И конечно, он подчинился.
…
Ему снова снился сон. Уже более реальный, словно продуманный кем-то до деталей. Кто придумывает сны? Кто сочиняет их повороты? Но на этот раз во сне он видел прошлое. Семью, какой она была раньше, точнее, не столько семью, сколько обстановку, знакомую до мелких деталей. Все было здесь, на своих местах, со свойственным снам легкой искаженностью пространства: продавленные матрасы на скамьях, пережившая четыре переезда и два пожара плотная занавеска… веранда, выходящая из каменного дома на склон горы…
Повернув голову, он увидел и молодого себя в отражении начищенной кастрюли, а от кастрюли шел пар, и пахло острым супом с бараниной.
«Разве во сне бывают запахи? — успел удивиться мужчина, и вдруг прямо перед ним появился маленький гном, — а это кто?». Не племянник. Наверное, двоюродный. Их всегда гостила уйма в их доме. Со стороны отца родня, должно быть: порода угадывается в скуластом лице, синих глазах, общей растрепанности и порывистых движениях.
— Все за стол!
Даже не голос, ощущение. Теплый, уютный зов, на который откликается тело. Запах яблочного пирога из печи. Запах свежего весеннего утра. И из-за легкой дымки снова является она: домашнее платье чуть ниже колен, прикрывающее ярко-красные шаровары и бисером расшитые домашние сапожки, пшеничные косы и бубенцы в них, улыбка в каждом движении — опять нет лица, но он увидит, увидит, если только поспешит на зов…
— То-орин! — знакомый голос. Он уже слышал его. Он точно слышал!
Два шага к свету ее присутствия — и все станет на свои места. Но он не успевает сделать эти два шага.
…
— Вылезай, Торин.
— Отстань.
— Вылезай.
— На нас напали? Нет? Драконов не завелось, орки сидят по своим пещерам? Никуда не пойду. Отстань, Дис.
Вздохнув, гномка перелезла через неподвижного брата, и принялась толкать его к краю кровати. Это было уже не так просто, как в детстве: сейчас между ними разница была более чем солидная. Полторы сотни фунтов веса, а то и больше. Пригодилась бы, пожалуй, помощь Двалина.
— Вставай, отлежишь себе последнее здоровье. Пролежни и ишиас будут.
— Я сто лет не высыпался. Имею я право распоряжаться хотя бы собственным сном?
— Двадцать часов в сутки?! — Дис оставалась непреклонна, — я сама драконов разводить начну, если ты не встанешь.
Кокон из трех одеял заворочался, потом со вздохом из него появился и сам узбад. Сел. Взлохматил и без того торчащие в разные стороны волосы, почесал уже прилично отросшую бороду, хмуро уставился в глаза сестры.
— Я таким тебя видеть не могу, — миролюбивее сообщила Дис, принимаясь расчесывать гриву брата, — полтора месяца тут… отлеживаешься. Семью забыл.
— Оправдания принимаются? — вяло огрызнулся гном.
— Уж до столовой дохромать мог бы. Все ведь зажило. Молодой жены нет. Ох! Под подушкой по-прежнему топор…
— Молодой жены?
— Старой нет тоже. Кстати…
В семье так всегда. Не надо говорить вслух то, что и так понятно; мысли опережают слова, мысли умеют сами перескакивать через ненужные диалоги. Торин вырвался из рук Дис, с неудовольствием посмотрел на косу, которую она почти заплела.
— Я? «Одинокий холостяк»? Убери немедленно.
— Одинокий богатый холостяк со скверным характером. Мечта всех женщин Средиземья, — не сдавалась Дис.
— Старый, — усмехнулся Торин, — живого места нет от шрамов…
— …знаменитый воин в самом расцвете сил, способный защитить от любой беды…
— О чем мне с женщиной вообще говорить?
— Ненавязчивый и скромный. Из хорошей семьи. Неприхотлив в еде и быту.
— Да, я прекрасен, — Торин зевнул, — только золовка у моей будущей жены — просто кошмарная женщина. Круглосуточный контроль и наблюдение за каждым аспектом бытия. Королевская опочивальня не будет в безопасности, даже окруженная кольцом стражи.
— Я тоже буду само очарование, — Дис расплылась в улыбке, — так ты согласен?
— На помощь! — шутливо позвал Торин, — у тебя двое сыновей, а ты заботишься о дряхлом узбаде?
— О сыновьях я позаботилась, — невозмутимо ответила гномка, — насколько смогла. Старший радует: у него смотрины невест через неделю, но это ты знаешь. У младшего сейчас трудный период…
— Опять? Он закончился лет тридцать назад, насколько я помню.
— У него любовь.
— Позови Оина. Сейчас и не то лечат…
«Никакого порядка с такими мужчинами в мире быть не может», говорила себе Дис, мрачно удаляясь из спальни брата, и взяв с него клятвенное слово бороться с меланхолией и затянувшейся спячкой.
Вот такие они. Победить дракона, воевать, это они могут. А потом зарастают пылью, копотью, и выманить их из их берлог можно только выпивкой, песнями — о драконах и боевой славе, конечно, и горячей едой. А некоторых и этим не выманишь. Двалина, например — Дис притормозила на развилке, и задумалась.
Можно было отправиться куда-нибудь, в библиотеку, сокровищницу, кузню. Можно было пройтись по Эребору, посмотреть на вялотекущие ремонтные работы в разных ярусах. Или снова к Кили — воспитывать его и пытаться переупрямить. Но все внутри говорило: оставь это, Дис. Уже скоро вечер — а значит, Двалин.
Сколько раз они расставались за прошедшие годы? Расставались со слезами, упреками, обещаниями никогда не сходиться больше, с ревностью, с криками и один раз даже с серьезной дракой. Расставались, чтобы помириться снова. Игра в «приди — уйди» подзатянулась, но за последние недели превратилась в «приди — приди — приди». И новая игра нравилась Дис много больше. Должно быть, Торин отсыпался за них двоих, потому что ей вообще больше не нужен был сон.
Только короткая сладкая дрема сразу после того, как Двалин, прижавшись мокрым лбом к ее груди, простонет в отчаянии: «Прости, Дис… я опять… не успел». Ах, как сводит тело от желания снова это услышать!
Плевать на зануду Торина. Махал поможет сыновьям. Эребор устоит без нее сегодня. Время для себя. Вечер. Двалин…
========== Сон второй: Ночной кошмар ==========
Фили привык к тому, что спит не один. Привык к тому, что кто-то всегда сопит рядом. В детстве и долгое время после это был Кили. Так уж повелось, что младший мог заснуть только рядом со старшим. Так что Фили одинок почти никогда не бывал. С одного бока Ори, с другого — Кили.
И теперь, когда в спину кто-то резко пнул со всей дури коленом, Фили охнул, и открыл глаза.
— Ори? — сквозь сон пробормотал он, и тут же разгневался, — Кили, негодяй!
— Ори ушла, — прошептал младший, обхватывая брата сзади и приникая к его спине, — я поговорить.
— Или застегни свои штаны, или сначала уйди и удовлетвори себя, а потом залезай в мою постель, подлец, — прошипел Фили.
— Ты должен меня спасти.
— Где-то я уже это слышал. Не одну сотню раз.
— Братец…
Кили всегда умел быть пронзительно трогательным, когда хотел чего-то добиться. Особенно с Фили, который никогда не пытался ему отказать. Фили проморгался, потянулся, и с тяжелым вздохом сел. Кили остался лежать, обнимая брата за пояс, и глядя на него страдальческими карими глазами снизу вверх.
— Что еще приключилось? — вздохнул Фили тяжко, — кто обидел, с кем подрался, кому проигрался?
— Я полюбил, — тихо сказал Кили, — взаимно.
— Эльфийка, — хмыкнул старший гном, — совсем спятил.
— Меня не отпустят за ней.
— Конечно, не отпустят. А ты думал!
— Так может, ты…
Семья, понимание, братство — с полуслова, полувзгляда все ясно. Фили закрыл лицо руками, давясь от смеха. Все, как всегда. Младший набедокурил, и теперь ему надо его выручать. Только теперь он просит похитить невесту. Это тебе не горох с соседской грядки воровать!
— Ну и дурень ты, — Фили посмотрел на младшего с притворной строгостью, — а у меня самого через неделю смотрины. Или ты и это обдумал?
Кили, заранее зная, что брат согласится — а иначе и не бывало, изложил свой подробный план. В письме от Тауриэль все было изложено коротко и четко, не зря же эльфийка много лет была стражницей в Лесу. Фили оставалось лишь найти предлог отложить смотрины на некоторое время, а самому отправиться в условленное место за Тауриэль. Оттуда же, забрав девушку, отправиться к Горе, и, спрятав как-нибудь (тут план Кили давал слабину) эльфийку, протащить ее внутрь. Дальше этого Кили и мечтать не смел.
— Тайная свадьба дальше, — пробормотал Фили. Сам он этого обычая, распространенного за темные времена, не одобрял. Но многие из его молодых друзей женились похожим образом. С этим следовало считаться. Даже если речь идет о сумасбродном младшем брате, который не желает никак взрослеть. Любовь! Вечность! Слова, слова. Что поделать, что в подобные слова верится почему-то сильнее, чем во многие другие.
— Давай письмо, — вздохнул Фили, — так и быть. Привезу я тебе твою эльфийку. И ты будешь мне должен до конца дней своих, которые, если Торин прознает, будут очень немногочисленны.
…
В покоях, которые Тауриэль занимала, как начальник стражи Лихолесья, было тесновато даже по меркам людей. Зато в них был выход на общую галерею, откуда открывался потрясающий вид на внутренний двор и сад. Здесь же Тауриэль обычно любила прогуляться вечером. С недавних пор прогулки эти потеряли былое очарование.
Она не могла находиться среди других эльфов. Даже мучительное одиночество оказалось приятнее, чем созерцание все тех же знакомых лиц, выслушивание одинаковых разговоров и чувствование повсеместно разлитого презрения: изгнание отменили, ее простили, но вот отношение к ней на ближайшие лет триста очерчено однозначно.
Если бы рядом был Кили, она дышала бы им, а не этим отношением. Если бы рядом был Кили, эльфы бы, как и весь белый свет, истаяли и исчезли, перестав существовать. Леголас мог смотреть печально и отрешенно на нее. Трандуил мог говорить все что угодно. Когда Тауриэль воскрешала в памяти прикосновение рук гнома, его внимательные, требовательные взгляды, слова владыки теряли смысл.
В глазах Кили она видела столько чувств, что тонула и терялась. Страсть, нежность, гнев, ревность, тоска, радость — и все это одновременно. Взгляд — удар. Любовь с первого взгляда, с извечного взгляда. Хотелось таять под взором глаз Кили. Хотелось дарить ему в ответ свое сердце, учиться у него любви, трепетать в его руках, грубых и сильных. Раньше ничего подобного эльфийка не испытывала, и сравнить родившееся чувство ей было не с чем.
У медленной продолжительной жизни есть свои преимущества: новизна, если уж обнаруживается, абсолютна. И, получив письмо из Эребора с молодым вороном, Тауриэль задохнулась в завораживающей свежести ощущений.
Дорогая моя и возлюбленная госпожа Тауриэль! Жить без тебя я не могу. Не живется. Если не захочешь в Гору, уйду из нее сам. В Лес меня не пустят, но может, попытаюсь? Я сейчас готовый на всё. Прости, что бессвязно пишу. Хочу быть с тобой рядом. Выходи за меня, у вас так ведь тоже говорят? Давай поженимся, и больше расставаться не будем. Ответ направь с вороном. Дышу тобой. Сошел с ума совсем.
Немного корявый почерк. Убористый, некрасивый, никакого старания и украшательства, просто — рука и бумага, и слова из самого сердца. Нет ни поэзии, ни стихов, есть только отчаянная жажда поделиться чувством, которое разрывает душу. Тауриэль читала баллады и хроники. Когда в них попадались строки «умер от любви», усмехалась, не веря, считала преувеличением… и теперь все пришло. Да как пришло!
Не раздумывая, она тут же села писать ответ.
На пятый день следующей луны, на рассвете, я буду ждать на границе Леса с трактом на хутор Глубокий Овраг, где живут люди. Это хорошая дорога, сейчас она проезжая, ею часто пользуются. Буду налегке.
Перечитав, она готова была разорвать письмо и выброситься с галереи вниз головой. Почему гном мог написать о любви, о томлении сердца, а она размышляла о степени запущенности дороги? Но, с другой стороны, ворон перебирал лапками, косясь на девушку черным глазом, а чтобы только изложить намек на свои чувства, требовалось много часов наедине с пером и бумагой. И Тауриэль снова окунула перо в чернильницу.
Забери меня, пожалуйста. Хочу быть твоей.
И, задрожав, она выронила перо. Чернильное пятно расплывалось по столешнице. Большего сказать она не могла и не смела, и без того воздух вокруг стал горячим и тяжелым. Ворон понимающе наклонил голову. Он уже прилетал раз или два, но теперь даже не сделал попытки выпросить угощение у эльфийки.
Засыпав лист песком, Тауриэль отпустила посланца уже через полчаса.
…
Ему снится сон, и сон этот тревожен. Тучи, мелкий моросящий дождь и пасмурная погода — и он сам, птицей мчащийся на высоте от сырой земли. В ногах непривычная тяжесть, в душе — предчувствие беды. Все говорит о том, что впереди опасность. И опасность наваливается — тонкой металлической сетью, голосами, смехом. Птица попалась.
Сознание сновидца словно вытряхнуло из тела небесного посланца. Теперь он, бестелесный и невидимый, мог наблюдать. И ему совсем не нравилось то, что он видел. Сначала из тумана выплыло несколько лиц — то ли мужских, то ли женских, с первого взгляда гному сложно отличить их. Эльфы.
Потом появились руки. Сильные и неумолимые. Потом возникла девушка. Безжалостные руки волокли ее по земле, а она пыталась вырваться. Волосы, отливающие рыжиной, закрывали ее лицо. Она была почти вся обнажена.
«Сон, — повторил Торин про себя, и попытался вырваться из липких оков страха, — это всего лишь сон». Но проснуться не получалось. И отвернуться тоже.
— Лучше убейте сразу! — раздался отчаянный девичий стон, и мужчина дернулся — по-прежнему лишенный тела и физического облика. Он видел многое. Видел и то, что собирались сделать с девушкой. Гном рванулся вперед, но никто не обернулся. «Отпустите ее, твари», хотел сказать он — и не смог.
«Это сон, всего лишь сон».
— Убить?.. такого одолжения мы не сделаем… держи ее крепче. Воин должен быть готов терпеть… а предателей наказывают.
Она рвалась и выла, как варг со вспоротым брюхом. Не плакала. Больше не говорила и не просила, словно тот крик был всем, что она смогла противопоставить преступникам. Теперь Торин готов был кричать за жертву сам. Ему казалось, это его, а не ее, швыряют в разные стороны, с него спускают штаны и срывают рубашку и куртку, над ним свистит плеть — металлические навершия, неплохая ковка, машинально отметил кто-то внутри гнома, еще способный запоминать.
«Это должен быть сон. Мир не может устоять, если такое делают не во сне».
Как будто с ним все происходит, и в какой-то момент Торин почти готов воплотиться в своем ночном кошмаре и просить мучителей заменить девушку им самим. Смотреть на это невозможно. Смотреть, не имея власти отвернуться, еще страшнее. Смотреть на насилие, последовательное, методичное и хладнокровное. Слышать похабные комментарии.
— …если ты и там такая тугая, коротышке повезет… если он не побрезгует, конечно.
Она хрипела, потом замолчала, только иногда тихо поскуливала, распластавшись под насильниками, сменявшими один другого. Торин, сначала рвавшийся вперед и остро ощущающий боль в сердце, теперь просто смотрел. Смотрел на дергающиеся узкие бедра над испачканными в крови и земле ягодицами девушки, на навершия из металла на плетке, что периодически пускали в ход те, кто уже получил свое, на неровно отсеченные рыжие локоны, в которых путались колючки, веточки и сухие листья. Внимательно, словно все это было и не во сне, взирал на мужчин, особенно стараясь запомнить их приметы.