Она же так и лежала, глядя в низкий глиняный потолок, и удивлялась тому, как просто оказалось то, что ей казалось сложным и наполненным едва ли не мистическим смыслом.
Была бы свадьба. С соотечественником. На родине, в Загорье. Были бы глиняные кувшины с разбавленным родниковой водой вином. Были бы венки из ромашек и выбеленные до скрипа льняные простыни. Свадебная процессия и ветви сосен с подвешенными подарками и свитками с молитвами и поздравлениями… была бы прозрачная сульская вуаль небесно-голубого цвета, что так выделяла бы цвет ее глаз.
Не было ни свадьбы, ни процессий. Не было ничего, что предвещало интерес Ба Саргуна: взглядов с его стороны, прикосновений, двусмысленных речей, не было щипков за бедра. И в том, как он овладел ей, чувства было не больше, чем в заготовке дров или подметании двора.
Что ж, если не он, то сосед Ду или любой другой дикарь. Когда-то это все равно должно было случиться, а призрачные надежды на спасение из Тарпы давно истаяли. Эвента хотела бы переживать, плакать, хотела бы испытывать хоть что-то, кроме дискомфорта между ног и чувства неприязненного отчуждения к Саргуну — и не могла. Чувствовала лишь бесконечную жалость к себе и ко всему вокруг. И спасение казалось ей как никогда далеким.
Саргун оглянулся. Пригладил взлохматившиеся волосы, подобрал с пола ее передник, вытерся им, протянул ей. Потом встал, начал одеваться. Кто-то окликнул его со двора — Афс уже собрался идти, когда вдруг вспомнил что-то, и пристально посмотрел на девушку, замершую на кушетке.
— Э-Ви, слушай, — снова заговорил он на ее языке, — другой мужчина не будет.
И выразительно провел ребром ладони по шее, ясно давая понять, каковы его взгляды на границы собственности.
…
Следующие месяца два прошли для Эвенты в увлекательном изучении самых нелепых интимных традиций семейства Ба. Сида, пугая ее борделями и нравами хозяев-извращенцев, говорила о цепях, плетках, троих мужчинах на одну женщину, и прочих нелепицах. Но в реальности Ба Саргун оказался беден на выдумки.
Когда он хотел ее — это обычно происходило, когда бабуля Гун дремала на улице или гуляла по соседкам — то указывал на свою жесткую кушетку и приказывал «Ложись». Дальше ничего не требовалось, кроме как «лежать».
Она не пыталась сопротивляться. Разум подсказывал девушке, что сопротивление будет наказано так же беспощадно, как любое другое неповиновение. Но ее хозяин не требовал ничего большего, чем неподвижность и покорность.
Он испуганно взбрыкивал, словно необъезженный жеребец, когда Эвента пыталась обнять его за шею — хотя бы для собственного удобства. Он ни разу не пытался целовать или даже раздеть ее. Немало сумятицы вносила и бодрая старушка Гун. Времени на что-либо, кроме самого действа, не оставалось. Не раз случалось им отпрянуть друг от друга, заслышав ее голос во дворе дома.
Это удивляло девушку. Как она успела заметить, прочие хозяева рабынь не особо с ними церемонились, и нередко, бредя поутру с кувшином от источника, она могла разглядеть сношающиеся парочки где-нибудь под каштанами и ореховыми деревьями. Пока жены спали, их заменяли безотказные рабыни. Это было в порядке вещей. Никто и бровью не вел, если в его присутствии хозяин проявлял знаки внимания к принадлежащей ему на правах имущества женщине. Но Ба Саргун ее прятал от всех, даже от бабушки.
«Он стыдится меня, — осознавала Эвента, неуверенная в том, как ей нравится это знание, — стыдится того, что у него нет денег на равную, и приходится пользоваться рабыней из чужеземок».
И всё же она много чаще стала ловить на себе взгляды Саргуна, задумчивые и пристальные, когда делала свою обыденную домашнюю работу. Наблюдения его были продолжительны. Она много раз чувствовала на себе взгляд его блестящих черных глаз, и никогда не могла распознать их выражения. Бесстрастный, как наедине с ней, так и в обществе равных. Однако она смогла понять, что у нее всё же есть рычаг давления на него, которым она владела, и это было его влечение. Оно может стать мостом к пониманию между рабыней и ее хозяином.
А если она постарается, то будет управлять своим афсом. Будь она благородной дамой, все было бы иначе. И мысль влюбить в себя дикаря никогда не пришла бы девушке в голову. Но ради сносной жизни чего только не сделаешь и на что не решишься.
Эвента несколько приободрилась. Может быть, лишь теоретические, но знания в этой области у нее имелись.
Девушку готовили соблазнять хорошо воспитанного юношу из влиятельной семьи, а достался ей настоящий дикарь, но мужчины есть мужчины, и в чем-то все они одинаковы.
Думая о Саргуне, она уже не испытывала того немыслимого отвращения, которое возникло в начале их знакомства. Как минимум, он был чистоплотен и не причинял ей ненужной боли, хоть и выглядел устрашающе со всеми своими шрамами и татуировками. Черты грубого скуластого лица отличались от утонченных лиц остроухого народа, но вокруг был край Афсар, и по здешним меркам афс мог даже посчитаться симпатичным. Жесткие волосы, покрывавшие его тело, крючковатый большой нос и мощная нижняя челюсть — в этих деталях было что-то брутальное и воинственное, и если богатые дамы запада заводили себе любовников из других народов, не за этим ли они гнались? А что до зеленой краски на коже — этот отличительный знак афсов Эвента и на себе привыкла видеть, и даже удивлялась тому, что когда-то его не носила.
Ночи, прежде проходившие в глубоком сне без сновидений, стали беспокойны. Девушка не могла забыть, что всего лишь в трех шагах от нее спит — если спит — Саргун. Да и не спал он — ворочался, скрипели ножки кушетки, пока, наконец, не раздавался почти просящий шепот:
— Э-Ви! Спишь?
Иногда ей хотелось притвориться спящей, но почему-то она ни разу этого не сделала. Прикосновения Саргуна, жесткие волосы на его теле, пряный запах зеленой краски, и красных листьев, что он жевал вместо табака — все вошло в привычку. Не особо приятную, но отчего-то такую же естественную, как умение раскрашивать тело и совершать омовения, носить неудобный кувшин к источнику и выпасать коз в зарослях колючки и на окрестных помойках.
Неудобный, нежеланный и чужой мужчина в трех шагах, бабуля Гун за занавеской, раскаты грома над далекими горами. Вот она, ее новая жизнь, и дорога в старую теряется в песках. Много раз за длинные ночи думала Э-Ви, что было бы, если бы сын торговца Ба не отказался от нее. Если бы у Саргуна хватило денег на покупку жены. Если бы она сама и ее родня никогда не покидали Загорья…
Но, с другой стороны, почти год они двигались с крайнего Запада на крайний Восток. Прошли пешком почти все Поднебесье. Пережили множество бед, потеряли много добра, болели всеми хворями подряд. И казалось, когда прибыли в Тавору, что впереди — вся возможная свобода. К отсутствию налогов, к безвластию привыкли быстро. Осмелели. Быстро стек лоск и воспитанность, огрубели лица и руки, и порядки далекой родины постепенно затерялись в пыли новой земли.
Так же быстро была забыта и Тавора. Эвента хотела чувствовать вину за собственное приспособленчество и никак не могла себя заставить. Вела с собой бесконечный диалог, в котором оправдывалась перед невидимым строгим собеседником. Отчего-то собеседник то и дело переходил на наречие Афсар и все чаще произносил слово «арут».
Больше всего на свете в эти минуты Э-Ви желала подойти к хозяину Ба. И лечь рядом, прижаться к нему, без намерения удовлетворять его желание. Просто немного побыть с кем-нибудь живым рядом. Хоть так.
Казалось, они так и обречены на странную игру в прятки от самих себя до скончания дней, но затем пришел сезон дождей.
***
Саргун повернулся на левый бок. Спина от постоянного ёрзанья уже была натерта.
Если бы можно было проклясть что-то в своем доме безнаказанно, он бы проклял три шага глиняного пола между собой и Э-Ви, отсутствие сплошной занавески на дверном проеме и узкую кушетку. И чуткий слух своей бабушки.
В небе громыхало. Начинался сезон дождей — короткий, но всегда насыщенный период, предшествующий цветению пустыни и предгорий. В окно видны были сполохи и переливы молний, кое-где перепуганно блеяли овцы, где-то, словно обезумев, лаяла на привязи собака. Бабуля спала — храп разносился по всему дому из закутка за очагом.
А вот спала ли Э-Ви?
Саргун закрыл глаза. Но и так его рабыня представала перед ним, словно живая. Он никогда не видел ее без одежды, даже в памятный день покупки, но мог представить, насколько прекрасно это зрелище. Он знал наизусть впадинки и выпуклости ее хрупкого тела. Знал танец теней на ее лице, когда она жмурилась, прикрывая глаза от слишком яркого солнца, светившего как раз на кушетку хозяина. Знал манящее движение бедер, когда она садится, встает, идет…
Не выдержав, Афс снова повернулся на другой бок. Это было невыносимо!
И всё же он боролся с собой. Не хватало еще дать понять рабыне, что он в ней нуждается, даже и по такой незначительной причине.
Ему действительно нужна была женщина. И он действительно экономил на посещении проституток. Пора перестать экономить. Нельзя привязываться к рабыне. Наведаться к продажным женщинам в их кибитки…, но какая из них — натертых жиром, грязных, суетливых и возможно, даже заразных — сравнится с Э-Ви, пахнущей свежестью даже после тяжелого рабочего дня?
— Хозяин Ба! — вдруг раздался шепот из пространства около двери, — спишь?
Он решил, что ему послышалось. Но всё же откликнулся:
— Нет.
— Я иду тогда.
Послышался тихий шорох, и она присела возле него на край. Обрадованный, он уже готов был встать, но она остановила его — обеими руками прикоснулась к его груди.
— Подожди, — попросила девушка. Он не мог разглядеть ее лица, даже когда сверкали молнии.
— Что?
— Лежи там.
Одним движением она скинула рубашку и осталась обнаженной. В следующий миг взобралась на него и оседлала с ловкостью прирожденной всадницы. Теперь их разделяла тонкая ткань покрывала. Саргун сглотнул, не зная, куда деть руки.
Медленно Э-Ви взяла его руку, провела ею по своему телу — он не мог оторвать взгляда — и устроила ее на одном бедре. Затем проделала то же со второй рукой.
Потянула покрывало назад.
«Арут, женщина, овладевающая мужчиной — хотел кричать Ба Саргун, но зубы стучали, его охватил озноб, он не мог вымолвить ни слова, ни звука, — арут! Слезь с меня, и я притворюсь, что не видел этого!».
Ему казалось, это сон, это не могло быть правдой. Но нет, ни в одном сне не было такого же призрака — призрака с гладким плоским животом, с округлыми небольшими грудями, с торчащими темными сосками, к которым так тянуло прижаться губами.
Она чуть подалась вперед, нежно погладила его по животу — мышцы напряглись, как будто готовясь встретить удар — и осторожно опустилась на его член, восхитительно медленно, словно боясь причинить ему боль или неудобство.
Ба Саргун потерял счет времени. Потерял рассудок. Потерялся… сжал зубы, дышал носом.
Она неловко поднималась и опускалась, затем перестала это делать; теперь она работала всем телом, словно крепко приросла к спине лошади на галопе. Ножки кушетки подозрительно скрипели.
Он не сдержался, зарычал, когда пошатнувшись, девушка слегка накренилась. Приподняв одно колено, поспешил подхватить темп, занимая какую-то невообразимую позу на тесной кушетке, где с трудом мог поместиться лишь один. Это было волшебно, это было упоительно, это было…
Но едва он излился в нее и, выдохшись, прижался к взмокшему плечу сулки лбом, как днище старой кушетки не выдержало. Раздался треск, и они оба вместе с тонким одеялом, со свернутой вместо подушки циновкой свалились на пол.
— О-ох, — застонала Эвента, потирая колено. Саргун едва не вторил ей — он ударился локтем.
Внезапно за стеной прекратился старушечий храп, и раздалось подозрительное покряхтывание. Как напуганные птички, хозяин и рабыня встрепенулись на этот звук.
— Бабушка, — одними губами произнесла Э-Ви и вскочила на ноги. Саргун не успел даже перевести дух — а она уже упорхнула прочь и растворилась в ночной тишине спящего дома.
Через несколько минут храп возобновился. Прислушавшись, тонким слухом охотника Саргун мог уловить и тихое сопение девушки. Сам же, так и оставшись на полу, он закинул руки за голову, и тоже вскоре уснул.
…
В следующий раз их свидание проходило на полу точно между кушетками на тонком покрывале. Впервые они были в равном положении — и впервые после соития Э-Ви легла на его грудь и прижалась к нему всем телом, обнимая его.
Это было новое чувство.
Проститутки и те несколько любовниц, что были у него до рабыни — те были женщины либо настолько падшие, что Саргун брезговал к ним лишний раз прикасаться и тем более оставлять в них семя, либо женщины настолько скучные, что посещал он их лишь по крайней необходимости и никогда рядом не задерживался. И каждый визит к женщинам стоил денег. Даже постоянная женщина стоила денег. Регулярные вложения, вечный торг — суть семейной жизни Афсар. Плохо это или хорошо, Саргун задумываться не привык.
Ему уже исполнилось тридцать, и постоянной подруги не было. Не было ничего постоянного в мире песка, засухи и блеяния коз, дурных заработков и вечной болтовни о торгах и ценах.
Саргун искренне презирал все, что связано в Тарпе с торговлей. Несколько раз он нанимался охранником для караванов рабовладельцев, бывали случаи, доставлял ценные грузы лично, но на эти места предприимчивые дельцы старались пристроить родственников и случайных наемников избегали.
В один из этих печальных дней в его жизнь вошла эта женщина с запада, с берегов полноводной реки, а уж откуда она там взялась — никто не мог сказать.
Впервые за свою жизнь Ба Саргун понял, что отвечает не только за самого себя. Да, она обошлась ему в двадцать пять хлыстов и двадцать пять монет, и лишь тогда стало понятно: новое имущество не будет покорно стоять в углу и ждать указаний. Как бы ни пытался Саргун относиться к рабыне как к предмету — а ему казалось, именно так и следует к ним относиться — ему не удалось сделать это.
Теперь она лежит у него на груди, и тонкими руками, на которые уже набежали мускулы, обнимает его и гладит его. Руки чужеземки — с плоскими короткими ноготочками, маленькими ладонями и тонкими пальцами. Чужеземные руки стараются украсить еду, что ест Саргун, и натирают жиром его сандалии, когда он идет на соседнюю улицу на сборище мужчин. И эти руки не хочется заменить другими. Не следовало вообще давать ей прикасаться к себе. Не следовало начинать тайные встречи. Ничего удивительного, когда хозяин берет рабыню, почему же он прячется, как ребенок? — но Саргун не мог ответить на свои собственные многочисленные вопросы.