— Нет, дорогой. Я еду на Север.
Комментарий к Пролог. На берегу
;)
========== Волчья княгиня ==========
Дорога змеилась между холмов Лунолесья, растекаясь на десятки тропок, тропинок и едва заметных стежек в кое-где ещё примороженной зимой траве.
После отвоевания западного Черноземья караван-навигаторы зарабатывали состояния на прокладывании маршрутов: стоило пройти одному-двум дождям, и приходилось искать объезд. Караванщики постоянно рисковали жизнями: где-то по пути заседали разбойники или дезертиры, где-то — мятежные села перегораживали дороги. Иногда разливались реки, и необходимо было сделать крюк в сто двадцать вёрст в поисках более-менее проезжего брода или крепкого моста.
Спутниками Сонаэнь в путешествии стали такие же госпитальеры и миссионеры, двигающиеся на восток, — подозрительно сострадательные к спутникам и не мучающие их ежевечерним чтением толкований Писания и богословскими трактатами; трое мастеровых, мечтающих открыть столярную лавку где-нибудь в городах у границы Приозерья, и две семьи переселенцев, спешащих до первой пахоты и поры посевов обосноваться на новом месте. Большую часть времени их женщины занимали себя разговорами о хозяйстве и мужьях.
Всего спустя неделю у Сонаэнь начинали ныть зубы при виде их скучных лиц и пустых глаз. Бог, конечно, велел быть равно приветливыми ко всем, но никогда не говорил, что их при этом на самом деле следует любить.
Сонаэнь хватало на брезгливость в лучшем случае. Они были другие — и всё тут.
— Что ж у тебя, голубушка, детишек только двое? — с причитающей интонацией восклицала одна из крестьянок. — Мальчишки, да?
— Хвала Господу, сыновья, — зачем-то отвечала компаньонка. Сонаэнь не успела смерить её уничтожающим взглядом, потому что говорливая попутчица только ответа и ждала:
— Это оно хорошо, а только мрут детишки-то. Моих Бог прибрал троицу. А про запас, как говорят: живот болит, а родит… ты молодая, ещё рожай и рожай…
В Ордене учили дарить сочувствие и сострадание даже молчанием. В лучшем случае Сонаэнь хотела в такие минуты одарить ударом ножа в глаз.
Другая попутчица была совсем юной. Бесконечно влюблённая в собственного мужа, она чаще прислушивалась к тому, что он говорил у костра, блестя большими круглыми глазами, но иной раз появлялась у Сонаэнь, будто робея в присутствии более старших женщин. Эта компания не вызывала у леди отвращения, но по-прежнему нагоняла тоску.
Когда же караван покинули госпитальеры, стало не с кем поговорить. Сопровождавшие переселенцев всадники плохо понимали хину, новобранцы из её собственных стражей считали себя выше того, чтобы разговаривать с женщинами. Пусть даже и леди.
— Как выглядит граница? — полюбопытствовала Сонаэнь у поравнявшегося с паланкином воина. Всадник пожал плечами в неопределённом жесте:
— Никак не выглядит, госпожа. Да пусть госпожа не беспокоится. Далеко ещё.
— Когда мы окажемся на той стороне, нас встретят?
— Да пусть госпожа не боится.
Одинаковые ответы на важные вопросы бесили. Сонаэнь задумалась, понимает ли хоть один из воинов, выделенных ей в сопровождение, каковы были её годы на службе Ордена.
Ей довелось повидать полевые лагеря и то, что точно любого из новобранцев заставило бы испугаться.
Леди Орта вздохнула, устраиваясь в носилках удобнее. Хотя прошло всего лишь десять дней с расставания, она безумно скучала по сыновьям. Особенно по старшему. Ему было почти пять, её любимому мальчику, её Нарту, — и, думая о первенце, Сонаэнь ощутила знакомую боль в груди.
Младшего она могла любить чистой, опробованной любовью матери к детям; она могла отпустить тяжёлые мысли и сомнения — он был всего лишь ребёнок, маленький ребёнок на её руках или в объятиях нянек. Но Нарт был иным. Нарт был — всё: её неисполнившиеся надежды, безответная погибшая любовь к мужу, страхи. Нарт был живым напоминанием о тех неделях и месяцах, когда она его не хотела и по непонятной причине тянула с избавлением от беременности, словно, откладывая ещё на день, могла что-то изменить.
Нарт стал её местью, последним выражением ненависти к мужу; она не могла забыть Тило, когда ночью, тайно, явилась к нему, стоявшему с кочевыми войсками в степях. Помнила его руки на округлом животе, где вовсю билась новая жизнь, и отменить уже ничего было нельзя. Помнила отчаянное, испуганное выражение лица полководца Лиоттиэля, и вдруг, спустя долгие годы мук, всё изменилось в мгновение ока.
Внезапно у неё была над ним почти безграничная власть.
Нарт был этой властью. Нарт был её свободой. Залогом выживания.
Всего через год с ним придётся расстаться, с её золотым ребенком, — ему предстоит учиться быть мужчиной; уйти по пути отца, в войну, кровь, грязь и ненависть; но пока что, всё ещё, он её мальчик и Ниротиль не может забрать его.
День перевалил за полдень. Небо, с утра яркое, затянуло одной сплошной хмарью. Компаньонка в следующем паланкине отчаянно пыталась поговорить хоть с кем-то из сопровождавших леди всадников. Наконец кто-то из ведущих караван десятников объявил привал.
— Где устроится наш лагерь? — спросила первым делом Сонаэнь, когда паланкин качнулся и медленно, неровно опустился на землю. Молодой паренёк из сопровождающих неловко поклонился:
— Где прикажет госпожа.
— Где становище войск?
— Не имею знать, госпожа.
Леди Орта поморщилась.
— Разбивайте на возвышении. Лучше ветер, чем потоп, — кажется, скоро пойдёт дождь.
Новобранец помялся было, но всё же подчинился. Весенний ливень хлынул всего лишь несколько минут спустя.
***
…В дождь ей всегда хотелось спать. В тот раз, шесть лет назад, они стояли лагерем чуть восточнее и дожди были значительно теплее, летние. Охряные шатры в долине у реки были окружены веселящимися бездельниками, везде сновали торговцы и укрытые с головы до ног женщины-кочевницы — жён было не отличить от наложниц и тех и других — от спешащих продаться блудниц.
Сердце у Сонаэнь забилось быстрее.
Страха не было.
Она не видела Тило почти восемь лет. Восемь лет муж жил в не самых приятных воспоминаниях и в письмах. Писем было много, и со временем Ниротиль превратился из живого мужчины в неровные строчки, в которых он мог быть любым. Нежным, заботливым, доверяющим. Прорывались и тёмные его черты: подозрительность, вспыльчивость.
Но каким он будет на самом деле спустя восемь лет? Сонаэнь задержалась, обходя шатер по настилу. Комок в горле угрожал удушьем. Компаньонки привычно молчали. Наконец леди поправила вуаль и шагнула вперед — к распахнутому пологу.
В мечтах они встречались после долгой разлуки наедине. В реальности вокруг полководца собрались подчинённые. Линтиль, насколько могла видеть Сонаэнь, был безобразно пьян, судя по красному лицу и расфокусированному взгляду. Ясень, как всегда, одетый в безупречно вычищенный костюм, стоял за правым плечом полководца. Сам Тило опирался на трость одной рукой, второй держался за подпорку шатра. За занавесью, отделявшей спальное место полководца, острый взгляд Сонаэнь обнаружил женщину, бесстыдно развалившуюся на постели.
— Госпоже угодно что-то? — спросил наконец кто-то из воинов. Сонаэнь собралась с духом.
Подняла вуаль.
Никто не двинулся с места. Только Тило чуть склонил голову, и призрак слабой улыбки мелькнул на его губах.
— На сегодня мы закончили.
— А поставки, мастер…
— Все. Вон. Закончили на сегодня.
Воины покинули шатер, но Ниротилю пришлось повысить голос ещё раз:
— Гедати! Иди отсюда.
Красавица из-за занавески выбралась, похожая на длинноногую изящную газель. Медлительно, сознавая силу собственной красоты, прошлась по шатру, подошла к полководцу, наклонилась — он опирался теперь о стол обеими руками — поцеловала в щёку, скользнув губами к шее, — и безмолвно выплыла наружу. Чуть задержавшись у порога.
Сонаэнь не взглянула на нее.
— Наложница, — прокомментировал Тило, когда они остались одни, — и замучившие меня приятели её отца из племени Бигум. Заходи, госпожа моя. Располагайся.
Она молча повиновалась. Горло перехватывало от его вида.
В выцветших на солнце русых волосах она могла видеть больше седины. В уголках рта — новые морщинки. Тени под глазами. Заострившиеся черты лица. И всё же могла безошибочно угадать Ниротиля, каким он был, когда она впервые его встретила — ещё до войны, до ранений, до их брака.
Время исчезло. Казалось, не изменилось ничто вокруг, кроме неё самой. Если бы кто-то сказал Сонаэнь, что прошло восемь лет, она не поверила бы вестнику. Она бы не поверила, если бы кто-то сказал, что они вообще женаты.
— Я услышала, что ты болен, когда уже собиралась покинуть лагерь Ордена, — призналась Сонаэнь за столом. Ниротиль вежливо улыбнулся:
— И бросилась спасать меня? Похоже на тебя.
Она не удостоила это комментарием, лишь пожала плечами.
— Ты теперь мастер исцеления, — серьёзным тоном добавил полководец, — поздравляю. Это большое достижение, госпожа моя.
— Ты так думаешь.
— Я так думаю, действительно, — он усмехнулся, — мне тяжело видеть сестёр, что могут превзойти меня с мечом. Могу представить, как бесятся магистры, которых ты превзошла мозгами.
Сонаэнь расхохоталась. Слово за слово, разговор обрел лёгкость.
— Так ты болен? — полюбопытствовала она. — Почему не писал последние месяцы?
— Поранил руку, ничего серьёзного. Больше кашляю.
— Я посмотрю на руку?
Суставы были здоровы, как и кости, но Ниротиль зашипел и поморщился, стоило ей надавить в нескольких точках.
— Лекарства и повязки будут не нужны, — сделала она вывод, — обычные методы не сработают.
— Никаких шаманских заговоров, женщина.
— Я изучала лечение Силой.
— Я сказал, никакого колдовства! — Он нахмурился, отвернулся. Сонаэнь пожала плечами:
— Невежество я не лечу, Тило. Ты вправе отказаться.
— Ты надолго?
— Это от тебя зависит. Я здесь потому, что меня направили в госпиталь.
Это было не так сложно, как Сонаэнь ожидала. За годы с госпитальерами она повидала воинов. Встречались те, что из скромности отказывались от целительницы, предпочитая компанию своего пола. Но за все годы она не встретила ни одного, кто готов был бы рисковать ради скромности жизнью. Или, как в случае с её мужем, способностью к фехтованию.
К вечеру Ниротиль пригласил её сам. Перед тем, как прозвучал призыв на закатную молитву и зажглись зелёные фонари у шатров. Сонаэнь не потребовалось много времени, чтобы найти причину болезненности. Этому она научилась в Ордене почти сразу.
— Как ты это делаешь, сестра, — не удержалась от детского восторга наложница Гедати. Сонаэнь прикрыла глаза.
Она видела свет обоих. Тонкую розовую тень любопытной Гедати и серебристо-голубой кокон, окружавший Ниротиля.
— Это не колдовство. Это каждый может. Или почти каждый. Сила течёт везде. В живых существах она может изменяться. Портиться тоже.
— Это здесь она испортилась? — Рука наложницы легла на локоть полководца. Тило дрогнул, но смолчал. Сонаэнь открыла глаза. Ей стоило труда удержать улыбку.
Высокомерная Гедати была проста, как степная куропатка.
— Да. Ты чувствуешь? Со временем я научу тебя большему.
— Не верю я такому лечению, — пробормотал Тило подозрительно. Но руку не убрал.
Ужинали они втроём. Это было странное чувство, быть третьей лишней за столом с собственным мужем и другой женщиной. Но именно благодаря Гедати тёк непринуждённый, почти светский разговор. Кочевница оказалась бесценной собеседницей, умеющей разрядить обстановку, — а с Ниротилем любой разговор, даже самый невинный, и в лучшие дни напоминал перекрикивания из окопов. Даже в письмах.
Дождь постепенно усиливался. Сонаэнь задула свечу и взглянула на полководца.
Он только кивнул ей на койку в противоположном углу шатра:
— Желаю доброй ночи моей госпоже.
Наложница Гедати не сдержала торжествующего короткого взгляда, когда уходила с ним в постель за руку.
Возможно, она считала, что леди Орта предпочла бы быть на её месте.
***
Чем дальше они двигались на Север — тем чаще посещало женщину ощущение времени, повернувшего вспять. Ранняя весна юга обернулась тающими снегами поздней зимы. Но всё же к тому мгновению, когда путешественники достигли пункта назначения, тепло их догнало.
Как и предсказывали всадники и проводники, границы между королевством Элдойра и княжеством Заснеженья не обнаружилось. Никакой — ни верстовых столбов, ни указателей. Просто в какой-то день дома вокруг чаще встречались из бруса и брёвен, а не глины и камня, а встретившиеся путники говорили на сурте, а не хине.
Всё реже можно было увидеть знамёна Элдойра, зато обнаруживались незнакомые символы на копьях проезжающих воинов-волков. Многие из них не стеснялись останавливать путников безо всякого на то повода. Бесстыдство северян ограничивалось, вопреки ожиданиям Сонаэнь, тем, что они в основном метили деревья вдоль тракта, никого не стесняясь.
Очередной проводник — их сменилось пятеро — нашёлся у озера с удочкой. Если бы не свёрнутое знамя Элдойра, которым он прикрыл ведро с уловом, Сонаэнь в жизни не догадалась бы обратиться к нему за помощью. Оказалось, он ждал именно их поредевшую группу. Рослый, желтоглазый, рыбак смерил всю группу взглядом, не сулящим ничего хорошего, затем фыркнул:
— Значит, это новенькая. Четвёртая. Ты опоздала, девушка. Остальные ждут. Мы не можем представлять вас по одной.
— Дорога не близкая, господин.
— Боже, Боже, никаких «господ» здесь! — волк встряхнулся. — Посад близко; так вы поспешите за мной.
Сонаэнь сглотнула, когда увидела, что на мужчине, несмотря на всё ещё тающие в лесу остатки снега, не было никакой обуви. Волки; они не давали забыть о своём происхождении.
Вскоре приблизились обещанный посад и частокол, а затем показались и высокие, добротно срубленные ворота. На этом сходство архитектуры Заснеженья и южных городов закончилось.
Сонаэнь никогда не видела ничего, подобного посаду. Дома, сложенные из брёвен, возвышались над ней на несколько этажей. Из дерева же были мостовые, всё вокруг было, казалось, деревянным, украшенным резьбой или выжиганием. Некоторые дома — терема, как назвал их проводник, — все были в деревянном кружеве.