— Что прекратить?
— Делать это! Называть меня своим чертовым паскудным «малышом»! Я же сказал, что сам ты «малыш»! Мне не нравится! Не смей, понял?! Не смей так ко мне обращаться. Иначе я тебе вмажу!
Аллен не то чтобы испугался вполне осуществимой нетерпимой угрозы, но…
— Я бы, конечно, согласился, только… Надо же мне как-нибудь тебя называть, верно? Если не нравится «малыш», то назови мне, пожалуйста, свое имя.
Просьба была далеко не сложной, не намеревающейся задеть или обидеть, а мальчоныш, сверкнув грозой испражняющих пучки глаз, опять остался недоволен, ощерив в боевом щенячьем оскале зубастый неугомонный рот.
— Нет. Не скажу я тебе ничего, не надейся.
— Почему это?
— Просто потому что! Бесишь ты меня, вот почему!
— Хм… но в таком случае, боюсь, ты не оставляешь мне выбора, — с притворным сожалением развел руками Аллен, теперь отчаянно старающийся не пропустить на губы дурацкую каверзную улыбку, застрявшую где-то под языком. — Видимо, мне и дальше придется звать тебя «малышом». И, видимо, он тебе все-таки нравится, раз ты…
— Да нет же! — забывая о собственном табу, взрычал-взревел вполне себе предсказуемый мальчишка мальчишкой, готовый, кажется, то ли вот-вот бросаться с кулаками на тупоумного седого кретина, не понимающего простых честных слов, не то прикладываться лбом о красный под брызгами камень. — Не нравится мне! Я же сказал! Черт… черт же… Чего ты ко мне привязался? Чего тебе от меня нужно? Я… меня… сучоныш такой… чтоб тебе подавиться и сдохнуть… Меня зовут…
— Юу? — осторожно, на пробу, до конца не будучи уверенным, спросил Аллен, не желая ни в коем случае задеть и на этот раз, а просто пытаясь помочь, раз уж интересное, привлекающее, но по понятным причинам упрямое холодное имя никак не хотело сходить с прикушенных губ самостоятельно. — Тебя зовут Юу, верно?
Мальчонка, помешкав, сбито кивнул. Ругнулся. Притопнул ногой, все-таки пнув старый каменный столб, а оттого лишь сильнее вгрызшись в несчастную ротовую плоть передними зубенками.
Еще немножко покатал в пальцах тишину, а после, украдкой покосившись на дожидающегося чего угодно Уолкера, выхватил застигнутыми врасплох пороком любопытства глазами всё это время не оставляющие в покое когти, выбормотав с напускным, трескающимся по швам, фарсическим безразличием:
— Что у тебя такое с левой рукой, придурочный Уолкер?
Аллен удивленно вскинул брови, ощущая, как в грудь заползает весенняя, приятная, согревающая лётная лестность — всего один раз ведь услышал, вскользь услышал, а запомнил его, оброненное чужими губами имя. Приподнял нужную руку, задумчиво поглядел на нее и, не чувствуя со стороны мальчонки-Юу никакого отвращения или привычного страха, уселся на корточки, медленно выпростав впереди себя прокаженную Невинностью конечность.
Хитро подмигнув, пригласил:
— Ты сам можешь проверить, если тебе интересно.
Кажется, Юу было не просто интересно, а под самое горло, пусть природная гордость да такое же природное звериное недоверие и пытались тянуть за волосы и держать подле себя, никуда не отпуская.
Мальчонка покусался, погрызся голосистым сомнением, поругался — не то на самого себя, не то на совращающего седого, но, в итоге сдавшись, и впрямь поплелся навстречу, пугливо останавливаясь в непосредственной близости от поблескивающих в тусклом морозном свету наконечников грозных когтей.
Аллен отчетливо видел, что потрогать ему хотелось до безумия: мысль об этом, обретя ореол наваждения, высветилась в посветлевших глазах, растянулась на смягчившихся губах, задрожала на кончиках пальцев, и он, не сдержав беззлобного смешка, прошептал с ласковой улыбкой на донышках высеренных отогретых глаз:
— Не бойся. Я же вижу, что тебе хочется. Кого-кого, а тебя я точно не обижу, поэтому трогай смело, мал… Юу.
Мальчонка заместо ожидаемых криков тихо и неразборчиво забормотал себе под нос. Покрылся очаровательным румянцем припухлых щек, шмыгнул носом, поспорил со своей упертостью, но, так и не отыскав сил и слов для должного сопротивления, и впрямь протянул руку, чутко притрагиваясь подушечками пальцев к длинным, опасным, острым хищным стержням, с отразившимся на дне зрачков восхищенным удовольствием сменяя те ладошкой.
Провел до самого основания, задел черную ладонь. Сам того не зная, пропустил по уродливой грубой коже тепловой импульс, вынудивший Уолкера чуть приподнять ресницы, немножечко иным взглядом посмотреть на вроде бы ребенка перед собой, а вроде бы уже слишком многое повидавшее и понявшее существо: не хватало знаний, не хватало опыта или нажитого быта, но отними их у любого иного человека — и он тоже станет обескураживающе беззащитен перед ликом навалившейся каменной стопой беспощадной реальности.
— Эй…
Голос почему-то прозвучал чересчур неожиданно, и Аллен, тряхнув поплывшей куда-то не туда головой, с легким смятением встретился глазами в глаза, чувствуя, как в ушах, не спрашивая его на то дозволения, громыхнуло взбудораженное сердце.
Нежная маленькая ладошка, одаряющая по-своему незнакомой, а оттого еще более неожидаемой лаской, застыла на среднем из когтей, неуверенно сглаживая с режущей стали налетевший голубоватый морозец.
— М-м-м…?
— Они есть у тебя, эти когти, потому что ты экзорцист? — насупленно спросил мальчонка, глядя так серьезно, как еще ни разу до этого не глядел. — Хэнк… тот паршивый урод с очками, который пытался тебя выпроводить, сказал, что ты экзорцист. Это правда?
Аллен, помешкав, кивнул. Поймал на мочках ушей очень странное, необъяснимое даже для него самого желание протянуть руку правую и накрыть ладонью мальчишеские пальцы, не то сгорая от прихоти их капельку согреть, не то надеясь согреться самому. Правда, делать этого было категорически нельзя — без вопросов спугнет, прогонит, потеряет только-только протянувшуюся между ними волосяную нитку, испортит всё, что еще мог в своей жизни испортить.
— Правда, Юу. Я экзорцист. И это — моя Невинность. Она не всегда выглядела так и даже сейчас не всегда выглядит именно так, но…
Мальчишка, оборвав на полуфразе, резко отпрянул, отнял руку, оставив за собой укусившую пустоту, вернувшийся холод, сожаление и едва придавленный в зачатке стон. Цыкнув, с обидой отвернулся, растерянно уставился себе под ноги. Отпрянул на пару шагов, вместо новых возмущений и попыток убежать усаживаясь прямиком на тощий зад, подтягивая к груди колени, утыкаясь в те подбородком и тихо говоря:
— Я ненавижу ее, эту чертову Невинность…
— Почему…? — Аллен не удивлялся, Аллен и так всё слишком хорошо понимал, спрашивая только ради вопроса, ради возможности продолжить хоть какую-нибудь беседу. Деактивизировал Клоуна, подполз на корточках поближе, тоже усаживаясь напротив сжавшегося мальчишки, чуть склоняя к плечу поднывающую от усталости голову. — Из-за того, что тебя насильно заставляют с ней синхронизироваться?
Юу, чуть помедлив, согласился.
— Я никакой им не экзорцист. Надеюсь, хоть ты это понимаешь…? — сказал не то с горечью, не то с проеденной дымом смиренностью. — Я вообще по-ихнему не рождался и нет у меня предрасположенности. Лучше бы искали тех, кто может по-настоящему, а не вытаскивали бы ее крохи из сдохших тел и не впихивали в меня — из-за этого я ее ненавижу, а раз ненавижу — черта с два она меня когда-нибудь примет. Сраный Сирлинс вот постоянно говорит, что ее де нужно любить, тогда всё получится, а с какого хрена я им ее стану любить? Больные, что ли? Не хочу я быть экзорцистом. Не хочу никого спасать. Можно подумать, меня самого кто-нибудь захочет спасать… Так почему я должен стараться для них…?
Наверное, когда-то в иное время, еще с жалкий год назад, Аллен ответил бы иначе. Наверное, он сам не заметил, как и когда вырос, потерял прежние взгляды, упустил прежнего себя, и теперь, с тоской вглядываясь в ссутуленное тельце, тихо, успокаивающе вышептал:
— Ты никому ничего не должен, малыш, — запрещенный «малыш» лез сам, не спрашиваясь, а мальчонка на сей раз как будто даже и не заметил. — Я ведь сказал, что если бы ты согласился… Впрочем, ответь-ка мне сейчас на капельку иной вопрос, — тут же сменил русло разговора он, как только заметил пробежавшее сквозь тощее сжавшееся существо электрическое напряжение.
Юу на этом то ли расслабился, то ли, наоборот, разочаровался.
— Ну? Что еще? — горько и недовольно цыкнул.
— Эта родильная, о которой ты упоминал…
Аллен честно понятия не имел, как правильно поставить странный, причудливый, всё еще отталкивающийся от сознания извращенный вопрос, но долго ломать голову не понадобилось; Юу, безразлично поведя плечом, с пустотой на лице качнул головой, указывая за спину обомлевшего экзорциста.
— Там твоя родильная. Они все зарождаются там, в этих дырах, куда…
— Я и провалился, — поежившись, договорил Уолкер, с нервозным ужасом осознавая, что детское скрюченное тельце ему, выходит, вовсе не примерещилось. К глубочайшему, черти, сожалению. — Надеюсь, я ничего там не испортил? Если из-за меня…
— Да что ты мог испортить? — надувшись, отрезал возревновавший, кажется, мальчишка, не устающий раз за разом поражать чередой сменяющейся нелогичной непостижимости. — Я же сказал, что тоже туда проваливался. Тут многие проваливаются, потому что-либо гоняются за мной, либо ни черта всё равно не видят — понавели здесь своего гребаного газа, вот теперь сами и мучаются, а шастают тут каждый второй день. Им там глубоко похрен: спят себе и спят, да и просыпаются, если ты так хочешь знать, единицы. Кроме меня тут вообще никого до сих пор нет. А если и просыпаются, то обычно с поломками, и их тут же ликвидируют, как неудавшийся образец. Мусор. Ничего с ними не случится — там одни трупы и плавают… Они пытаются заставить меня запомнить их имена, а я смысла не вижу: никто никуда не всплывет, не надо рассказывать вранья…
— И ты… Ты тоже там родился? В одной из этих ячеек? — непослушными потяжелевшими губами спросил Аллен.
Юу кивнул. С апатией махнул куда-то рукой, наверное, пытаясь показать конкретную дырку. Подумав, серо и блекло добавил:
— Здесь паршиво, ты сам видишь, но я часто прихожу сюда. Жалею, что не могу залезть обратно и снова уснуть, чтобы больше никогда не просыпаться. Я пытался, конечно, но ничего не получается — они находят, откачивают, и я опять зачем-то пробуждаюсь.
Аллена от этих слов вконец покорежило. Прошлись по сердцу склизкие холодные руки десятков утопленников, прогнул чувствительные барабанные перепонки чудовищный смех витающей поблизости смерти, вспыхнули калейдоскопом глаза тех, кто носил белые халаты и так спокойно, так пространно говорил о томимом на нижних этажах маленьком дьяволе, когда дьяволами здесь оставались все и каждый, кроме самого этого несчастного создания.
Боль поднялась опоившей волной, толкнула изнутри, вынудила протянуть руку и сделать это трижды запретное — коснуться кончиками пальцев нежной дрогнувшей щеки, такой свежей и звонкой, будто была сделана из чистого ограненного льда. Мальчишка, немотно приподняв брови, уставился на него, застыл, даже дышать прекратил, широко-широко распахивая ресницы, позволяя нырнуть пальцами за бархатное ухо, зарыться в мягкие волосы, приласкать…
А после, вспыхнув багрянцем, быстро отшатнулся, запыхтев сорванным сбитым всхлипом, поспешно отводя в любую иную сторону потемневшие взмокшие глазищи.
— Послушай, ты, Уолкер…
— Уолкер — это фамилия, малыш, — мягко и вкрадчиво прошептали согретые непонятной им самим истомой губы. — Меня зовут Аллен.
— Да мне плевать! Уолкер, — демонстрируя всё вшитое под кожу упрямство, прорычал непримиримый зверенок. — Убирался бы ты отсюда по-хорошему…
— Я не могу, — спокойно, тихо, аккуратно отняв руку, качнул головой ничуть не менее упертый Аллен.
— Чего ты не можешь?
— Оставить тебя здесь одного.
— А я не могу пойти с тобой, — в тон ему рыкнул Юу, сам уже как будто вовсе не радостный своим словам. — Я… я должен торчать тут, как бы хреново от этого ни было. Ясно тебе? Я просто… должен. Мне они ничего не сделают — я всё равно не сдохну, так что старания бесполезны. А тебя могут поймать, и в этом уже ни черта хорошего нет. Понял? Поэтому вали, пока не поздно.
— Я польщен тем, что ты беспокоишься за меня, малыш, но, увы, выполнить твоей просьбы не могу. Я никуда не уйду без тебя. И это мое последнее слово. Дальнейшие споры бессмысленны. Просто прими это.
— Но я никуда не пойду! Ты что, не слышал?! — в сердцах взвыл доведенный зверек, стремительно догоняя мордахой расцветку окутанных бинтами ножонок.
— Всё я прекрасно слышал, Юу. Что ж… это, безусловно, опасно и чревато, но, полагаю, у меня нет иного выхода, кроме как остаться в таком случае здесь самому. С тобой. Хотя бы до тех пор, пока ты не захочешь переменить своего решения. Ты же, надеюсь, побудешь настолько добрым и согласишься меня где-нибудь спрятать, правда?
— Ч-чего…? Что за… нахрен…?
— Зато тебе больше не придется страдать в одиночестве: у тебя появится верный друг, я всегда тебе помогу и позабочусь в меру доступных сил, и…
— Да ты что… Совсем спятил?! Ты совсем больной на голову, спрашиваю?! О чем… о чем ты таком…
— О том, что всё уже решено без твоего на то мнения, хороший мой: я остаюсь тут, — с искрящейся обескураживающей улыбкой подытожил сияющий всем своим нутром, втихую наслаждающийся произведенным фурором Уолкер. — Я остаюсь с тобой, и мы вместе дожидаемся твоего согласия покинуть это место, чтобы… Остаться под моим присмотром и снаружи, я полагаю? — он сам не знал, почему выпалил это, но, только произнеся сокровенно сумасшедшие слова вслух, понял вдруг, что ведь ни разу не солгал, что судьбу мальчишки успел предопределить и так: никому он его не отдаст, никуда не денет, заберет с собой, вытянет как-нибудь сам.
Бледное личико, поравнявшись по красноте с сигналом на железнодорожном переезде, отпрянуло, исказилось не недоумением, а настоящим шоком, за которым Уолкер даже успел побояться — не перегнул ли он палку, не схватит ли это невозможное существо какого-нибудь чертового удара?
Мальчишка, мелко подрагивая охватившими подзарядками, продолжая таращиться небесной голубизной, отшатнулся еще дальше, отполз на заднице, снова остановился, заглотил до хруста косточек ни разу не согревающего, но зато немного остужающего воздуха…
И, к вящему удивлению Аллена, в глубине души уверенного, что уламывать да уговаривать придется несоразмеримо дольше, отвернувшись, проговорил с самым своим независимым, пусть и всё еще сигналящим проезжим поездам видом:
— Ну и класть я тогда хотел, раз ты такой непрошибаемый идиот. Нравится здесь торчать — торчи себе на радость. Мне-то какое дело? Тебе же хуже. Засуну тебя в мою гребаную комнату и будешь там… сидеть.
Сдуваясь обратно, выцедив все до последнего слова, он ненароком покосился на спятившего высеребренного клоуна, не то надеясь, не то опасаясь, что тот пошутил, тот вот-вот мнение переменит, но, напоровшись на непробиваемо базальтовую улыбку уже всё на свете выбравшего для себя барана, лишь по новой торопливо отдернулся, в прострации уставившись на поверхность объятых полупрозрачным кислородом подрагивающих ладоней: ни черта.
Ни черта этот психопат — вот уж где воистину психопат… — не переменит.
========== Глава 3. Lumos Solem ==========
— И где это мы…? — растерянно пробормотал Аллен, украдкой, на корточках и носках ботинок, пропетлявший по еще двум заполошным коридорам, трем затаенным лабораторным рукавам, заученным Юу наизусть дверям-переходам, местам скопления не замечающих их — спасибо, Господи — белохалатников, тихо сплетающих на уху друг другу страшную теорию терапевтической общины. — Ты же говорил, что проводишь меня в свою комнату…?
Место, куда мальчонка в конце всех концов привел его, могло быть чем угодно, действительно чем угодно — еще одним химическим моргом в миниатюре, очень страшным пыточным полигоном, универсальным больничным корпусом, — но только не детской комнатой, и Аллен недоуменно оглядывался по сторонам, отхватывая от пустующего нагромождения то один, то другой, то третий отталкивающий предмет.
Ровно в центре, будто призывной круг при чтении черной молитвы, стоял стол — длинный, массивный, с тяжелыми угловатыми ножками, острой заточкой, смуглой мрачностью дерева и патологическим душком; самым мерзостным являлось как раз-таки то, что со стола этого свисала белая простыня, с одного края покоилась прохудившаяся подушка, и ощущение складывалось такое, будто еще вот-вот кто-то лежал на нем, встречая последние минуты отбираемой стальным пинцетом жизни.