— У Джейме? Нонсенс.
— Мирцелла принадлежит дому Баратеон, дорогая Серсея. А вот дочь Джейме от Бриенны Тартской я могу ввести в семью одним росчерком пера. Хотя… даже сын получит все.
Тирион с удовольствием вспомнил выражение лица Серсеи в момент, когда она услышала эту чудесную новость. Как жаль, что единственным, кто по-настоящему мог оценить его, был Джейме.
Из каких мелочей состоит настоящая политика! Из выражений лиц родственников, которых ты отправляешь на казнь. Из союзов, заключенных между грудными и еще не родившимися детьми. Из допущений и оговорок. Пока Дейенерис не поняла этого. Она еще пытается решить все, мечась между абсолютизмом, диктатурой и вседозволенностью. Но это время быстро закончится, когда закончится последняя еда у черни, а хозяйства, погубленные страшной Зимой, не станут нахлебниками сами.
И тогда альянсы с прижимистыми скупердяями знатных кровей, и только они, сохранят королевство. Дотракийцы не способны вести оседлую жизнь, они не научатся этому за год или два. Безупречные нуждаются в еде и питье, и все они пришли на чужую землю. Очень быстро они из решения проблем сами станут проблемой.
Можно подождать. Но Тирион не хотел ждать.
Он продумывал детали. Прочерчивал вероятные маршруты. Здесь будут ставленники дома Ланнистеров, здесь — его наследники — таковых наблюдался дефицит, что прискорбно. Граница с Севером закреплена. Атака с моря маловероятна — но это лишь вопрос времени, когда Острова снова взбунтуются. Возможно, следующий альянс должен успокоить именно их.
Фигуры расставлены. Все еще одна лишняя.
Дракон.
*
Пожалуй, думала Бриенна, оглядывая свои ноги в его штанах, она действительно немного… похудела. Раньше она бы в них точно не влезла, а теперь они были ей малы только в бедрах. Прошедшие месяцы почти казались ей сном. Как будто женщина, проживавшая их, к ней самой отношения никакого не имела.
По дороге, скучной, долгой, грязной и переполненной переселенцами — казалось, весь Вестерос снялся с места — она только и делала, что думала о Джейме. Чем дальше, тем меньше чувствовался голод, а вместо сна она сворачивалась в комок и молча страдала, сдаваясь перед бессонницей.
Во снах, если они все же приходили, не было Ходоков, не было медведя, не было Братства и леди Кейтилин, были бесконечные коридоры замка, Тропа Скорби в Королевской Гавани и Серсея. Это не Дейенерис, похожая на статую, с неживым лицом восседала на троне. Это Серсея кривилась в усмешке и выплевывала ей в лицо снова и снова: «Он никогда не будет вашим».
А на эшафоте оказывался Джейме. Снова и снова лишался правой руки. Открыв глаза и чувствуя, что задыхается во сне, Бриенна уговаривала себя забыть слова львицы. Но злые зеленые глаза видели ее насквозь. Они читали ее легко, такие же пронзительные, как глаза Джейме. И словам Серсеи верилось так же легко, как и ему. «Он всегда был великодушен. Он сочинит что-нибудь для вас, какую-нибудь героическую историю, подарит вам еще что-нибудь острое, приспособленное для убийства, отправит как можно дальше прочь от себя, и это все, на что вы когда-либо можете рассчитывать».
Он так и сделал. Разве не это он сделал?
Болело все тело. Болела кожа, болело сердце, становилось трудно дышать, было больно снаружи и внутри. Ей хотелось с кем-нибудь подраться. Ей хотелось как-нибудь отвлечься. Но война закончилась, и она лицом к лицу оказалась с тем, что не могла изгнать из себя, и с тем, от чего не могла убежать. От себя не убежать никуда.
Может быть, отец найдет ей кого-нибудь. Бриенну тошнило при мысли о том, что придется пройти через это. Она слишком часто представляла себе Джейме и невозможную счастливую жизнь вместе с ним, после войны. Она запрещала себе это, она боролась, но он сам не дал ей бороться.
У них была Зима. Она не примерещилась Бриенне, ее видели люди вместе с ней. И был Джейме Ланнистер, зимний лев, заставивший ее верить в тепло, которое никогда не исчезнет между ними.
Было холодно, мороз усиливался, снежные ветры задували в палатки, и даже одичалые попрятались кто куда. Люди Джона Сноу мрачно обходили лагерь по кругу, то и дело цепляя растяжки палаток. Бриенна стояла на ветру, облаченная в доспехи, и дышала воздухом, закрыв глаза. С севером лицом к лицу.
После случая с похищением она не отходила далеко, но в такую метель, можно было не сомневаться, рискнуть могли только самые отчаянные. За спиной заскрипел снег.
— Миледи, одичалые предлагают меховые одеяла и шапки.
— На что меняют, Подрик?
— На нитки и иголки. У нас есть лишние, я поменяюсь, миледи?
Она позволила. Мех на севере был дешев, доступен и необходим. А иголки живут у нее долго. Она не вышивала и не собиралась начинать.
Снова заскрипели шаги.
— Что еще, Подрик?
Но вместо ответа шаги приблизились, и сначала на правое плечо легла толстая шерстяная ткань плаща, а затем на левое. Она подхватила ее, зная, чувствуя спиной сквозь доспехи — Джейме, Джейме, Джейме, его солнечное тепло, его золотой свет.
— Ты стоишь на ветру уже полчаса. Здесь холодно.
На мгновение она закрывает глаза, отчаянно борясь с глупыми мыслями, с краской, заливающей лицо, с мечтами, которым не было места. Он развернул ее к себе, неловко кутая в плащ и поправляя на ней меха, упорно избегая ее глаз.
— Подрик развернул торговлю, — сказал Джейме, все еще не отпуская ее и продолжая расправлять плащ вдоль тела, — сегодня мы спим под соболями и едим оленину.
Когда их взгляды встречаются, Бриенна чувствует, что его слова должны что-то значить. Она привыкла доверять своим чувствам в битве, угадывать движения противника, читать его мысли. Только ей страшно верить чувствам, потому что Джейме Ланнистер красив и весел, остроумен, отважен, опасен, и — никогда не будет ее.
Их так много, картинок, которые она бережет, но они не складываются в целое, не поддаются анализу.
— Хватит миловаться, любовнички, или не достанется ни куска, — звучит вездесущий Бронн, руки Джейме падают вниз, и Бриенна слышит отчетливо, как еще одно звено их истории остается потерянным в глубоком снегу.
Но Бриенна слишком много потеряла теперь, чтобы и от этой памяти отказаться. Она уговаривает себя, что это еще один день, украденные часы, оставшиеся с Зимы, запасенные на следующую, когда смотрит на Джейме на опушке весеннего северного леса.
«Хватит мечтать, — грубо оборвала себя Бриенна, сжимая зубы и делая очередной волевое усилие, — прекрати пялиться на него, как дура; он это видит — где твой стыд? Хватит вспоминать то, что ничего не значит, и постарайся прийти в себя, тупая ты уродина».
Она решила, что этой ночью ляжет отдельно.
— Не желаешь попробовать размяться? — это был прежний Джейме, и меч в его левой руке покачивался, сверкая на выглянувшем солнце. Бриенна неуверенно потянулась, развела руки, разгоняя кровь. Она не чувствовала себя в достаточно хорошей форме, но от спарринга с Джейме не отказывалась никогда.
Он крутил мечом, дожидаясь, пока она пройдет круг, когда встретила его первый удар. Но запястье ее ослабло, и она выронила Верный Клятве, даже не доведя движение до конца. Глаза Джейме распахнулись обеспокоенно, и он метнулся, подхватывая ее, падающую назад.
— Бриенна! — как сквозь одеяло донесся его голос.
— Я в порядке, — пробормотала она, выпрямляясь и находя положение ног, при котором ее не так шатало, — все хорошо.
— Нет, — он все еще придерживал ее за пояс, — будь я проклят, но ты совсем плоха. Как ты вообще сюда дошла при таком раскладе, мне непонятно.
— Я в полном…
— Ш-ш, женщина. Подыши воздухом. Отдохнешь и отъешься — и снова будешь в форме для этих игр.
Он не оглянулся, возвращаясь в убежище. Бриенна смотрела на бесполезный меч у своих ног, размышляя, сколько времени ей придется возвращаться в форму прежде, чем она сможет себе позволить снова взять его в руки для поединка.
— Веселее, миледи! — донесся удаляющийся голос с камней, — чего здесь в избытке, так это мяса и рыбы. Если через неделю тебя не затошнит от кролика и карпа… или не появится, наконец, Бронн…
— Меня и так тошнит, — пробормотала она себе под нос, нога за ногу волочась вслед за ним.
В конце концов, больше ей ничего не оставалось.
Весна продолжала наступать. Не слишком быстро — она отвоевывала по пяди северной земли за день, но она была неотвратима. Заморозков больше не было, птицы пели все громче, где-то далеко в лесу слышались звуки оленьих схваток.
Бриенна спала, ела, день за днем собирала валежник и препиралась с Джейме. Джейме расставлял силки и ловушки, не уставал дразнить Бриенну и травить бесчисленные армейские байки.
Иногда ей думалось, что от такого посмертия она не отказалась бы. Вечность провести рядом с ним, просто живя одним днем, от рассвета и до заката, проводя день в труде, а вечера — в отдыхе. Играя в ножички, в кулаки, в какие-то детские шарады, пересказывая все смешные и грустные истории и споря по поводу каждой детали в них.
— Лорд Тирион думает, что ты мог бы победить драконью королеву, — задумчиво говорит Бриенна, пытаясь представить теоретическую возможность такого развития событий.
— Разве я могу? — спокойно ответил Джейме, поднимая на нее глаза, — однорукий беглец, у которого нет ничего, кроме имени — и ценность его в нынешние времена более чем сомнительна.
— Еще я есть.
«Не смотреть на него, не смотреть, это просто слова, просто фраза, просто оборот речи, оно само вырвалось».
— О, прости, запамятовал. Как я сказал, калека, и невероятно упрямая, бестолковая, отважная женщина, которая выпадает из своих доспехов и все равно не сможет даже поднять свой меч.
Это было обидно. Но это была правда.
— Какая ирония, — добавил вдруг Джейме, подкладывая дрова в костер и устраивая подбородок на скрещенных руках, — когда-то меня называли Цареубийцей. Теперь умоляют снова им стать. Я долбанный герой песен.
— Джейме Драконоборец? — подкинула идею Бриенна.
— Почему бы и нет. А как нам назвать тебя?
«Шлюха Цареубийцы», услышала она в голове голос Серсеи.
— Я придумал, — добавил мужчина, глядя ей в глаза, — Джейме Драконоборец и его леди Веснушка. Как тебе?
Она улыбнулась. Внутри Бриенны лопались пузырьки счастья, и кровь кипела. Все прикосновения, которыми он когда-либо одарил ее — случайные, преднамеренные, загорелись под кожей, и их оказалось немало. Это было счастье, которое, она знала, не продлится долго.
Она должна была быть благодарна Серсее за то, что та напомнила ей об этом.
— Я хочу рыцарское имя. Я не хочу быть «леди», — все же возразила Бриенна.
— Леди-рыцарь Ослиная Голова! Очень похоже. Я нарисую морковку на гербе, и мы напишем «Честь хлева превыше всего».
Джейме снова вздохнул.
— Но я должен дождаться Бронна. Я не окончательно спятил для одиночных подвигов — это твоя привычка, женщина. И мы никуда не отправимся, пока на этих упрямых костях, — тут его рука чуть сжала ее бедро, — не появится немного больше крепкого мяса.
— Хочешь поединка сейчас, чтобы проверить, насколько это мясо окрепло? — лениво пробормотала Бриенна. «О, нет, я опять сказала что-то не то». Его усмешка ощущалась в каждом глотке воздуха.
— Смотря какого.
— Я иду спать, — решительно оборвала начинающиеся поддразнивания девушка, но ворота уже были открыты:
— Как это не по-рыцарски, оставить меня таким разочарованным, когда я услышал только что…
— О, ты идиот, Ланнистер.
— Но я своими ушами слышал, что кто-то предлагает поединок. Как я могу отказать своей леди? Честь Драконоборца будет задета. Куда вы, миледи? Обнажите оружие. Мой клинок готов к бою.
— Доброй ночи, сир Джейме.
— Какое коварство!
*
Возможно, Бронн Черноводный не был образцом добродетели, но предательство также не входило в его привычки. Обязательность и исполнительность — лучшие черты для наемника. Бронн знал толк в ведении дел.
С Ланнистерами дела неизбежно начинали занимать все его время. Ланнистеры требовали невозможного и получали это. Вот как, скажите на милость, было ему разорваться на две части, спасая Джейме от охотников за головами и одновременно исполняя повеление Тириона по доставке принцессы Мирцеллы в Кастерли?
— Никаких сомнительных судов, непонятных капитанов, подарков на прощание, — перечислял Тирион перед отправкой корабля, — никаких новых маршрутов. Никаких остановок…
— Да понял я, понял, милорд, — отмахнулся рыцарь, — а что потом мне делать?
— Возьми надежных людей и отправляйся за моим братом, — невозмутимо велел Тирион. Бронн тяжело вздохнул. Вечно ему приходилось разрываться.
Север, конечно, помнит своих спасителей, но вряд ли солдаты Ланнистеров приведут местное население в восторг. А значит, ему опять набирать всяких отщепенцев по Блошиному Углу и терпеть их компанию, надеясь, что они не прирежут его или не перебьют друг друга.
Вся затея начинала пахнуть все более скверно.
Особенно вторая ее часть. Против путешествия в Дорн он, конечно, ничего не имел.
«Мирцелла, золотая девочка. Подросла ли ты? Стала ли похожа на своего отца или мать? Или ты в этом гадючьем клубке одна такая? До сих пор ли вьются твои волосы? До сих пор ли ты бесстрашно доверяешь незнакомцам?».
Мартеллы незнакомцам, а тем более, знакомым, не доверяли. Почти три дня Бронну пришлось дожидаться, прежде чем ему вернут Мирцеллу Баратеон. Он извелся с самого утра последнего из них. Буйство красок, зелени, экзотических цветов и уже появившихся фруктов ничуть не отвлекало. Бронну Черноводному было неспокойно.
Наконец, из мозаичных ворот внутренних садов дворца появилась невысокая тоненькая фигурка, сияющая золотом, и Бронн поднялся с борта фонтана, где третий час бездумно наблюдал брачные игры радужных рыбок.
Подросла. Немного, на пару пальцев. Сквозь персиковое платье просвечивали тоненькие руки и ноги. Тяжелые браслеты словно не давали ей жестикулировать, когда Мирцелла остановилась перед Бронном и чуть печально улыбнулась.
— Рада видеть вас, сир.
— Миледи, — он несколько развязно поклонился, улыбаясь, и на короткое мгновение застыл, согреваясь ее присутствием и напрочь забыв, по какой причине вообще находится в Дорне.
Она стала больше похожа на Джейме, как Бронн заметил. Удивительно, до чего похожа. Те же ужимки, повадки, улыбчивость, но больше скромности, сдержанности, не наносной, внутренней. Маленькая львица, в которой Бронн отказывался признавать хищницу, даже в будущем. Готовая, как и прежде, одарить любого дружбой и благосклонностью, Мирцелла положила ему руку на локоть, и Бронн, не сводя с нее глаз, повел ее прочь.