Джейме даже подпел ей в конце. Такие минуты запоминаются. Как и тишина вокруг, говорящая о том, что Джейме не один затаил дыхание, слушая трогательную песню о потерянной безответной любви.
Этого не испортил даже сир Черноводный, без чьих комментариев не могло обойтись:
— Подрик — дело дошло до менестрелей. Смотри, мальчик, я говорил тебе, что случается, когда думаешь не той головой. Дальше хуже. Леди пора учиться вышивать львят на носовых платках. Если я не погуляю на свадьбе, мой призрак никогда не прекратит преследовать маленьких Ланнистеров…
— Пошел ты, Бронн! — выкрикнул Джейме с Бриенной одновременно; но Бриенна, поющая над ним в кромешном мраке, вплавилась в каждый волосок, в каждый дюйм кожи, этого нельзя было забыть.
Никогда.
Джейме припомнил последний раз, когда держал Бриенну в объятиях накануне их расставания. Это была широкая лавка, между досками которой западал старый, в пыль рассыпающийся матрас, из щелей дуло, изморось оседала на всех металлических предметах. Бриенна дрожала всем телом, пока он не пробрался к ней под меха и не прижался к ней, тело к телу, вдыхая ее запах — конюшня, кожа, металл, зерно, сосновая смола, теплое молоко и листья малины, которыми пропахли все костры и те, кто у них сидели. Ее собственный запах был выраженный, острый, с легкой горчинкой.
Джейме провел рукой по ее боку, как будто бы растирая ее, чтобы согреть. Было так трудно не запустить руку ниже, в ее штаны, не попробовать узнать, какова она там, как пахнет, как звучит, если дотронуться между бедер. Было трудно не прикасаться к ней так, как, он знал, не прикасался никто и никогда.
Я потерял себя и нашел заново, чтобы прикасаться к ней так, вспоминал Джейме. Начиная с потери руки и прыжка в медвежью яму, расставания с Серсеей, и до отправления на Север — все это было из-за нее. Тем утром он мог это признать. И не собирался поворачивать назад. Не оставил себе путей отступления.
Сердце стучало в горле, кровь билась ритмами весны, Джейме хотел ее — и знал, что стоит так близко, как никогда прежде, и что он на этой тропе первый. Ночью, ворочаясь, она давала его телу свое тепло, свой жар, и бывали ночи — и эта стала счастливейшей из таких — когда он вжимал бедро между ее ног, и так они лицом к лицу спали до утра, задыхаясь в снах друг о друге.
Утро бросило рассеянный солнечный луч через затянутое окошко в их тихий приют, и Джейме, не в силах оторваться от спящей женщины, боролся с тремя потребностями: опорожнить мочевой пузырь, попить воды и — немедленно, немедленно что-то сделать со стояком, который лишал всякой возможности здраво мыслить и требовал взять ее.
Сейчас. Сонную. Мягкую после сна. Еще не надевшую всей своей брони и не закрывшейся за стенами неприступности своего прославленного воинственного девичества.
— Женщина, — прошептал он, невесомо касаясь губами ее плеча, на котором проснулся, — я хочу тебя. Я так блядски невозможно хочу тебя.
Она вздохнула, сопя носом. Ритм ее дыхания под его рукой — где размеренно вздымался ее плоский, мускулистый живот — подсказал, что скоро она проснется. Это было лучшее время, чтобы признаться ей и надеяться на взаимность желания.
Это было худшее время для того, чтобы дверь в их каморку распахнулась, и на пороге появился сияющий, хоть и очевидно слегка похмельный Бронн Черноводный. Бриенна подскочила на месте, столкнувшись с Джейме и опрокинув его всей силой своего неотвратимого рывка к стене.
— Ауч. Это было… неожиданно, — потирая висок, проворчал он, поднимаясь из-под одеяла. Бронн с намеком облизал губу, цокнул языком.
— Сладкая парочка собралась дрыхнуть до полудня?
Слепо щурясь и моргая, женщина одной рукой держалась за руку Джейме, другую протянула к Верному Клятве, что стоял в изголовье.
— Бронн, свали. Только рассвело. Дверь, кстати, была заперта.
Бронн хмыкнул, оглядывая жалкую щеколду, сорванную одним его пинком.
— Ты бы подпирал чем-то покрепче ворота своего любовного гнездышка, Ланнистер. Или поставь стражу. Подрик ваш, кстати, терся всю ночь с одичалыми тётками у костров. Не удивлюсь, если его уже украли и вернут только за выкуп.
— Мы еще приплатим, чтоб не вернули, — зевнул Джейме.
— Мы? — свирепо уставилась Бриенна на него, и зевок застрял смешком у него в горле. Бронн закатил глаза, прижал руки к груди:
— Голубки! Мое сердце тает, сейчас здесь будет лужа. Дам вам еще пять минут на подъём.
— Что так рано-то?
— Если не хотите топнуть в трясине после трех тысяч дикарей и их кибиток, советую поторопиться. И это, Джейме… кхм… держи себя в руках. В руке. Ну ты понял.
Дверь так и осталась болтаться, когда Бронн поспешно убрался из-под летящего по немного кривой траектории сапога.
Бронн с успехом приударил за какой-то одичалой девахой с гигантской грудью и трубил налево и направо, что готов сношаться с ней сутками. Наличие выводка в пять или шесть дикарят межевого рыцаря не сильно смущало. По крайней мере, хоть кто-то из их компании успешно решил проблему утренней эрекции.
Бриенна, уже было принявшись одеваться, вдруг застыла, не вытаскивая ноги из-под одеяла, потом упала назад и сладко потянулась. Уронила руки поверх мехов. Она всегда спала с края. Если Джейме поворачивался к ней спиной, она устраивала свою голову ему в ямке между плечом и шеей, обхватывая его своими длинными руками и закидывая ноги, словно защищая.
Пять минут ничего не решат, подумал Джейме, и воспользовался ее ненавязчивым приглашением поваляться еще под мехами. Не сговариваясь, они повернулись лицами друг к другу. Дистанция была меньше, чем накануне.
Осталось совсем немного, знал Джейме. Неделя. Может, полторы. Полторы недели, и граница сотрется, стены падут.
— Весна, — сказала женщина.
— Весна, — согласился Джейме.
— Хорошо.
— Очень.
— Но я буду… немного скучать по этой Зиме.
Ее глаза, огромные, голубые, сияющие, полные утреннего солнца и тепла, говорили с ним. Сказали, что она будет скучать по их меховым одеялам, пахнущим мокрой псиной. По своей собольей шапке. По его неухоженной бороде, щекочущей шею. По тому, как они были открыты друг перед другом на Стене, когда смерть шла на них — и отступила, обошла их стороной, оставив их жить.
— Наша Зима всегда с нами, женщина.
Найти пальцами ее щеку, уголок ее глаза, висок — «она позволяет, идиот, действуй, Бриенна позволяет так прикасаться к себе, смерть не стоит над нами, смерти нет, она позволяет», — пело все тело, и Джейме потянулся к ней, желая поцеловать ее немедленно, забывая про все…
…и самое главное, про Бронна.
— Нет, ну вы посмотрите на них. Где трубадуры? Это надо воспеть в гребанных балладах. Вы намерены оставаться там до следующей Зимы?
Сапог Бриенны в цель все-таки попал.
— Я его ненавижу, — сообщил Джейме, все-таки выпутываясь из затягивающего тепла постели.
Ее голубые глаза, ее дыхание, пар, вырывавшийся у нее изо рта маленькими клочковатыми облачками, короткое прикосновение к его правой руке ниже локтя — лишь легкий призрачный намек, ласка, на которую она отважилась, мольба о большем…
Он запомнил это утро.
Это был последний раз, когда он видел Тартскую Деву.
Джейме запрокинул голову. В звездном небе плясали точки ночных мотыльков, изредка слышался крик совы. Журчал родник. Он чувствовал себя самым одиноким человеком на свете.
========== Тихий Приют ==========
Бриенна открыла глаза. Казалось, прошло всего полчаса, но она опять отключилась на три или больше. Солнце уже было очень высоко. Стоило ей сесть, и голова закружилась. Быстрее, чем вчера. Со стоном она медленно поднялась на ноги, опираясь о дерево, у которого спала.
Она не снимала доспехи больше, зная, что просто не сможет их надеть, почувствовав легкость без них. Прошли дни с тех пор, как она ела в последний раз, и это были долгие дни, в каждый из которых она брела вперед до тех пор, пока могла вообще переставлять ноги.
Она лишилась лошади, вещей и денег. Письма, которые она старательно завернула в промасленную бумагу и спрятала на своем теле, были единственным ее богатством, если не считать Верного Клятве и доспехов, что были на ней. Лучше, чем ничего.
Проклиная все на свете, а особенно себя, она глазами поискала какой-нибудь признак тропинки. Никакого. Она окончательно заблудилась. И худшим, что можно было сделать, так это идти вперед в надежде наткнуться на кого-нибудь, потому что на Севере это никогда не срабатывало.
Но она пошла.
Может быть, рассуждала она, ожесточенно продираясь через какие-то колючие заросли, я тут и умру. Все лучше, чем пережить позор возвращения в Королевскую Гавань или на Тарт. При мысли о том, что теперь знает или думает о ней отец, Бриенне захотелось выть. Слезы редко теперь покидали ее грудь, но никогда не проливались из глаз.
Бронн проводил ее достаточно далеко, чтобы осточертеть до крайности со своими подначками и пошлостями, но он все же был хорошим спутником. Если не считать его болтовни, песен и анекдотов, и того, что он распекал ее и Джейме — говоря о них, как о состоявшейся паре — всю дорогу, прерываясь лишь на сон, еду и справление нужды. Впрочем, иногда он продолжал болтать даже и в последнем случае.
— Если найдешь этого мудака живым, миледи, передай ему, что за ним знатный должок, и он растет! — сообщил он ей напоследок, — я свое возьму, пусть знает!
Бронн, в противовес поговорке о Ланнистерах, всегда платящих долги, придумал собственную версию: Черноводные всегда забирают своё. Звучало это не столь эффектно, но он гордился.
Вспомнилось, как они продирались через похожий лес — только там был снег, много снега, везде снег — и Джейме, конечно, куда без него. У него было особенно хорошее настроение. Он хохмил без остановок. Основным поводом было внимание к Бриенне со стороны некоторых одичалых, один из которых даже попытался ее украсть, когда она на минуту выбежала облегчиться.
— Тебе нужен подобающий девиз теперь, женщина. Что-то, что еще больше подчеркивает твою недоступность. «Тартская Дева: мочусь на ваши надежды!».
— Заткнись.
— Или так: «Не подходи сзади!».
— Просто заткнись.
— Или даже герб. С какой стороны я от тебя обычно стою? Слева? Значит так, указывает влево: «Я его женщина!».
— Джейме!
Мир вращался вокруг них: взвесь снежинок в воздухе, меховые пушинки на щеках, покрытые инеем, ноги по колено в сугробах, счастливые смеющиеся глаза Джейме напротив, обещающие, что все это — ненадолго, что это все не по-настоящему, и есть только этот миг.
— Я… — начинает он, и дыхание замирает рассеивающимся клубком пара у его усмехающегося рта, — Боги, Бриенна, я…
«Я люблю тебя», опередив, сказала она глазами, неважно, что он имел в виду, что хотел сказать, о чем еще пошутить, как еще посмеяться. Пусть продолжает это делать, только остается живым.
— …я совершенно уверен, что тебя еще попытаются украсть. У одичалых, знаешь ли, странные вкусы.
Ей кажется, почему-то, что он хотел сказать что-то другое. С десяток следующих шагов Джейме молчит. Но не больше.
— Нет, женщина, серьезно, а как насчет: «Охраняется львом»? Это звучит внушительно…
…И почему теперь так трудно идти? Нет снега, нет Ходоков, а единственный враг у нее — она сама. Кто просил ее оставлять лошадь в конюшне постоялого двора? Кто заставлял вообще доставать кошелек, когда вокруг было полно вороватой придорожной голытьбы? Это не считая сжеванных какой-то заблудившейся коровой подштанников, когда она задумала помыться и постирать белье. Пять дней назад умудрилась промахнуться, сесть на какую-то корягу и поранить копчик. Джейме бы не оставил это без комментария, и не одного.
Семь небес, она по нему скучала.
Ориентиры, оставленные сиром Бронном, звучали примерно как «раскидистый дуб» и «три елки». Он что-то говорил о болотных родниках, но местные жители еще больше ее запутали своими противоречивыми советами, и, как итог, она окончательно заблудилась. Пожалуй, третий день подряд мокрые ноги серьезно умаляли жар ее теплых чувств к Джейме Ланнистеру.
Наткнувшись на куст в очередной раз, Бриенна ругнулась, попыталась выпутаться, и в эту минуту услышала сзади ворчание. Кровь заледенела в жилах мгновенно. Она знала этот звук.
Харренхолл. Розовые тряпки. Издевательская песня, мужчины над ней, вокруг нее, ждущие ее смерти. Медведь. Медленно, не делая резких движений, она развернулась, ища вокруг какое-нибудь дерево.
Это был медвежонок. Шагах в тридцати, любопытно взирающий на нее, совсем маленький.
«Медведица где-то близко». Бриенна продолжила скользить взглядом по деревьям вокруг. Достаточно тонкое для того, чтобы медведица не полезла. Достаточно толстое для того, чтобы выдержать ее. Что-нибудь для разгона.
Ворчание приняло жалобные, зовущие нотки. Женщина тревожно оглянулась еще раз, шаг за шагом отступая прочь от медвежонка, то скрывающегося в кустах, то вновь выглядывающего из них. Быстро, стараясь скользить плавно, Бриенна двигалась, пригибаясь как можно ниже, еще ниже, как можно ниже.
А когда между ней и зверем было сто шагов, она побежала.
«Весна, они голодные, и у нее медвежата — я доступное мясо, и от меня пахнет кровью». Эта мысль подстегивала ее бежать дальше, она останавливалась, пыталась отдышаться — и бежала снова. Лес изменился, стволы деревьев стали тоньше, появились папоротники, подушки мха, гигантские валуны, заросшие лишайниками — она, задыхаясь, упала на один из них, стесала кожу на ладонях.
«Бежать дальше. Намного дальше».
В голове шумело, во рту пересохло, но она лишь подождала, пока в глазах перестанет рябить, и побежала опять.
Лес мельчал, появились кусты, наконец, впереди был просвет, Бриенна выпала на опушку, влажную и заросшую высокой травой — часть сохранилась, видимо, еще с предыдущих лет. Ноги по колено увязли в земле, и она упала, пытаясь выбраться назад. Не хватало утопнуть в болоте, это было слишком бесславно после всего пережитого…
Едва выбравшись, она побрела, запинаясь и почти теряя сознание, вдоль опушки. Ноги промокли, все лицо было в грязи, но Бриенна не рискнула пить болотную воду. Но у каждого болота был родник, и, судя по направлению течения, она как раз направлялась к нему.