Кокосовая крошка падала на историю болезни, которую Тринадцать уже в пятидесятый раз пролистывала в поиске какой-либо подсказки, которая могла бы объяснить запах ацетона изо рта, отказывающую печень и гипотонию. Но больной плантатор-растаман интересовал Тринадцать в данный момент значительно меньше, чем пончик, каждый кусочек которого во рту таял, ласкал каждое вкусовое окончание, и приносил несказанное удовольствие. Она счастливо улыбнулась, облизывая пальцы.
— Ты это так эротично делаешь, — сдавленным голосом сообщил Форман, и вздрогнувшая Реми посмотрела на него с недовольством, — прости, оторвал от первого приема пищи за последние двое суток.
Он прикусил губы, улыбаясь. Тринадцать улыбнулась тоже, и еще несколько секунд они перебрасывались, словно заговорщики, хитрыми ухмылками.
— Какая идиллия, — разрушил гармонию голос Хауса, и диагност подбросил трость в воздухе, — я сегодня последний день сытый, так что угощайся на здоровье.
— Спасибо, — кивнула Тринадцать, и встала, стряхивая крошки от пончика на пол, — у меня есть, кстати, идея по поводу пациента.
— Твоя кровь сейчас занята желудком, так что озарение исключено, — Хаус занял свое кресло, и почесал тростью спину, — но да, я согласен, тебе надо пойти и сделать ему стресс-тест с нагрузкой на поджелудочную.
Тринадцать, все так же улыбаясь, отправилась к Джонни, Форман встал, чтобы последовать за ней, но Хаус цокнул языком, и указал помощнику на пуфик перед собой.
— Она все еще неплохо соображает, — кивнул Хаус, — я боялся, что прогестерон крепко долбанет по ее мозгам.
— Хаус, — Форман выразительно нахмурил лоб, — она просто захотела пончик. Захотела пончик — съела пончик. Где криминал?
— «Криминал» спрятан в ее внутренних половых органах, и однажды — я не сомневаюсь — я буду лицезреть его в школьной команде по баскетболу, а потом — среди поступающих в медицинскую академию.
Он помахал перед Форманом конвертом с грифом «узи: гинекология». Эрик положил на стол свою добычу. Прищурившись, ученик и учитель минуту смотрели друг на друга.
— Ответьте мне, Хаус, — нарушил молчание Форман, — зачем доктору Кадди проверяли хорионический гонадотропин, и как вы объяснили необходимость этого Кэмерон, которая брала кровь на пробы? И отчего такая секретность?
— А ты пробовал уговорить женщину помочиться в баночку ради праздного любопытства?
— Она не беременна, — по слогам ответил Форман, протягивая Хаусу папку с анализами, — и ваш интерес может быть обусловлен несколькими причинами…
— Меня похитили инопланетяне, и вынудили стать донором спермы, пытаюсь оценить эффективность, — скороговоркой ответствовал Хаус, и обмахнулся снимками узи, — ну что, равноценный обмен состоится?
— И я заберу пончики, — кивнул Форман, — для Тринадцать.
«Согласен». Врачи, как мафиози на сделке, обменялись бумагами, и разошлись: Хаус — спать, а Форман — уговаривать детективов снять с пациента наручники, перед тем как запихнуть его в МРТ. К концу дня Джонни Зеленая Долина так и не получил своего диагноза, доска в кабинете Хауса была исписана, а сам он, лишенный всякого вдохновения, мрачно играл мячиками, сидя в кресле.
— Хаус, ключи от дома, — без стука вошла Кадди, и кивком приветствовала остальных. Грегори Хаус очнулся:
— А подождать меня?
— В последний раз, — ответила Лиза, и, решив проявить королевское милосердие, добавила, — полиция звонила. Привезли обратно твой мотоцикл, стоит у дома. Уилсон собирался заехать. И еще мне позвонили страховщики…
Она не договорила — Хаус уже направлялся в сторону лифта, и доктору Кадди пришлось за ним бежать. Лицо Грега сияло предвкушением.
— Хаус, страховщики сказали…
— Ни слова, женщина, — с отрешенной ухмылкой ответил Грегори Хаус, распрямляя плечи, — не раньше, чем я увижу его, съем ужин и выпью вечернюю пинту пивка.
Подумав, Кадди решила, что новость, которую она собиралась сообщить, потерпит до дома.
…Уилсон притормозил. У крыльца своего дома Хаус обнимался с вновь обретенным мотоциклом. Отрываться от настолько трогательного зрелища Джеймсу даже не хотелось. Телефон завибрировал, и Уилсон едва не расхохотался — звонила Кадди.
— Ему вернули мотоцикл, — опередил он ее, — теперь он обнимает его, целует и признается бензобакам в любви.
— А, он уже позвонил, — Кадди вздохнула, — а я… у меня большая проблема. Звонил страховщик, и сказал, что мне еще две ночи придется жить здесь. У них не хватает каких-то перекрытий для крыши. Боюсь, как бы его удар не хватил.
Уилсон не услышал отчаяния в ее голосе. Скорее, Лиза Кадди размышляла над тем, какое лицо будет у Хауса, когда он вернется и услышит эту новость.
— Что ты ему вчера готовила? — спросил он уже из чистого любопытства, — все уши мне прожужжал.
— Мясо, — ледяным тоном ответила Кадди, — просто мясо. Мясо и спагетти.
— Свинину или говядину? — не унимался онколог. В трубке послышался тяжелый вздох.
— Уилсон, не позволяй промыть себе мозги. Во-первых, мясо уже все съедено, во-вторых, за последние три вечера я только и делала, что готовила.
Поразмыслив над тоном Кадди, над выражением лица своего друга, обнимающего мотоцикл, Джеймс решил отложить посещение своих подопытных до лучших времен.
Отъезжая от дома Хауса, Уилсон поймал себя на том, что «этих двоих» он уже начинает рассматривать, как некий конгломерат из двух взаимно паразитирующих особей — чего в природе, насколько онкологу было известно, прежде не встречалось.
— Хаус, я остаюсь у тебя еще на двое суток, — сообщила Кадди Грегу, едва тот, радостно напевая, переступил порог. Он на секунду замер, потом беспечно пожал плечами: «Готовь, и да простятся тебе грехи твои». Лиза Кадди, еще не уверенная, что не ослышалась, кивнула, и заперлась в ванной. Она закрыла крышку на унитазе, села, закрыла ладонями уши, и постаралась сосредоточиться на проблеме пребывания с Хаусом взаперти еще пятидесяти часов.
Она готовила. Она мыла полы. Каждые свободные минуты в этом доме она что-то делала, лишь бы не оказаться перед необходимостью отдыхать. Отдыхать вместе с Хаусом.
Но Грегори Хаус, казалось, не был озабочен тем, как с пользой провести время в отдыхе от праведных трудов. Он выбрал местечко за роялем, свернул в косяк заначку, извлеченную из-под матраса, и закурил. Постепенно боль в ноге отдалилась, и стала похожа на нытье ушиба или синяка, унялся все еще появляющийся кашель, а мир вокруг стал ощутимо дружелюбнее к Грегори Хаусу. Он переместился за рояль, и принялся выбирать произведение, должное украсить и без того чудный вечер. Не выбрав, Грег устроился на диване рядом с Рейчел.
Он прикрыл глаза. Было хорошо. Кадди снова ходила туда-сюда по дому, Рейчел тихо играла с пультом без батареек, за окном шел дождь. Ничего не болело. Грег открыл банку пива, и внимательно принялся наблюдать за Кадди, которая все время была чем-то занята.
«Ты мне нравишься, — мог бы сказать ей Грегори Хаус, — мне нравится, как ты двигаешься. Мне нравится, как ты смотришь на меня — всегда с вызовом. Еще твои глаза — они похожи на глаза настоящей хищницы. Мне нравится, как ты дышишь часто, когда злишься, и нравится, как ты потягиваешься во сне перед тем, как перевернуться. И мне нравится, черт возьми, когда я смотрю на тебя сейчас, а ты знаешь, что я смотрю, а я знаю, что знаешь ты!». И, разумеется, Грегори Хаус ничего этого не сказал, и даже не подумал.
Это было чем-то вроде интуиции или шестого чувства, чувства принадлежности, чувства потребности. Хаус очень хорошо различал потребность и зависимость; зависимость он ненавидел и презирал. А вот как именно назвать то, что заставляло его ревновать, злиться, грустить и даже просто смотреть на Кадди — часами — он не знал. Таких слов в языке не было.
— Хаус.
Грег открыл глаза. Лиза улыбалась.
— Я тебя раскусила, ты накурился, — сообщила она, и тут же пояснила, — ты уже полчаса сидишь и с закрытыми глазами играешь с Рейчел. Мне надо ее уложить.
Хаус перевел взгляд на девочку. В самом деле, микро-Кадди уже почти спала, уцепившись крохотными пальчиками за его футболку.
— Я знал, что ты меня подставишь, детеныш, — пробурчал он тихо, и осторожно вытащил край футболки из рук Рейчел, — унеси ее, пока она не нарушила мою нирвану своими воплями.
Лиза и Рейчел удалились, а Хаус снял джинсы, футболку, носки и укутался в одеяло. За несколько дней диван уже принял форму его тела, и теперь каждая выпуклость и вогнутость идеально подходили для того, чтобы проводить в положении лежа максимальное количество времени. Мистическим образом диван впитал в себя атмосферу, царящую теперь вокруг. Отсюда Хаус контролировал весь дом — всю свою берлогу, и всех ее обитателей.
«Можно, я это постираю?» — «Можно». «Заходила соседка, та, глухая бабушка» — «И что? Мочеприемник сломался у нее?» — «Миссис Войтовски — та, напротив, — сказала ее невестке, что ты женился. Она написала открытку» — «У нее рассеянный склероз» — «Продиктовала, значит. Я сказала от тебя спасибо». А еще бутылочки с детской смесью, и чертовы помады — везде, везде. На самом деле, не так уж их было и много. И туфли. Зачем ей столько туфель?
А еще — полотенце. Никто не мог сказать, почему эта женщина после ванной заматывает голову в такой смешной тюрбанчик. И лифчик расстегивает двумя руками на ходу, направляясь к спальне. Под майкой. Под безразмерной майкой, и все-таки угадываются очертания ее тела — как тогда. «Почему ты на меня так смотришь?». Как ответить? Сказать ли, что хочется схватить, утащить, спрятать от всех, и сжимать ее тело до синяков, оставить след в каждой клеточке, в каждой молекуле — присвоить ее всю, от кончиков ногтей на ногах и до кончиков волос?
— Хаус.
Присвоить. Захватить. Забрать.
— Грегори Хаус!
Он встряхнулся. Почему-то стало очень горячо, нестерпимо жарко.
— Грег, — снова позвал его знакомый голос, теперь уже с едва уловимой обидой, и он открыл глаза.
Кадди вздрогнула. Когда она подходила к дивану, ей казалось, достаточно ему просто посмотреть на нее — и она сразу бы вспомнила, зачем к нему шла. Но вместо этого Грегори Хаус просто ждал. Ждал, что же Лиза будет делать дальше.
Она наклонилась к нему, проникая руками под натянутое до подбородка одеяло, и поцеловала — чуть-чуть промахнувшись, прикоснулась губами сначала к носу, потом — к щекотной щетине над губами.
А потом Кадди вдруг прижала руку к губам, и вздрогнула. Два раза подряд. Хаус нахмурился.
— Икота, — едва ли не со слезами в голосе поделилась Лиза, — ик…кота! Опять!
Грегори Хаус был уверен: у несуществующего Всевышнего черное-пречерное чувство юмора.
— Это все от твоих диет, — не нашел он ничего лучшего, чтобы сказать, надевая под одеялом джинсы, и нашаривая пузырек с викодином, — допрыгаешься однажды до язвы желудка.
— Язва — последствие энтеробактериоза, а не голо — ик! — довки, — возмутилась Кадди, тщетно пытаясь не дышать положенные две минуты. Хаус достал сотовый.
— Она икает, что делать? — задал он вопрос, едва лишь длинные гудки прекратились.
— Выпить горячей воды, прикоснувшись мизинцем левой руки к мизинцу правой ноги, — пробубнил заспанным голосом Уилсон, и — догадался Грегори Хаус — взглянул на часы, — ты совсем с ума сошел? Нормальные люди в это время спят!
— Мизинцем левой… бред какой-то, — Грег обернулся: примерно подобное гимнастическое упражнение Кадди пыталась проделать в ванной, но — судя по продолжающейся икоте — безрезультатно, — еще способы.
— Встать в позу мостик.
— Ты идиот.
— Напугай ее! — Уилсон простонал это едва разборчиво, и положил трубку.
Кадди в ванной продолжала икать. Грегори Хаус оперся на трость, и возвел глаза к потолку, словно надеясь найти там ответы на нужные вопросы.
— Оденься, — сказал он Кадди, — я придумал кое-что.
Крутя на пальце ключи от мотоцикла, Грег улыбался.
— Куда мы? — опасливо спросила Кадди, семеня под дождем в своих туфлях.
— Лечить твою икоту, — сообщил Хаус, и включил фару, — на это вряд ли потребуется больше десяти минут!
С победным «йоху!» и под рычание двигателя Грегори Хаус стартовал по влажной дороге.
Дождь над Принстоном прекратился на восемь часов. Жители недоумевали — они могли видеть размытые ливнем тучи вокруг, а над Принстоном не упало ни единой капельки. Гремел гром, и сверкали молнии, лопались фонари на одиноких домиках за чертой города и громко выли испуганные собаки в будках.
Описать чувство дороги Грегори Хаус не мог. Это было, словно он вел рукой по влажной коже без единого шрама или рубца — идеально ровная дорога, идеально пустая, идеально гладкая. С присущим миру доктора Хауса цинизмом, ливень должен был вот-вот разразиться вновь, или сель должна была размыть шоссе, но нет — мотоцикл летел ровно, а Кадди визжала от страха на виражах, вцепившись в Хауса. Под куртку не проникал холодный ветер, а если даже и проникал — Грег его не чувствовал. Спидометр показывал сто миль в час. Бензина было достаточно, дождь прекратился. Но главное — сзади, обвив его руками и истошно вопя — прижалась женщина, которую Грегори Хаус хотел назвать своей.
Ей в самом деле вначале было очень страшно, но минуты через две громкий крик сменился тихим сопением, а потом — Хаус с удовольствием отметил эту перемену — она расслабилась, доверившись водительскому умению диагноста. Ее теплые руки пробрались под куртку, и она легонько пощекотала Хауса чуть выше пупка, там, где у доктора Хауса было особо чувствительное место.
— Ах так, — притворно разозлился Грег, — ну держись!
Он свернул с шоссе налево и опять набрал скорость — на этот раз разогнавшись до ста двадцати миль в час. Кадди то визжала, то хохотала, словно подвыпившая школьница на выпускном балу. Когда он притормозил, она сняла шлем.
— Больше не икаешь? — успел, обернувшись, спросить Хаус, прежде чем Лиза опять поцеловала его.
Она целовала его жадно, глубоко, дразня, играя. Это уже не было похоже на застенчивые, испуганные поцелуи на диване. Это значило, что она не убежит в ванную со словами «Прости, я сделала это зря». Это было желание.
— Десять минут истекли, — прервал ее Хаус, обнимая за плечи, — враг, то есть, икота, повержен. Поехали домой?
Его куртка пахла машинным маслом, кожей и ветром. Кадди не стала надевать шлем. Ей хотелось, чтобы ветер бесконечной дороги унес прочь все мысли, которые крутились в голове, и оставил только ее саму, Грегори Хауса и его мотоцикл, который вез их обоих домой.
Над Принстоном сверкали молнии, где-то вдали гремел гром. Мотоцикл несся по влажной дороге, и Грегори Хаус был просто неприлично, противоестественно, донельзя счастлив.
========== Синдром Хауса ==========
Теперь — теперь все правильно, теперь все — как надо. Теперь он может прикасаться к ней без ложного чувства вины.
В окна, занавешенные мелькающими тенями, бился тревожный ветер. Лиза открыла рот, и издала тихое, уже знакомое Грегори Хаусу грудное «ох». Он заставил себя посмотреть на ее лицо. В сумраке и под этим углом оно казалось незнакомым, и, тем не менее, прекрасным. Грег обвел языком вокруг ее пупка — нежная, чуть солоноватая на вкус кожа, поцеловал ее чуть ниже — она вздрогнула от сладкого предчувствия, запустила пальцы в его волосы.
Судорожные вздохи, запрокинутая голова, сдержанный стон — Хаус целовал ее снова и снова, ниже, выше, пока она не притянула его за плечи к своему лицу. Отчего-то он все время смотрел на нее, угадывая сокровенные фантазии, малейшие желания — по вздрагиваниям ресниц, по приоткрытым, вспухшим губам, по прерывистому дыханию. И она не отставала — покусывала, щекотала языком самые чувствительные точки на его теле — от маленькой ямки над пупком, зарываясь носом в курчавые волосы на паху, позволяя своим рукам обхватывать его так, как всегда того хотелось — до красных полос, почти до царапин.
«Музыкальные пальцы, — прокомментировал внутренний голос Кадди, — чувствительные. Прекрасные руки». Она не смогла сказать «потрогай меня», но прижала его руку к своей груди, и повела ей по своему телу, сжимая ногти на запястье Грега. Он оценил эту безмолвную просьбу.