстречу…
— Ты позволишь мне дотронуться до тебя?.. — услышала Бриенна.
Она кивнула. Ей не хотелось нарушать тишину своим голосом. Ощущения, трепещущие в груди, мешались между собой: желание, страх, доверие, опаска, стыд. Но она отодвинула их в дальний угол. Любовь стоила небольшого отступления от правил. Пусть это на одну ночь, на две, пусть она всего лишь заменяет ему кого-то, кем она никогда не станет — Бриенне было почти все равно. Все, что ей говорили, все, что она думала, что ей следует делать, куда-то ушло. Это было знакомо - быть ему нужной. Заботиться о нем. Быть сильной для него. Быть…
— О, — она вздрогнула. Губы Джейме на ее груди были почти что неощутимы, пока он не нашел ими сосок, потянул, отпустил, выдохнул. И взглянул на нее снизу вверх, без обычной улыбки, ищущим взглядом мужчины.
Усталость затянувшейся битвы в твоих глазах, подумала Бриенна. Она подалась вперед, не размышляя, давая ему возможность приникнуть к ее груди еще раз, а затем запрокинула голову и закрыла глаза. Это было совершенно новое ощущение. Странное, по-своему будоражащее. Определенно, необычное. Ей всегда казалось, что маленькая грудь непривлекательна. В любом случае, она была очень чувствительна, и Бриенна всегда старалась перевязывать грудь потуже, чтобы не причинить себе боль верховой ездой или ношением доспехов.
Но только приятную дрожь и немного стыдное возбуждение дарили его губы на ее груди. Нежно напоминающие о том, кем она была для него, в доспехах или без них. Женщина. Несмотря на все невысказанное уважение, несмотря на все те испытания, что они прошли вместе, Джейме всегда оставлял ей право отступить назад, побыть девицей, нуждающейся в защите. Даже если Бриенна им почти никогда не пользовалась.
— Женщина, ты прекрасна.
В его едва слышный шепот нельзя не поверить. Не теперь, когда его пальцы, его губы, его язык, жаркое дыхание на веснушчатой коже, а голова плывет и между ног опять мокро.
— Женщина, у тебя бесподобная кожа.
Она дрожала, она боялась, но она верила. И теперь могла представить — на минуту — себя без доспехов. Без своей брони. Той, о которой заботятся. Которая дарит заботу. Той, которую желают.
— Джейме, что ты делаешь, — она не могла не издать легкий смешок щекотки, когда он целовал ее живот.
— Узнаю тебя.
— Джейме? — она распахнула глаза — ахнула, открыла рот, слишком шокированная, чтобы протестовать или двигаться, потому что он целовал ее между ног, схватившись за ее бедро так сильно, что наверняка останутся синяки.
Слишком откровенно, слишком открытая поза, не так, как она себе представляла, как такое бывает. Они хвалились друг перед другом, мужчины, они рассказывали о каких-то банщицах, о куртизанках Мизинца, о сладкоголосых развратных юных леди, но —
Это было в тысячу раз лучше всего, что Бриенна могла себе представить.
Она не могла закрыть глаза, не могла не кусать губы, не могла не дышать, это было легко, и не могла не издавать стонов, которые ее почти пугали. Она не могла звучать так. Жалобно, похотливо, женственно. «Я бы теребил твой крохотный бутончик, милашка, и ты бы умоляла меня взять тебя», издевались над ней в лагере Ренли. Тогда, под вой лагерных шлюх и отчаянные крики крестьянок, имевших несчастье попасться солдатам под руку, это звучало отвратительно.
Сейчас, когда это делал с ней Джейме, она именно так себя и чувствовала. Готовой умолять.
«Так это еще не все? Будет еще лучше? — Бриенна слышала свои стоны чаще, она круче поднимала бедра, губы дрожали, ноги дрожали, под его языком все горело и текло, — неужели… неужели…».
Одно движение его пальцем внутри ее тела — и ее затрясло, свело мышцы внутри, оборвало дыхание, заставило действительно закричать. И упасть на кровать, когда слабость, прекрасная, чистая слабость охватила тело. Ничего общего с болезнью, раной, усталостью. Вспышка света. Возрождение. Легкость полета.
Голова Джейме лежала у нее на животе, она держала руки вплетенными в его волосы. Простыни под ней были влажными, прохладный ночной воздух заставлял кожу покрыться мурашками.
— Я хотел этого с той минуты, когда ты встала передо мной в Харренхолле, — прервал тишину негромкий голос Джейме. Она приподняла голову, но он на нее не смотрел, — не переставал хотеть ни на день.
Они посмотрели друг на друга и захихикали. Харренхолл для обоих остался особым воспоминанием.
— Ты почему смеешься? — спросила Бриенна первая. Джейме покусал губы, притянул ее выше, устраивая ее к себе ближе.
— А ты? — почти прошептал он. Она подумала, что никогда не видела его таким красивым.
Я люблю тебя, хотела она сказать, открыла рот, но только мотнула головой, боясь отравить себя еще сильнее этим признанием. Джейме улыбнулся, затем потянулся с кровати вниз.
— Ты хоть ужинала? — спросил он, нашаривая что-то рядом со своей наспех сброшенной одеждой.
— Не хочу.
— Силы понадобятся, — он не смог удержаться от насмешливой ухмылки и подвигал бровями, — если думаешь, что я так просто лягу спать…
Пока он пил вино и быстро жевал хлеб и сыр, Бриенна, спрятавшись под простыней, любовалась им молча. Он поймал ее взгляд, слегка смущенный им, отвернулся. «Решайся, Бриенна, — говорил в ней кто-то, — ты хочешь знать, как это, быть с ним. Быть его. Принадлежать ему. На пару месяцев. На один день. На всю жизнь. На минуту».
«Бриенна Красотка», кричали мужчины ей вслед. «Шлюха Цареубийцы», снова и снова повторяла королева Таргариен. «Толстокожая, тупоумная тварь», кривилась Серсея. И, чем больше было этих голосов, тем больше улыбалась Бриенна, зная, что уже приняла решение, давно.
Джейме смотрел на нее, затаив дыхание, когда она потянулась к нему и произнесла, подползая ближе и позволяя простыне упасть вниз:
— Я хочу, чтобы ты взял меня.
…Бриенна встряхнулась, когда Тормунд третий раз что-то переспросил у нее. Отчаявшись добиться ответа, он просто потыкал перед собой в открывшееся пространство. Бриенна вздрогнула. Где она была всю дорогу до Винтерфелла? Мечтала и вспоминала о ночи с Джейме? Повезло, что не пришлось ни с кем драться.
«Любовь не сделает меня слабее, — поклялась она, сжимая руку на Верном Клятве, — она помогла мне выживать до сих пор. Я буду сильнее. Я смогу».
*
— Она решила осадить Винтерфелл? — не веря, спросил Джейме, и лорды открыли рты все как один. Лорас мрачно кивнул.
— Это наш шанс. Возможно, единственный. Меняем первоначальный план.
Джейме медленно выдохнул. Оперся о стол. Поднял взгляд. Его вассалы из тех, что остались в Хайгардене, кивнули все как один. Знать Простора чуть помедлила. Но встали тоже все. Джейме ожидал меньшего. Тирион ли потрудился, или голодная весна отрезвила их? На другом краю стола восседала Оленна Тирелл, сложив руки перед собой в жесте задумчивости.
— Что ж, милорды, это может быть самоубийство для каждого из вас, — сказала она, прищурившись, — вы видели Безупречных. Мартеллы тоже не слабая семья. И я молчу о ее дотракийцах.
— Пока она без драконов, это всего лишь люди, — пожал плечами Лорас, — пока она вдали от подкрепления, в землях, которые не славятся изобилием…
— …разреженное население, — добавил кто-то, — они не выдержат дольше пары месяцев.
Дух войны в комнате перенес их на предполагаемое поле сражения, растворил каменные стены, протащил каждого по оврагам севера, напомнил об удачных позициях и слабых местах в обороне, осаде и штурме. Почти все присутствующие были из Зимнего Братства. Джейме обменялся понимающими ухмылками с Лорасом.
«А он стал смелее, — заметил Джейме, — отчаяннее. Была бы с ним счастлива Мирцелла?». Он опустил голову, размышляя, когда сам бывал бесстрашным. Редко, в юности, он мог рисковать собой, не задумываясь о последствиях вовсе. Юноши мнят себя бессмертными. И все же, Джейме мог вспомнить минуты, когда страх умирал, оставалась чистая ярость схватки и желание победить любой ценой, даже если придется отдать жизнь. Как Зимой. Подойдя к Стене, увидев ее издалека, он сказал себе, что умер, и дальше вперед идет лишь его меч. Он хотел в это верить.
И он ошибся.
…Вокруг снова была зима. Белый снег, алая кровь, черное золото обагренной валирийской стали на льду, и костры, выхватывающие неясные очертания фигур в зимней ночи. Джейме смотрел в почти беззвездное небо над собой и не мог сжать стучащие зубы.
«Почему мне говорили, что замерзать не больно? — думал он, — почему мне говорили, что большая потеря крови действует как обезболивающее? Почему я в это верил?». Живот сводило жуткой болью, он застонал, чувствуя, как слезы на лице превращаются в крупинки льда. Когда снова открыл глаза, надеясь отчаянно, что умрет поскорее, над ним был Подрик.
— Миледи! Сир Джейме! Он здесь.
«О нет, нет, она опять будет меня спасать, упрямая глупая женщина», закрыл он глаза, слишком уставший, чтобы радоваться. Он боялся, что Иные все еще рядом. Бриенна никогда не обращала внимание на опасность для себя.
Их оттесняли к Стене. Обманчивая легкость, с которой отдельные отряды уходили на север, чаще всего означала, что они не вернутся. Он оказался из тех, что поддались на этот обман. Были бы силы хотя бы встать, он дотянулся бы до Вдовьего Плача и вскрыл себе вены, потому что несколько часов боли уже почти лишили его рассудка.
— Ты не вытянешь одна, — сказал Джейме, увидев женщину над собой, кусающую губы, — ты знаешь.
— Заткнись, — сцепив зубы, бросила она и сорвала с себя шубу, накрыла его. Короткое ощутимое прикосновение ее ускользающего тепла, задержавшегося в густом мехе.
— Милосердие, миледи. Чистая смерть, — он перевел взгляд на Верный Клятве, — ты можешь. И уходи скорее. Беги.