Времена дикости постепенно уходили в прошлое.
За пределами кочевых войск движение времени чувствовалось во всём. В разговорах крестьян. В манерах служанок. В том, что всё реже можно было встретить одонщиков, продающих объедки со столов господ, и много чаще — даже в самых малых сёлах — лавки готового платья, копирующего городскую моду.
Но Сонаэнь сомневалась, что едва оправившийся от Смуты Элдойр выдержит натиск севера, если разрозненные стаи найдут нового вожака и порешат идти с завоеваниями на юг. Она вздохнула и склонилась над письменным столом.
Выводы могли быть сделаны неутешительные. Полководцы не воспринимали её всерьез, и она не слишком верила, что Правитель лично прочитает письмо. Ревиар Смелый сообщал, что к приёму паломнической группы всё готово. Гвенедор Элдар ограничился коротким «Мы поняли» — в письме он звучал гораздо более надменным, чем был на самом деле. Магистр Ордена Госпитальеров сетовал на занятость и робко просил леди Орту «воздержаться от погружения в мирские беды».
В них было сложно не погружаться. Посад, прежде являвший собой образец провинциального городка, с его теремами и крытыми деревянными галереями, превратился в самопровозглашенную столицу безымянной державы. Враждебной державы. Поделиться соображениями леди Орта могла только с Ниротилем — во всяком случае, он, если и не согласился бы, всегда готов был её выслушать.
Но только он один. Сонаэнь не находила сил осудить воинов-ветеранов. В прежние времена они готовы были свергнуть короля Элдар и почти собрались сделать это, когда он сам отказался от трона. Последние годы трон занимал избранный Правитель — Гельвин отказывался именоваться «королём», и несмотря на это, его сына называли «наследником». Станет ли Правитель сопротивляться свержению, если в лицо ему будет брошено обвинение в узурпаторстве? На его ли стороне останутся полководцы и армии?
…Во внутреннем дворе было тихо; закрытые ворота блестели, смазанные наново; слышалось знакомые звуки кулачного боя — пыхтение, короткие вскрики. Сонаэнь выглянула вниз, отпрянула, застеснявшись. Боровшиеся были по пояс обнажены. Для северян подобное было делом обычным.
Как и то, что женщин и даже юных девиц не осуждали за любование дракой. У узорчатых перил на противоположной стороне Сонаэнь увидела Снежану и няньку Арису. Старая волчица ярко улыбалась. Княжна присматривалась к происходящему с любопытством.
Боролись внизу молодой вожак Вольфсон и сам Яре, защитник княжны. Оба, казалось, получали удовольствие — Сонаэнь видела, как оборотни скалятся, когда злились.
— Ты можешь бить сильнее, Немой! — весело гаркнул Вольфсон. — Такому здоровяку, как ты, должно быть стыдно…
Снежана взвизгнула от радости и весело захлопала, когда Яре одним мощным, тяжёлым броском опрокинул мятежного вожака наземь. Вольфсон не выглядел расстроенным. Бросив говорящий жадный взгляд на княжну, он, потирая запястья, поднялся и хлопнул стража по плечу:
— Цвет Севера под надёжной защитой; береги её пуще прежнего, и за меня тоже.
Сонаэнь осталась в уверенности, что леди Латалена не одобрила бы подобных вольностей в обращении с дочерью. Снежана улыбалась, прикрывая лицо краешком пёстрой шали. Нянька Ариса покачивалась всем телом, словно виляя хвостом.
Возможно, это она и делала.
«Волки. Понять их сложнее, — рассуждала Сонаэнь, ожидая очереди прислуживать леди Элдар, — но некоторым, кажется, удаётся». Леди Латалена невозможным образом находила подход к северянам.
Когда Сонаэнь сменила Ирзари, княгиня как раз принимала посетителей. Два дюжих большака — неразличимых между собой, — перебивая друг друга, сообщали подробности похода на юг из местности за рекой Валагой. Сонаэнь весьма отдалённо представляла, где находится Валага, а прибывшие упоминали, кроме реки, ещё Валажскую Топь, другие реки, озёра, леса — и у каждого камня на пути было имя.
Сонаэнь едва выдержала часы. Леди Латалена не выказывала никаких признаков усталости. Она улыбалась, расспрашивала гостей, блестящими глазами смотрела на Верена и лучилась энергией. И говорила.
— Ну, ты это, того, княгинюшка, — неуверенно, но с вызовом начал один из гостей-волков, — не серчай на нас, коли что не так, но — а как бывать-то такому? А?
— Я внимаю, — лучась искренней улыбкой сочувствия, пропела Латалена.
— И порубали мы, матушка, леса. Повалили, значит, на кругляк. А тропа завалена. Да и снежит. И сугробы. Дак мы их ну пилить. А тут те, дальние валажские. А мы-то ближние. И ну их валять. А они нас…
Латалена в самом деле внимала и вникала. Голос её оставался нежен даже с самыми примитивными, дикими, скучными гостями. Она находила нужные слова. Она сладко улыбалась. Сонаэнь сморгнула несколько раз, облизала пересохшие губы, задумавшись о том, что это была за женщина.
Если не сопротивляться осознанно, под вкрадчивый осторожный гипноз её голоса попадал каждый.
Сонаэнь снова моргнула — за стрельчатыми окнами смеркалось. Где-то куковала кукушка. Негромко звучали северные барабаны, так отличавшиеся басистым рокотом от ритмов кочевников. Пролетевшие часы ничем не отметили себя в памяти Сонаэнь. Холодок по спине сменился почти привычным онемением мыслей. Леди Орта не сомневалась, что леди Латалена знает, кто и зачем за ней следит, и ради собственного удовольствия неким неизвестным магистрам способом влияет на воспоминания и ощущения всех, на кого попадает мятежный взгляд глубоких чёрных глаз.
«Я схожу с ума рядом с Элдар», — думалось Сонаэнь, когда её место занимала отстранённая Вината. В тёмной галерее леди Орта едва не врезалась в укрывавшихся в темноте за шерстяным занавесом любовников. В мужчине она легко узнала Яре, стражника юной княжны. Женщина удивила куда больше.
— Не говори никому, — жалобно запищала любвеобильная Суай, прикрываясь обеими руками и тщетно пытаясь спрятаться за ничуть не смутившегося оборотня.
— Мне нет дела, — выдавила Сонаэнь, поднимая рукав вместо вуали к лицу, — но Суай…
— Ты меня не видела! Буду должницей, сестра-госпожа!
Из ниши раздалось глумливое женское хихиканье и глубокое грудное рычание немого здоровяка. Сонаэнь тяжело вздохнула, поспешно удаляясь. Как бы ни хотелось ей злиться на нерадивую фрейлину, слабую до мужской ласки, не получалось. Холодность Сонаэнь была результатом многолетних тренировок воли, а не природного отвращения.
Да и весна, с воркованием голубей под крышами и талой водой на улицах, принесла желание праздновать жизнь всем, не только волкам.
«Надеюсь, бедная Суай к своим троим детям не приживет четвёртого — полукровку».
***
шесть лет назад
Налёт случился внезапно. Казалось, несколько мгновений назад Сонаэнь взмыливала пену на волосах и старательно оттирала пятна на рубашке, а Гедати покрикивала на эскорт-учеников, проливших воду из колодца на пороге командирского шатра, — и вот уже в шее одного из них торчала стрела, а со стороны западных подходов к лагерю доносились мрачные вопли Бану Бишу. Это был налёт.
Сонаэнь почти не успела испугаться.
В степи налёты на стоянки случались достаточно часто. Гедати среагировала молниеносно: метнулась к леди Орте, ухватила за запястье, повалила наземь — покатилась сорвавшаяся с уха серьга, треснул тесноватый ворот платья.
Налёт не продлился долго. С противоположной стороны навстречу разбойникам бросились воины. Ниротиль был в первых рядах, как и всегда; в одной рубашке и босиком.
Крики Бану Бишу затихали вдали, а Тило уже оказался рядом с перепуганными женщинами. Он проигнорировал Гедати, ничего не ответил оруженосцам, сразу схватил Сонаэнь, как пустой мешок, приподнял, оторвав от земли.
— Ты в порядке? — Бледное его лицо выражало больше чувств, чем голос. — Найдите целителя!
Отговаривать Ниротиля было абсолютно бесполезно. С присущим упрямством полководец потребовал немедленно со всей дотошностью изучить здоровье супруги от бедного представителя Бану — только это был человек племени Бану Угенчи. Руки лекаря дрожали, когда он проверял пульс. Сонаэнь вытерпела осмотр и опрос — дрожал и голос бедного старика, которого она готова была пожалеть, — и всё это под немигающим суровым взором Тило, сложившего руки на груди и нависающего над кушеткой.
— Ну? — грозно поинтересовался полководец, когда лекарь покончил с осмотром и расчётами.
— Господин, ваша супруга совершенно здорова, хотя я вижу признаки обезвоживания и усталости, — на этих словах Ниротиль, щёлкнув пальцами, дал знак Гедати принести воды, — нет никаких причин волноваться.
— Только зачать не может, — фыркнул Тило себе под нос, и, к несчастью, лекарь расслышал и посчитал необходимым ответить.
— Господин, ваша супруга не может понести наследника по причине, далёкой от болезненности или неспособности зачать. — Сонаэнь задохнулась от возмущения, но лекарь, запинаясь, продолжил: — Должен сообщить, что, судя по состоянию суставов и кожи и оттенку белков глаз… она не испытывает… необходимого… удовольствия, без которого женщины вашего народа не могут…
Лицо Ниротиля потемнело.
— Еще одна бесплодная женщина? — с отвращением произнёс он. — Что за проклятие…
Сонаэнь видела, как пульсирует жилка на шее Ниротиля. Как сужаются зрачки тяжёлых серых глаз. Как он сжимает кулаки. Она затрепетала. Страх сковал горло.
— Есть возможность узнать точно, господин. Вам следует усовершенствовать навыки в исполнении супружеских обязанностей и позаботиться о восстановлении вашей мужественности…
— Такие вещи не стоит слышать моей жене, — на ильти произнёс полководец, но лекарь не замолчал:
— Но даже тогда, возможно, эта женщина просто из тех сухих стручков, чьи плоды только гниют…
Вероятно, он хотел сказать что-то ещё. Не было никакого сомнения, что это должно было быть нечто разумное. Так или иначе, вряд ли пожилой лекарь Бану Угенчи намеревался уйти из жизни именно так — сравнивая женские органы жены полководца со степными бобами.
Только свистнула, разрезая воздух, сабля, издавая характерный звук, и Сонаэнь закричала.
К счастью, кровь брызнула ей всего лишь на платье, а не в лицо, но и зрелища хватало — вот седовласый полулысый Бану Угенчи сидит на табурете у стола, и вот его голова катится по песку и циновкам шатра.
Воздух застыл в груди леди Орты, она не могла даже слышать своих отчаянных всхлипываний, она задыхалась, ослепшая, оглохшая от ужаса, онемевшая от страха.
— Сани-иль? — появилась, судя по взволнованному голосу, Гедати. — Са… сестра-госпожа!
Сонаэнь потеряла с её появлением сознание.
…Сны стали ещё более кошмарны, чем прежде. Теперь она не видела лица Тило. Он становился чем-то призрачным, огромным, серым, каменным и только там, где соприкасался с землей, тонул в крови. Просыпаясь, Сонаэнь начинала задыхаться, падая в тёплые руки Гедати.
На третий день после налёта Сонаэнь впервые погрузилась в транс-молитву.
Она преуспевала в медитативной практике, учась в Ордене. Сила с лёгкостью являла леди Орте свои потоки. Целью транс-молитвы никогда не были попытки управлять Силой — этого большинству обучавшихся было не дано от природы. Но способность видеть Силу, находить место в круговороте, понимать расположение элементов и действие законов — вот что успокаивало обратившихся.
Храмы после войны за Элдойр отстраивались, как и школы, и, несмотря на вспыхивающие религиозные восстания — храмовники, еретики-огнепоклонники, многочисленные секты, — учение Единобожия и его практики распространялись и возрождались в Поднебесье.
Ниротиль, сколь бы скептически ни был настроен к любого рода ритуалам, уважительно относился к молитвенному обряду. И всё же в его присутствии Сонаэнь едва не прервала — что было запрещено — транс-молитву.
Звуки благостного утра, пение у костра, запах огня, весёлые истории, сталь и дублёная кожа — все подёрнулось пеплом и развеялось, когда Ниротиль появился в пространстве. Сонаэнь чувствовала его спиной, затылком, всем телом.
Завершив молитву, она не поднималась с циновки, замерев в ожидании. Каждая жилка, каждый нерв был натянут, словно струна лютни, — вот-вот порвётся.
Он захочет от меня чего-то — он что-то скажет — он ударит — он убьёт…
Сонаэнь открыла рот, чтобы произнести положенные слова приветствия, но они не поддавались. Она просто не могла их найти в себе. Тило заметил и прокомментировал:
— Ты который день молишься. Ты не ела. Почти не спала. Прекращай.
Он сел на циновку напротив, наклонился к ней. Сердце, казалось, перестало биться где-то в горле. Выражение лица Тило не изменилось. Он моргнул. Отодвинулся чуть — тесьма от молитвенного коврика скользнула между ними. Сонаэнь опустила глаза на неё, задумываясь отстранённо, не нуждается ли он в стирке.
— Говори, — потребовал он второй раз, — что тебя напугало?
— Ты убил его, — сквозь зубы единым выдохом прошипела она. Тило поморщился:
— Я многих убивал. Ты видела смерти хуже. Что причина твоему состоянию?
— Он сказал правду, и ты убил.
— Правду о чём? Он оскорбил тебя — передо мной.
Тяжело было даже дышать. Она ждала окрика, удара, ругани, чего угодно. Но Ниротиль только смотрел сверху вниз, обеспокоенный и будто слегка напуганный.
— Ты действительно чем-то больна? — наконец спросил он уже менее уверенным голосом.
Сонаэнь закрыла лицо руками и покачала головой. Удара всё ещё не последовало.
— Значит, я убил этого ублюдка за ложь и клевету на мою жену, — с призраком удовлетворения послышалось от Тило.
— Мало ли дураков говорят обо мне! Это слова!
— Ты не лишишь меня удовольствия этого воспоминания. — Ледяное лицо Ниротиля обрело выражение, которое Сонаэнь не могла прочитать, — но оно завораживало и пугало. — Можешь считать меня больным ублюдком, леди Орта. Но я бы убивал таких, как он, десятками и не раскаялся.
— Ты никогда этого не делаешь, — пробормотала она в пальцы, старательно сдерживая слёзы.
Тишина была ей ответом. Тило молчал. Тихий, почти что смиренный, глядящий сквозь неё и сквозь само время. В то пространство и тот день, где он раскаивался, очевидно.
Но он ничего не произнёс перед тем, как уйти.
Ночью он не пришёл. Зато явилась Гедати — пахнущая степной полынью, незнакомыми ружскими духами и сладким дымом дурмана. Её ласки успокаивали, но не давали освобождения. В этот раз Сонаэнь отвечала взаимностью опытным прикосновениям наложницы. Это было похоже на молчаливый договор между обеими. Получать удовольствие и хрупкое подобие взаимной поддержки там, где это возможно.