— Боже… Что ты только в таком месте делаешь… Извини, малыш, я должен был лучше смотреть, куда иду, — кое-как переборов первое удивление, не вовремя вспомнив про собранные по этажам слухи о некоем кровожадном дьяволовом ребенке, при здравом рассуждении никак не могущим быть ребенком этим — чахоточным и малокровным, — с мягкой перековерканной улыбкой выговорил Уолкер. Отдышавшись, шагнул навстречу, присел, помявшись, на корточки, попытался было протянуть руку, наигранно бодро и ласково позвав: — Давай-ка помогу тебе подняться. На тебе и без того места живого, кажется, нет, а тут я еще…
Где-то тут первую секундную связку переклинило, прорвало: колесики, шестерни, отполированные до блеска зубчатки, крохотные белые пилюльки, фарфоровые иголки, пинцеты, часовые щипчики, мотки медной проволоки со звоном и дребезгом рухнули в пропасть их незадавшихся с самого начала отношений, саданули по ушам, ввели Аллена в глубокую заморозку искреннего недоумения, и мальчишка, ощерив зубастый ротик, вспенившись почерневшими прибойными глазищами, отпрянул от него взбешенной маленькой чумкой.
Будто военнопленный, впервые повстречавший главнокомандующего захватившего вражеского штаба, звереныш отполз на плоской тощей заднице, неуклюжим головастиком перебирая подбитыми спичечными ножонками. Зашуганно покосился себе за спину, потом — снова на Аллена, после чего прищурил сузившиеся глаза, шумным порывом взвился на ноги и, ухватившись для пущей надежности за обжигающую снегом стену, неоправданно злобно рявкнул:
— Ты что вообще тут делаешь?! И сам ты «малыш», сучоныш! Идиот чертов! Чудик! Дурачина неотесанный! Смотри, куда прешь, когда шляешься здесь, не все же до твоего роста вымахали! И почему… почему я не видел твоей паршивой морды прежде?
Аллен, критически за происходящим не поспевающий, остолбенело сморгнул, проглотив вместе с пересушенной слюной и все более-менее адекватные слова: если бы мелкий поганец выглядел чуточку постарше, он бы ответил ему в том же духе, да и любому другому в другой ситуации ответил бы так же, наплевав, сколько ему там стукнуло лет, только вот конкретно с этим детенышем отчего-то ничего подобного не получилось — не поднялась ни рука, ни язык.
— Потому что… я здесь впервые, полагаю…? — разбито отозвался он, всё еще сохраняя на губах след покусанной шаткой улыбки: пусть и нервной, пусть и беглой, пусть и больше для «просто так», чем хоть сколько-то настоящей. Приподнял руку, подергал себя за крестообразную золотую серьгу в левом ухе, черт знает где и черт знает когда подхватив дурную приевшуюся привычку таким вот сомнительным способом успокаивать разрушающиеся нейроны. — Я тоже не видел тебя прежде, но это не значит, что из-за этого я должен налетать на тебя с оскорбленными криками, не думаешь? Хотя налетел я, конечно, иначе, так что, признаю, заслужил.
Мальчишка, кнопочкой внутреннего напряжения переключающий цвет глаз между мраковой бездной и чахлым рассветом, не то удивленно, не то недоуменно приоткрыл замешкавшийся рот. Покосился полнящимся подозрением реснитчатым прищуром, неуютно перетоптался с ноги на ногу и, не то гордо, не то брезгливо, не то смятенно отвернув лицо, цыкнул кончиком языка, хмуро да нелюдимо буркнув:
— Ну и? Чего ты тут делаешь, скажешь уже? За мной приперся, что ли? Мне никто не говорил, что кто-то из вас… сменится…
Теперь он выглядел неуверенным, потерянным, и Аллен, по жизни своей не особенно — честно же не особенно — любящий лгать, но волей обстоятельств постоянно вынужденный этим заниматься, неопределенно повел головой, рисуя ответом ни да ни нет.
Самым страшным во всём этом было то, что мальчишка смотрел на него с плохо прикрытой затаенной мольбой, чего-то несмело дожидался, вместе с тем ненавидя весь свой замкнутый мирок за то, что он заставляет его так трусливо верить в написанные для пустоголовых дурачин сказки. Драл зубами губы и, кажется, готов был вот-вот разреветься, хоть Аллен, сам когда-то бывший зубастым маленьким зверенышем, и хорошо знал: такие, как они, не ревут, даже если им очень-очень больно.
— Ну… допустим…
— Чего «допустим»? Можешь ты нормально говорить или нет, идиотище? Я тебя не понимаю совсем! Ты это специально делаешь, да? Поиздеваться надо мной хочешь?
— Допустим… что пришел я… за тобой, — на пробу брякнул Аллен, совсем не обижающийся на колючий и грубый язычок, один дьявол знает где понабравшийся столько бродячих вульгарных словечек…
И в ту же секунду яснее ясного понял, что просчитался, ошибся, ответ дал в корне неверный.
Мальчишка, быстро переварив услышанное, ощетинился в загривке колкими пуховыми волосками, покрылся блеклой шлифованной злостностью. Отшатнулся, чертыхнулся, тут же сплюнул к ногам опешившего Уолкера метким сгустком слюны. Грязно утер кулачком губы, после чего, обернувшись готовой рвануть пружинкой, жестким солдатским шагом пробился мимо хлопающего глазами Аллена, с остервенелым чувством вмазал тому острым локтем в бедро и уже на ходу, не поворачивая головы, с пеной у рта рыкнул:
— Никого еще более тупого они прислать не могли? Считают, будто я настолько дерьмо, что со мной даже такой вот идиот теперь справится? Ну?! Что ты там застрял, проклятый седой придурок? Тащи сюда свою задницу, веди меня, куда всем вам нужно! Или думаешь, что я сам пойду?!
— Нет… не думаю… я просто…
Чем дальше, тем больше Аллен погружался в усугубляющееся замешательство, не имея ни малейшего понятия, что ему следует делать, как выпутаться из собственного неудачного вранья и куда эту сумасшедшую мелюзгу отвести, чтобы она, наконец, уже хоть немного успокоилась и нормально с ним поговорила.
— Я, чертов ты безмозглый кретин, вообще туда возвращаться не хочу! И кто бы на моем месте захотел, а?!
— Постой… Погоди, я… Да погоди ты, я же вовсе не…
— Считаешь, что это такая ерунда? Вот сам бы и попробовал хоть раз сдохнуть! Какого хрена никто здесь не понимает, что сдыхать больно и страшно, даже если ты потом как будто воскреснешь снова?! А если вдруг не воскреснешь? Что тогда? Сколько ваш идиотский Бог будет это терпеть, тупые вы люди?! Вот увидишь, что однажды ему надоест жать свою кнопку и возвращать меня обратно! И тогда я уже с концами сдохну, понятно тебе?! Черт…
То ли решив, что слишком много лишнего наговорил, то ли попросту окончательно разбесившись на так и продолжающего торчать в биостазе бесполезного болвана со шрамованной рожей, мальчонка резко смолк, стиснул пальцы, перешел с шага почти на рысящий бег, слепо налетая на стены, отталкиваясь костяшками-локтями и уносясь прыткой маленькой крыской вверх по коридору. Заслышав за спиной торопливые и широкие догоняющие шаги, посчитал, наверное, что недалекий заторможенный чужак соизволил, наконец, заняться своей проклятой работой, а потому скорость заметно и понуро сбавил, грубо зашаркал подчинившимися ногами, сгорбился в худом позвонке…
И с брызнувшим через кромку глаз изумлением вскинулся, когда седой, налетев со спины, ухватившись за левое запястье, легко обхваченное и сжатое двумя крепкими жесткими пальцами, вдруг дернул его, требовательно остановил, чуть всю руку не вывернул, наклонился на прежние корточки, уставившись в глаза так серьезно и так белым-бело, что у мальчишки не нашлось слов незамедлительно отправить его к черту или еще куда-нибудь по излюбленному, назубок заученному адресу.
— Ч-чего тебе…? — непослушными губами осторожно, запинаясь, выговорил он. Скосился, туда и сюда меняясь в гримаске, на пойманную руку. Слабо-слабо той пошевелил, но пробовать освободиться не стал, оставив, как есть. — Чего тебе всё от меня нужно, чудила…? Обычно никто так себя… не ведет. Просто берут меня, тащат, оставляют там, закрывают дверь и всё…
— Я… — Аллен всё еще хотел произошедшее хоть как-нибудь объяснить, но вместо этого по-новой растерялся, не к месту и не ко времени подумал, что ему, оказывается, показалось, и лицо у мальчонки вовсе не дерновое да белое, а гладкое, покрытое разбавленной с березовым соком гуашью, как у дорогой китайской куклы. Кожа — будто разведенная с молоком эмаль телесного цвета, бело-кремовая, нежная, короткий нос с трепетными розовыми ноздрями, обведенный голубоватой тоской опущенный рот. Приглядевшись пристальнее, ближе, Уолкер вдруг ясно осознал, что так нелепо и так по-дурацки ошибся и еще кое в чём: под распахнутыми глазами, заточившими в себя затравленность пережившего слишком многое немощного старика, собрались влажные темные мешочки, веки припухли, отчетливо помня привкус недавно пролитой соли. — Послушай. Не стану лгать, будто понимаю, что здесь у вас происходит, но…
— «Но»? — нетерпеливо поторопили его.
— Я вовсе… как бы это поточнее объяснить… не собираюсь и не собирался никуда тебя вести. По крайней мере, уж точно не туда, куда ты так не хочешь — а я вижу, что ты не хочешь — идти, — торопливо и скомканно закончил он, страшась вконец запутать и без того перегруженного, кажется, мальчишку.
Тот несвязно шевельнул губами, открыл и снова закрыл рот; точеное личико сбавило резкость, угловатость, одичалые животные черточки, сделавшись полуспокойным, наивным, невинным, точно по-своему охваченным искусственной амнезией на заданный промежуток подходящего к финишу времени.
— Тогда что ты… пытался… пытаешься сделать… со мной?
— Я… так уж вышло, что я и сам с этим толком не разобрался, но я… — он нервно и вяло дернул уголком губ, невнятно пожал обтянутыми формой плечами. Взъерошил себе на макушке волосы и ненароком мазнул глазами вниз, впервые вдруг заметив, что на тугих марлевых бинтах, сковавших худенькие мальчишеские ноги, розовым марганцем просвечивают растекающиеся прямо сейчас, в этот чертов момент, влажные пятна, вялыми тряпичными каплями сползающие к лодыжкам и парусиновым черным туфлям на плоской балетной подошве. Внутри от этого зрелища мгновенно похолодело, треснуло крохотными микрочипчиками, загудело сбойнувшей опожаренной системой и почти-почти взорвалось. — Эй… постой-ка… Откуда это у тебя…?
Мальчишка как будто бы его не понял, нахмурил брови и прицокнул пересохшим языком, с зябкой неприюченной брезгливостью поглядел вниз.
Практически тут же побелел и попытался отпрянуть на безопасное расстояние, едва сообразив, что дурная седая морда собиралась сделать, но не успел; Аллен, первым протянув руку, крепко ухватился за тощенькую голень, тоже без всяких проблем стиснув ее в ладони, потер подушечками пальцев, словил на кожу просачивающуюся через марлю грустную и теплую кровь.
— Эй… Эй, ты…! А ну быстро выпусти меня! Разожми свои лапы и выпусти меня…! Какого черта ты удумал вытворять, маньяк двинутый?! Отпусти! От…
— Замолчи и прекрати дергаться! С какого такого дьявола я должен тебя отпускать?! У тебя же все ноги в крови, идиотище, а ты разгуливаешь здесь в таком виде и еще и ломаешь комедию, будто всё в полном порядке! Будто всё так и должно быть!
Мальчишеская ручонка, только-только намеревающаяся ухватиться за клок высеребренных волос и основательно, если понадобится, тот ощипать, так и застыла в воздушном вакууме, распахнув дрогнувшие пальцы-гребешки.
Неприкаянно мечущиеся глаза, поймав чужой фокус и не отразив, а впитав потустороннее дождливое серебро, замерцали индиговым полонием с радиоактивными урановыми прожилками.
— И… и что с того, что они в крови…? — недоуменно переспросил он. Он действительно не понимал, он привык, что выпущенная кровь — самое приевшееся, самое обычное для его мира явление, куда даже обычнее, чем когда она сидит внутри, как у других, а не льется да щиплется снаружи. Он правда к этому привык: зажила рана — значит, самое время ударить по шраму раной новой, бесконечной в бессмысленной повторяющейся череде. — Это… ну… нормально же…
— Ты издеваешься надо мной, я не понимаю? В каком месте оно может быть нормальным, болван?! — скривив губы, неожиданно злостно рыкнул странный седой чудила. — Не вижу ни черта нормального, ясно? Из тебя ее такими темпами сейчас вытечет больше, чем в тебе вообще есть! — Руки, обретя слишком большую наглость и слишком большую власть, ухватились стянувшимися железными пальцами за плечи, подмяли мясо и поддавшуюся тонкую кость. Оставили, наверное, смачные багряные синяки и, вконец рехнувшись, притиснули распахнувшего губы ребенка к груди, чтобы снова — глазами в глаза, безбожно проигрывая на первых двадцати секундах навязанных сжигающих гляделок. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что здесь происходит. Что они делают с тобой. Понял? Рассказал немедленно, честно, во всех подробностях и нюансах, а я пока попробую что-нибудь с твоими ранами сделать, только постой спокойно и…
— Атанде! Немедленно уберите от него свои руки! Проект «Юу» в данный момент уже должен был находиться в экспериментальной комнате, а он, оказывается, вот где пропадает… Что, будьте любезны сию же секунду объяснить, здесь вообще происходит?
Они все-таки прятались здесь, эти скотские машинки, эти грязные датчики, эта адова аппаратура, привезенная из такой же адовой кухни: бесшумные тени, бесшумные уши, бесшумные люди, вовсе не похожие на людей; Уолкер понятия не имел, откуда эти трое взялись, когда успели появиться, прошли ли долгие и звучные незамеченные метры или поднялись из-под разверзшейся под ногами земли, давно сросшись с окропленными кровью живыми стенами — теперь они просто здесь были, просто стояли над ним, просто хмурили заболевшие сердечным недугом глаза, поднимали наклеенные на стерильные лица врачебные обеззараживающие маски. В голове же вертелось дряхлым заведенным веретеном, ткущим больную парчу из рассеянного по полю ветра: «Юу, проект Юу, проект, проект, Юу, не человек, а чертов безголосый образец»; руки, нервозно подрагивая, стискивались на тонких обхваченных плечах, мальчишеское тельце рядом твердело, кровь продолжала выливаться, капать, бежать.
Аллену хватило всего одного беглого взгляда на окаменевшую детскую мордаху, чтобы увидеть почерневшие провалившиеся глаза, чтобы почуять близящийся ход новой крестовой крови, чтобы понять: о Боже, он просто дурак.
Дурак, дурак, такой невозможный, неизлечимый, страдающий проказой слепой наивности нелепый дурак.
Конечно же, кровь — это «нормально», конечно же, всё происходящее здесь — совершенно нормально тоже, когда человек с рождения — давно уже никакой не человек, когда для становления одной из особей своего вида отныне нужно появиться на свет в исключительных подобающих условиях, вселиться заблудшей господней душой в нужное, а не забракованное тело и ни за что с выбором не прогадать, если не хочешь познать участь еще более страшную, чем сумеет показать хозяин ночных кошмаров, червовая химера червового кровавого парфюмера.
— Предпочитаете, стало быть, отмалчиваться? Это вы зря. Мой вам скромный дружеский совет: либо отвечайте, и отвечайте правду, либо хотя бы уберите от нашего бесценного образца ваши немытые руки — проект «Юу» обошелся нам в слишком дорогостоящую цену, чтобы позволять кому попало притрагиваться к нему. Он — недосягаем для людей вашего ранга, многоуважаемый заплутавший гость.
Аллен, обычно миролюбивый, терпеливый и учтивый, раздраженно ощерился. Мазнул изучающим холодным взглядом по долговязому белохалатнику с копной длинных тонких волосенок, завязанных в черный засаленный хвост. Отскочил от стекляшек приплюснутых и заквадраченных половинок-очков, от вздутой растревоженной жилки возле правого виска, от еще двух молчащих кукольных санитаров, мрачно и тускло высвечивающихся за его спиной, будто сторожевые госпитальные огни. Услышал запах не сердец, а рабочих железных механизмов внутри, после чего вдруг ощутил, как мальчишка, одетый в лагерные обвисшие штаны и мешковатую рубаху с закатанными рукавами, выгоревшие до цвета снятого с плиты молока, прокляв неизвестное ему цветочное бессмысленное счастье, дернулся из удерживающих рук, освободился, покосился виноватыми глазами-смертниками, но покорился своим палачам, отошел на два подбитых шага, оставляя на металле пола алые сквозные капли.
— Эй! Малыш! Постой! Куда ты… что ты… черт… — оскалив зубы, Аллен, быстро поднявшись на ноги, со злобой стиснул побелевшие кулаки, уже наверняка зная, что место это начинает истово и люто ненавидеть, что не мальчонка здесь «ужасный жестокий дьяволеныш», а вездесущие твари в белых халатах — подражатели лысой рогатой свиньи. — Что за дрянь у вас здесь творится? — сталкиваясь рогами в рога, хрипло спросил он, украдкой всё наблюдая, как черноглазый детеныш отпячивается к стенке, прижимается к той спиной, отводит взгляд и пусто смотрит в сторонку, как будто стараясь уверить себя, что никакого седого придурка, взбередившего старые открытые раны, поблизости никогда не было и нет. — Что это за ребенок? Что вы собираетесь с ним делать? Что за мутная муть с этим вашим так называемым «проектом»? И, что самое главное сейчас, вы что, в упор не видите, что у него идет кровь?!