И всё же вскоре даже смелые ласки Гедати скорее душили, чем радовали.
***
Позже, ночью, на берегу Гремши, Сонаэнь пробирается в зарослях рогоза и камышей и сталкивается на любимой части берега с Тило.
Он плачет.
Это почти так же уродливо, как его грубые руки, оставляющие синяки на теле. Она знает, что это он делает не нарочно, но красоты от знания не прибавляется. И всё же сейчас полководец плачет, глядя на реку: на противоположной стороне дрожат огни стоянок, блеют изредка тревожные овцы, а запах приносит ароматы праздника.
Холодный блеск луны делает его волосы сплошь серебряными, хотя седины в них всё ещё меньше половины — но больше, чем должно быть в его возрасте. Шрамы на щеке темны на бледной коже.
Внезапно Сонаэнь снова двадцать с небольшим — как когда они повстречались. Страх не поглотил её полностью. Всё ещё она может притворяться, что боится его, — как подобает искренней, верной жене. Невозможно бояться того, что плачет перед тобой. Невозможно, даже когда он оборачивается, чувствуя обострённым восприятием воина слежку.
— Что? — говорит он слабым, чужим голосом. — Почему ты не в постели?
Должно быть, это луна и ружский дурман заставляют её выпалить:
— Гедати там.
Добавить «в моей постели» нет нужды; язык ильти достаточно богат, чтобы это можно было понять из простого «там». Слёзы мгновенно исчезают из глаз Ниротиля, он вытирает щёки рукой, вздыхает и говорит, тихо, но уже спокойно:
— Я знаю, — и спешит добавить, склоняя голову — чёлка скрывает его лицо, низко падая:— я сам её к тебе отправил.
Восемь лет назад Сонаэнь задохнулась бы от ужаса, возмущения, отвращения. Могла бы ударить его по лицу. Но спустя годы в Ордене разум быстр и свободен от многих сложных эмоциональных конструкций, ненужных оков морализаторства. Последним вторгшимся чувством был физический страх увечья. И источник страха минуту назад рыдал на коленях на берегу реки, залитой лунным светом.
Сонаэнь не знает, как именно, но она оказывается на коленях с ним рядом. Её ладони — на его висках; под левой чувствуется вмятинка старого шрама.
— Возьми другую.
— Не хочу другой, — прозвучал шёпот в ответ. Сонаэнь теряется:
— Почему? Возьми хорошую. Такую, которая родит тебе детей. Которая будет любить.
— Мне ты нужна, — срывающимся голосом отвечает он, глядя больными глазами, не моргая, и вес слов прибивает к земле, обездвиживает.
С противоположного берега реки доносятся чьи-то крики, далекий вой степных шакалов, плеск водяного колеса. Под пальцами Сонаэнь, прижатыми к вискам Тило, часто и мелко бьётся пульс.
— Впусти меня, — мягко произносит она, Тило мотает головой, но рук её не отнимает, — я могу помочь. Я видела худшее.
Сонаэнь не умела проникать в мысли и делить их, как это делали старшие магистры или мастера Силы. Но и тех немногих техник, что были ей известны, хватило.
Гедати была права. Разум Тило был болен, Сонаэнь могла это почувствовать. Могла видеть, в каком бесконечном напряжении находится беспорядочный рассудок мужа. Она не могла исцелить его. Не могла заставить покой вернуться. Исцелённый — и Сонаэнь может видеть его — Ниротиль стал бы прекрасным супругом и никудышным воином. Сам Тило знал это не хуже. Всё, что может Сонаэнь, — обнять и прошептать, не убирая рук:
— Всё в порядке. Я понимаю.
— А примешь меня? — Слова звучат едва слышно, неуловимые, как степной ветерок в июльский полдень, и всё же она слышит и кивает, обнимая крепко и бесстрашно.
Ей ли бояться раненого?
Позже, размышляя о странной ночи, Сонаэнь с присущим хладнокровием отмечала странную последовательность событий, среди которых особо выделялась наложница в постели госпожи, сочно храпящая, и супружеская пара, нашедшая внезапное утешение и благодать своего союза в зарослях на берегу. Синяков с утра — а точнее, к обеду, когда Сонаэнь, отчаянно зевая, выползла из-под руки мужа к молитве, — прибавилось. Впервые это не смутило леди Орту — пока их никто не видел, конечно.
Да и тогда, когда их впервые застали, всего лишь несколько часов спустя, смущение слетело невесомой шелухой, оставив открытым нечто, чему она боялась никогда не подобрать имени.
…Она не хотела, чтобы эти две недели заканчивались.
Мир и жизнь должны были закончиться с ними.
Дыхание не могло продолжаться, когда время закончится.
Ниротиль не перестал быть собой. Рассудок напоминал об этом охотно, но Сонаэнь предпочитала не слышать. Любить полководцев никогда не могло быть лёгким. Сказки для глупышек можно было пустить на розжиг. В реальности был её муж — никуда не делись скверный нрав, придирки, сварливые разглагольствования и грубость. Но Сонаэнь, зная и понимая, не переставая быть зрячей, всё это видеть переставала.
Впервые за восемь лет их супружества она наконец в полной мере могла познакомиться с другой стороной Ниротиля Лиоттиэля.
И за один час на этой стороне она собиралась сразиться с целым Поднебесьем. С Туригуттой Чернобуркой и её воинской доблестью. С наложницей Хеза и её дочерью. С Гедати. Со всеми возможными и невозможными женщинами в жизни Тило, бывшими и будущими.
Она мечтала открыть рот ночью и задать вопрос, приковывая к постели взглядом, оседлав, как покорившегося жеребца: так ли с тобой хорошо всем остальным?
Но если он мог прочитать вопрос в глазах, то никогда не отвечал, потому что ночью они не произносили ни слова.
Но Сонаэнь знала. Знала, когда он не говорил, но смотрел, прикасался, осторожно — и всё же часто оставляя следы на тонкой коже. Внезапно рядом с Тило она нашла недостающие нити Силы, которые не научилась чувствовать за годы в Ордене.
— Просто слюбилось, — констатировала нелюбезно дувшаяся Гедати, лишившаяся внимания и хозяина, и его супруги-госпожи одновременно, — радуйся и цвети.
И Сонаэнь цвела.
Ей хотелось танцевать, петь и наряжаться. В степном лагере возможности были весьма ограниченны, но только не для жены полководца. Но сундуки с нарядами и отрезы новых тканей зачастую оказывались забыты, когда Сонаэнь обнаруживала Ниротиля тренирующимся с многочисленными эскорт-учениками.
Она отказалась от попыток рационального анализа и созерцательного бездействия. Ото всех практик Ордена и теорий магистров. Если это было ошибкой, она того стоила.
Всего две недели спустя после скомканного прощания, изнывая в любовной тоске в лагере госпитальеров и сочиняя очередное письмо на трёх дюжинах листов, Сонаэнь в глубине души точно знала, что носит первенца.
***
До отправления леди Латалены на юг в паломничество — и до выдвижения её новобранцев с армией в несколько тысяч головорезов, как подозревала Сонаэнь, оставалось не более двух недель.
Ревиар Смелый опредёленно находился в мороке, наведённом леди Элдар. Леди Орта не могла его винить и не переставала винить себя. Полководец Гвенедор заверял со снисходительностью всякого старого вояки, что Элдойр защищён надежно им лично и его войсками, а его кузина не настолько безумна, чтобы пытаться одолеть белый город с горсткой сброда. «И всё же, моя леди, я удвою гарнизон, раз уж вы так обеспокоены», — издевательски добавлял Гвенедор. Сонаэнь могла только стонать в голос, читая это. Как он смел так снисходительно обращаться с ней… она пережила не одну осаду! Она была женой полководца!
Не простушкой, в конце концов! Она знала, когда дело нечисто. Больше о помощи просить было некого. Оракулу Ильмару, отцу Латалены и бывшему королю, Сонаэнь не решилась бы писать даже о надвигающейся эпидемии чумы.
Никто из них не чувствовал и не видел возможной угрозы белому городу. Советоваться с фрейлинами представлялось в лучшем случае бессмысленным: Вината вряд ли смогла бы понять, о чём речь, Ирзари озабочена была возможностью наконец расстаться с опостылевшим девичеством, Суай — Сонаэнь могла только вздыхать.
Звонкий смех юной Снежаны с галереи чуть отвлёк посланницу Элдойра от мрачных мыслей. Яре, уже не таясь, не сводил глаз с растрёпанной Суай, маячившей в галерее. Снежана осталась предоставленной самой себе.
И Вольфсону, синеглазому разбойнику, что вышагивал рядом, не сводя с юной красавицы взор. Сонаэнь знала подобные взгляды. Память уколола её в сердце, постучалась незваной болью: некогда и она улыбалась стеснительно, гуляя по каменным галереям Флейи с Декой Лияри.
В Посаде камня почти не было. Гораздо больше — деревянной резьбы, кружев и инкрустации всех сортов древесины любых оттенков. Новый, недавно обжитой терем пах смолой, сухим морением и приятной свежестью живого северного леса. Но Сонаэнь сомневалась, что ноздри вожака Вольфсона раздувались из-за древесных ароматов. Особенно когда Снежана, застенчиво улыбаясь, стояла против него так близко, что почти оказывалась прижата к его груди.
Бабка Ариса любовалась молодой парой с явным умилением. Сонаэнь вздрогнула от звуков её хриплого голоса рядом.
— Ох хорош. Ох хорош. Нашей ласточке дорогой друг, голубком смирным на локоток сел, — нараспев проговорила старая волчица и одобрительно поцокала языком, — загляденье.
— В Элдойре подобные вольности не одобряются, — заметила Сонаэнь. Волчица стрельнула кислым взглядом в леди:
— Мне ли не знать. Матушка-княгиня дичилась не год и не два, пока привыкла. Батюшка мои деньги, сколько сам подарков ей перетаскал, какой парчи, какие льны, какие шелка. Тьмы! Расписных ларцов, сундуков, утвари золотной, утвари медной, любых мехов. Прибредёт, бывало, как битый пёс, к порогу, а она и не глянет.
Сонаэнь поморщилась, но старуха продолжала свои откровенные речи:
— А погляди-ко теперь на него. Всё там же, сидит, язык свесил, любуется. Мой-то старик, не гневайся, покойничек, в могилке смирно полёживай… мой-то, когда бы я затеяла этакую круговерть против собственной родни — хоть и пуще смерти не хотел он ихней породы рядом! — мой-то меня бы гонял от печи до ворот, до вороньего погоста и обратно семеро семь раз, пока не одумаюсь.
Ариса перевела дыхание, подняла выцветшие голубые глаза на леди Орту. Зазвенели траурные подвески на её простом лиловом платке, завязанном тремя узлами надо лбом.
— Я ведь была, когда он её привез, — глаза волчицы потемнели, затуманенные воспоминанием, — дюжина коней, десяток молодчиков, вот и свадебный поезд весь был. Подводит ко мне — а она как кукла ярмарочная, замоташка вся, укуталась, безликая. Говорит: «Тётушка, не гневайся; вот, взял себе жену. Теперь в дому она хозяйкой быть должна по правде». А я что? Дома того было — два кола вбито, рогожей покрыто. Через реку он её перенес, тряпки в воду побросал, переодел, и вокруг огня обошли — можно и под рогожею, жить-то…
— Княжне не понравится жизнь в Элдойре, — пробормотала Сонаэнь, наблюдая, как льнёт Снежана к Вольфсону. Он тоже не сводил с неё глаз. Руки их были сплетены на локте молодого вожака, но о чём волк шептал девушке на ухо, нельзя было расслышать. Только догадаться.
Старуха умилённо причмокнула, словно через непреодолимое расстояние в два этажа целуя молодую пару.
— А что там делать ей, голубке? — ворчливо ответила она. — Не надобно и собираться…
Сонаэнь не успела как следует поразмыслить над словами няньки Арисы. От ворот послышался рокот. Затряслись скобы. Переглядывались полупьяные привратники. Леди Орта едва не упала без чувств, когда с внешней стороны ворот послышался знакомый грозный голос с привычным слуху лёгким акцентом кочевнического ильти:
— Открывай, воронье мясо!
— Тебя, братец, не звали в гости, нечего ломиться… погоди, хозяев спросим.
— Здесь моя жена, собачье ты отребье, дай дорогу, или она проляжет по твоим костям.
— Погоди, уже иду… — Привратники дали знак стражам.
— Дай только войти и я тебя размажу.
— Уже ищу ключ!
Если стражники и планировали скрутить незваного гостя, когда он войдёт в ворота, их планы потерпели полный крах. Стоило ключу сделать один оборот в замке, створки распахнулись, сметая незадачливого сторожа в сторону. Сонаэнь обнаружила, что старая Ариса поддерживает её за руку. Это странно чувствуется: волчица ниже, старше на целую вечность. И ощущение её старческой морщинистой руки чуждо и странно.
Но ничто не странно так, как высокий воин в серых запылённых одеждах, распахнувший ворота и разметавший одним движением оробевших внезапно стражников, словно могучий поток разрушил хлипкую плотину хуторской мельницы.
— Будь неладен хозяин этого дома! — вместо положенных приветствий закричал полководец Ниротиль, обнажая блестящую саблю. — Выходи и верни мне мою жену немедля!
========== На переправе ==========
Верен за спиной леди Элдар недружелюбно скалился. Держан Вершинский и его молодцы в зелёных кафтанах щурились из угла всей стаей. Вольфсона не было — должно быть, прогуливался где-то со Снежаной, улизнув из-под бдительного ока няньки Арисы.
Фрейлины испуганной стайкой приютились за спинкой кресла Латалены. Резное, из светлого дерева, оно вполне сошло бы за трон, как и восседавшая в нём женщина могла притвориться королевой всего Поднебесья. По белому простому платью без вышивки и украшений рассыпались волной распущенные чёрные волосы.
И леди Элдар была без туфель. Без чулок. Из-под подола выглядывала босая ножка. Никто из волков не обратил ни малейшего внимания на неподобающий вид, в котором княгиня Элдар появилась перед гостем.
Стоя за ней, как звери за вожаком, они смотрели не на неё, но на её врагов.
Сонаэнь привыкла к особому состоянию, в которое приходили все поголовно, когда принцесса Элдар говорила или появлялась в пространстве. Волны Силы, расходящиеся от неё, никого не оставляли без преображения. Она подчиняла — чаще вкрадчиво и осторожно, но Сонаэнь сталкивалась с Силой принуждающей.
Тем удивительнее было понять, что на Ниротиля влияние определённо не распространялось. Чистое белое сияние его гнева раздувало обволакивающий голос принцессы Элдар, как степной ветер — туман оазиса.
— Я здесь из-за тебя, Солнце асуров, — начал, не сбавляя оборотов, Ниротиль, — и вижу, что не был обманут, когда получил весть о твоих деяниях. Они недопустимы — так считает Элдойр.
— Я полагаю, — мягко зазвучала в ответ Латалена.
— Ты собираешь армии.
— Вероятно. Раз ты так говоришь, полководец, — приветливо, не обнажая зубов, улыбнулась принцесса Элдар. Чёрные глаза сияли от удовольствия. Сонаэнь знала породу придворных дам, умевших наслаждаться играми. Леди Латалена определённо наслаждалась вдвойне опасной игрой: на кону стояла не репутация, супружеская верность или расхожая сплетня.
Ниротиль не глядя расстегнул плащ и сбросил на руки Сонаэнь. Как бы она ни боялась Латалены — и теперь могла признать страх, — в присутствии Тило страх померк. Рядом с ним сложно было бояться кого-либо ещё.