Потому что она действовала не только из непоследовательных соображений юности, жаждущей приключений и любви. В ясных глазах оттенка весенней бирюзы Сонаэнь видела причину, по которой Снежана поумнела и повзрослела гораздо раньше, чем её сверстницы-подруги.
Латалена Элдар, Солнце Асуров, свергнутая наследница белого престола. Несостоявшаяся королева-мать. Ссыльная княгиня непризнанного края…
Убегала ли Латалена из окна по веревочной лестнице в юности? Был ли кто-то в её жизни, кто заворачивал её босые ноги в собольи меха в ночи ранней весны? Сделала ли она нужные выводы из тех времён и тех ночей, если они были?
Снежана сделала. Сонаэнь не могла не содрогаться, улавливая теперь — чувствуя вместе с Силой, растекающейся от леди Элдар, — Силу, струящуюся от её дочери. О да, она могла быть юной, могла танцевать и улыбаться открыто, но несла ту же кровь и безошибочно угадываемое наследие Элдар.
Сонаэнь размышляла столь усиленно, что не с первого раза услышала слова леди Латалены.
— Моя госпожа, я прошу прощения.
— Не стоит; я понимаю, — Латалена была само благодушие и очарование, — я лишь сказала, что завтра перед рассветом, сразу после утренней молитвы, мы отправляемся на юг.
— Уже завтра, моя госпожа? — бесцветно повторила Сонаэнь, не отмечая никак ужас голосом.
Картины несбывшегося будущего летят перед глазами: похищение Снежаны из ночного сада её матери, Ниротиль и побег с личной сотней, шатры, костры, пена на груди загнанной лошади — ничего не будет, невозможно…
Улыбка Латалены приобрела оттенок оскала.
— Завтра, моя дорогая.
И внезапно она встала, вытянувшись, сильная, грозная и счастливая, — бедная Вината отшатнулась и упала, запутавшись в юбке, тявкнул Яре с другой стороны:
— На закате я расстанусь с трауром, который носила последние пятнадцать лет. Мой хинт окончен; моему изгнанию наступает последний день!
Сонаэнь сохраняла всё то же пустое выражение лица, кротко опустила голову, когда Латалена энергично пошагала перед ней, задев покрывалом. Но сердце билось часто и неровно в груди.
«Тило, нам нужен новый план».
========== Горящие мосты ==========
Сонаэнь Орта, дочь воина и жена воина, знала войсковые порядки.
Ей не составило труда распознать признаки скорого отправления воинов в дорогу. Она всегда отмечала приметы близкого набега или грядущей обороны. Всегда перед походом с рынков и складов исчезало зерно, а с полей — стада: готовили обоз. Всегда за неделю до отправления передовых отрядов нельзя было найти и одного свободного кузнеца и, боясь изнасилования, девицы безвылазно отсиживались в дальних комнатах домов.
Когда в поход внезапно выступила Латалена Элдар и её разношерстная армия, это не было похоже ни на что прежде виданное Сонаэнь. Огромные ворота сняли с петель, часть брёвен и частокола попросту перебросили через ров и так же поступили с золотым теремом — Золотым Чертогом леди Элдар и его роскошными резными башнями.
Сонаэнь Орта не поверила собственным глазам, она дотронулась, но это и вправду были украшенные столбы внутреннего двора палат леди Элдар, перекинутые через ров с нечистотами.
За одну ночь, нет, за половину ночи центральная мостовая Посада стала шире втрое. Посад, некогда бывший лишь удобной переправой через крутую холмистую местность, теперь играл роль распахнутых ворот с Севера — на Запад и Юг.
Сонаэнь тщетно перебирала в уме возможные способы остановить леди Латалену до того, как она натравит своих волков на любую из приграничных застав Элдойра или соседствующих вольных княжеств. «И, что хуже, вина будет лежать на мне, — ужасалась леди Орта, поднимаясь по лестнице к Золотому Чертогу и невольно стараясь замедлить шаг, — это ведь я написала полководцу Гвенедору, что его сестра отправится в Элдойр; почти наверняка теперь её ждут где угодно, только не там, куда она на самом деле отправится». Сонаэнь не пыталась предположить дальнейшие действия мятежной принцессы Элдар.
С мгновения, когда Латалена объявила о снятии траура — хинта, Сонаэнь могла чувствовать Силу разлитой в воздухе вокруг. Её можно было ощутить кожей, она придавала любому звуку уловимое эхо, она была реальна, и это пугало Сонаэнь больше, чем огонь — дикое лесное животное.
Она не была неверующей, но всё же отдавала предпочтение науке и научному знанию. И сколько бы ни изучали магистры Силу, они мало что могли сказать о ней, отговариваясь божественными законами или тайнами мироздания, а то и вовсе отрицая её существование.
Но чем ещё можно было объяснить внезапное целеустрёмленное движение огромного хаотического собрания вооружённых северян? Не могла же одна женщина одурачить целый народ, сотню вождей, тысячи воинов?
Сонаэнь остановилась у ворот Чертога, постаралась дышать носом. При приближении к Латалене Элдар концентрация Силы достигала предела. Как бы ни хотелось Сонаэнь оставаться спокойной для разговора с леди Элдар, ноги её подкашивались, руки дрожали, а голос садился или вовсе отказывался подчиняться.
Встретившиеся на пути фрейлины улыбались. Стражи глядели в никуда с пустыми лицами. Сонаэнь закрыла глаза, сосредоточилась.
Даже мысль о намерении похитить Снежану ей следовало спрятать от провидческих способностей Латалены. Глубоко, ещё глубже, так глубоко, как она не пускала никого. В далёкие залы воспоминаний — туда, где прятались порочные мысли, измена мужу и Элдойру, ненависть к соперницам, ревность, зависть…
Нет, ещё дальше. Туда, где не было даже слов, лишь ощущения. Куда глубже, чем собственный страх. Сонаэнь подняла поднос с травяным чаем.
Как и в первый её визит, Латалена и Верен вели негромкую беседу за ширмой. Сочный, глубокий голос мужчины придавал знакомому с детства языку новые оттенки и акценты.
Или такими манящими и отвлекающими Сила делала любые голоса?
— …Помню, лебедь моя, как увидел тебя первый раз, — рокотал Верен, — сколько раз думал потом: зачем смотрел? Зачем дотронулся? Видел разных баб. Видел девиц, старух; и ведьм видел — но мимо не прошёл.
— Не прошёл, — голос Латалены прозвучал будто бы устало. Ответно прозвучал чуть в нос смешок оборотня:
— Трижды взглянул — и поклялся, что будешь моей. И посмотри, сел на повод без цепи.
— Жалеешь?
— Ни на миг, драгоценная, ни на удар сердца. А ты? Что будет со всем… этим… знаешь?
— Не знаю. Но и жалеть не буду.
Тишина прервалась мерным звуком точильного камня. Сонаэнь на ватных ногах сделала несколько шагов из-за арки в зал.
Пустота, непривычная и пугающая, яснее ясного говорила о намерениях леди Элдар никогда не возвращаться в Посад. Оба — и волк, и его возлюбленная княгиня — подняли глаза на вошедшую. Леди Орта не смогла вымолвить ни слова. Её плечи дрожали, когда она поставила поднос перед Латаленой.
— Глянь-ка, жена, и у этой трясуха, — хмыкнул Верен, складывая руки на груди. — Пойду я; эй, девушка, поспешите со сборами!
Сонаэнь едва нашла силы оторвать взгляд от пола, стоило Верену чуть притворить дверь. Латалена смотрела на неё взглядом, в котором леди Орта впервые могла распознать намёк на чувство. Сонаэнь открыла рот — произнести наконец слова мольбы, но — вдруг в глазах у неё потемнело, и всё, на что она оказалась способна, — это задыхаться, глотая воздух, будто тонущая в водовороте жертва стремнины.
Латалена поднялась — резко, без изящества.
— Нет, — бросила она жёстко, — я не остановлюсь. Не стой на пути, дитя. Уйди в сторону. Это не та война, в которой будут победители или проигравшие; только выжившие. Уйди.
— Мой… мой… — Сонаэнь взмахнула рукой, серебряный бокал со звоном покатился по полу. Латалена подняла изящную чёрную бровь:
— Твой господин? Супруг? Его воины? Знать и дворяне? Узурпаторы? Мои братья и сестры — горцы? Все, все они. Все!
Пол заскользил под ногами, и Сонаэнь отбросило в сторону — она не была уверена, была то Сила или земля сама ушла из-под ног. Вспотевшие ладони скользнули по краю походного стола.
Обороняться было поздно. Умолять — бесполезно.
— Вас остановят, — пообещала, задыхаясь, Сонаэнь.
— Кто? Лиоттиэль? Если завтра я увижу его на нашем пути — его не станет. Ты? Другие? Пусть собираются и приходят, — прошипела леди Элдар, — пусть попробуют! Ползи, девочка, к господам; к тем, которые рады были продать меня за клинки и копья, за щит перед Элдойром. Сегодня этот щит повернётся против них.
— Полководец Ревиар говорил за вас… — прохрипела Сонаэнь, близкая к потере сознания.
На её лице сжались ледяные пальцы, в щёки впились острые ногти. Глаза заволокло багровым туманом, и Сонаэнь ощутила, как из носа сползает горячая тонкая струйка крови.
— Кто ты, чтобы понимать? Ты не родилась, когда — однажды — он смолчал. Пусть видит теперь… пусть теперь дышит этим… и все вы.
Сонаэнь не была уверена, видит это она или слышит, но знала, что боль, упавшая на неё, пришла от Латалены Элдар. Она вдавливала её по капле; и Сонаэнь сдавалась.
Она впитывала хаотичные, смазанные картины прошлого, болезненно взрывающиеся драконьими фейерверками перед внутренним зрением: юная Латалена, отражение в зеркале, свадебный наряд, испачканный в рыжей степной пыли; молодой полководец Ревиар и крошащийся заздравный кубок в его ладонях; знамя мести, брошенное к подолу траурного платья; наконец, была россыпь мелких бриллиантов, и в этой вспыхнувшей самоцветной крошке распалось настоящее и будущее, и Сонаэнь потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, над ней обеспокоенно зависла Вината; Золотой Чертог был пуст.
— Мой муж, — удалось выдавить Сонаэнь, — найди его. Сейчас же.
— Ты упала? — вместо ответа задала вопрос Вината. Сонаэнь замотала головой, отчего к горлу немедленно подступила тошнота:
— Найди полководца.
— Что с тобой случилось? — В голосе Винаты послышалась нехарактерная жёсткость, и Сонаэнь прикусила язык.
«Она притворялась слабоумной? Или она такая и есть? Или мне теперь всегда будут мерещиться тройные игры и обманы, спрятанные в обманах?».
— Мне стало дурно, — выпалила леди Орта, закрывая глаза и пытаясь улыбнуться, — пожалуйста. Позови его.
— Его не пустят, — лицо Винаты вновь сделалось безмятежно пустым и бессмысленным, — мы на рассвете уйдём.
Сонаэнь откинулась назад и закрыла глаза. Пока что всё — за исключением беседы с Латаленой — шло по плану Ниротиля. Теперь нужно было дождаться, когда Снежана Элдар останется одна, и обманом или силой увести её. О том, как они выберутся из Посада, полководец велел не задумываться, сообщив, что это его забота.
И Сонаэнь могла только надеяться, что удастся выполнить оставшуюся часть дела без препятствий.
В Тило и его воинах она не сомневалась ни минуты.
***
Два года назад
Все лгали. Лгали безбожно и зло доктора, повитухи и магистры, учебники и учёные, подруги и родственницы. Но больше всего подвело собственное тело — Сонаэнь могла поклясться, это было что-то искусственное, наведённое, вроде колдовства, порчи, проклятия.
Второй ребёнок должен рождаться иначе. Как? Она не знала; но иначе. Она должна была знать признаки, правильно рассчитать срок и уж точно не пропустить начало схваток. И, Бога ради, они просто не могли быть настолько болезненными и частыми с самого начала.
Но главное — Тило должен был, подобно остальным мужьям, ждать где-нибудь… где-нибудь, где угодно, подальше.
Только не препираться с ней, сидя рядом, вскакивая, мечась по комнате, ругаясь с повитухами и умудряясь испортить даже этот день присутствием.
— Зачем тебя понесло на рынок! — кричал он, хватаясь за волосы и зависая над родовой койкой и ею, корчившейся от боли. — Ты могла послать слуг! Ты могла позвать кого угодно…
— Дышим, дышим, госпожа, — игнорируя всё на свете, мило щебетала повитуха над ухом, но Сонаэнь большую часть дыхания расходовала на спор:
— Я — ах! — хотела… ты… — она хватила воздух ртом и поспешила ухватиться за спинку кровати, — запер меня в доме, как в тюрьме… ах!
— Дышим…
— Мы в гарнизонном поселении, идиотка! — Тило стукнул кулаком в стену, осыпалась тонким ручейком непрочная глиняная штукатурка. — Здесь ты мишень, прежде всего!
— Мы можем поговорить в другой раз об… этом… ужасающем случае неповиновения? — Сонаэнь хотела его придушить, и, судя по взглядам повитухи, не она одна.
— Дышим, дышим, ещё немного, госпожа!
Настал ужасный миг, когда она хотела сдаться, — так было прежде, когда она рожала Нарта, но тогда вокруг было достаточно лекарств, госпитальеров, опытных женщин, и, одурманенная, Сонаэнь почти не чувствовала ни боли, ни страха.
Но теперь Тило взял её за руку, помог подняться, и дышал вместе с ней, и остался до конца — бледнел, краснел, но оставался.
И даже если она не готова была признаться никому — и некому было, — но, без слов глядя на его взволнованное, сосредоточенное лицо и сжимая крепкую мозолистую руку, леди Орта находила новые силы для продолжения битвы.
На этот раз не было родильной горячки. Не было суетящихся служанок и госпитальеров. Никто не листал книги по анатомии. Не было бури, ни тучки на небе. Даже тени испугались бы голоса Ниротиля Лиоттиэля, когда он прижал к себе младшего сына и издал яростный клич восточных войск, немедленно подхваченный всем гарнизоном под открытыми окнами.
— В народе моей матери это посчитали бы непристойным, — поделилась мыслями Сонаэнь утром следующего за родами дня, — тебя бы прогнали за дверь.
— Меня-то? — усмехнулся Ниротиль, не выпуская из рук новорождённого. — Посмотрел бы на них, кто бы ни пытался прогнать.
— И тебе… не… — она закусила губу, пытаясь облечь пережитое в слова, — не было отвратительно?
Тило вздохнул, возвращая ребенка в колыбель. Задумчиво постоял над ним.
— Знаешь Альмитти? Из пятой сотни асуров? — Он хмыкнул под нос. — В своё время мы звали её Железным Чревом. Повадилась рожать. В войсках! Четверых прижила, Бог один знает, от кого и когда. Другая бы померла, одного в поле родив, а этой всё нипочём…
— Но она не была твоей женой.
— Ты ходила за мной после той раны, — выпрямился Тило, гордый и неулыбчивый, — стал ли я отвратителен тебе из-за этого?
«Не из-за этого», — хотела — и не могла признаться Сонаэнь. Потому лишь медленно покачала головой.
Они не стали нежнее друг к другу. Никуда не пропали ссоры, ругань и иногда — с этим Сонаэнь не желала смиряться, но и побороть не сумела — рукоприкладство.