Саске. Стоило бы и самой догадаться с чего такие резкие перемены, но… как много он рассказал?
— Так вы говорили?..
— Впервые так долго за последние два года, — Итачи хмыкнул. — Правда, в конце он всё равно на меня наорал. — Я не сдержала усмешки. Очень на него похоже.
Мне вдруг так захотелось увидеть лицо Итачи, что я осторожно выглянула из-за ширмы. Наши взгляды встретились, и он слабо, немного неловко улыбнулся. Чего ради Саске всё ему выложил? Меня пожалел? Или уцепился за повод поговорить с братом?
— По крайней мере, это прогресс, да? — тихо спросила я, на что получила в ответ неуверенный кивок. Ну, хоть какой-то плюс из всей этой истории с нашим расставанием — у братьев Учиха в отношениях наметилась оттепель. Однако я не могла не заметить — Итачи так и не ответил, почему он здесь, — и потому вернула разговор в прежнее русло: — Знаешь, время позднее. Свой долг ты выполнил — я в надежных и заботливых руках Микото-сан, так что теперь ничего со мной не случится.
Его изящные брови в недоумении взметнулись вверх. Похоже, мое предложение его озадачило.
— Хочешь, чтобы я ушел?
— А ты хочешь остаться?
— Я останусь в любом случае, — ответ Итачи прозвучал настолько решительно, что в груди предательски разлились тепло, нежность и надежда на лучшее. Но ведь я уже решила, что мы ничего не станем возвращать.
Спрятавшись за ширму, я крепко зажмурилась и обхватила себя руками за плечи, до боли вцепившись в них ногтями. Вот он — здесь, рядом, только руку протяни — но мысли в голове без конца напоминали о словах Саске. «Ему будет гораздо легче, если он продолжит на тебя злиться и не будет тосковать о будущем, которое могло бы быть, но так и не случилось».
— Ладно, — резко распахнув глаза, выдохнула я. — Но я тебя об этом не просила.
— Ладно, — тихим эхом отозвался Итачи.
Послышался звук поворачивающейся дверной ручки. Вошла Микото-сан, но об этом я узнала не сразу — она выдержала долгую молчаливую паузу, прежде чем с вопросительной интонацией позвать меня. И только отозвавшись, я поняла причину этой заминки. Что увидела Микото-сан, войдя? Мою одежду на вешалке! А, значит, я сидела в одном помещении с ее сыном голышом, как будто так оно и нужно. Стыд-то какой…
— Тсунаде-сама просила передать, что освободится через пять минут и тогда сможет с тобой переговорить, — в голосе ее, впрочем, не проскользнуло недовольства или смущения. Она тактично сделала вид, что всё в порядке.
После моего «хорошо» Микото-сан вышла, а я, ударив себя ладонью по лбу, попросила Итачи подать мне одежду. Наспех запрыгнув в юбку и застегнув всё еще сыроватую, но теплую от воздуха сушилки рубашку, я вышла из-за ширмы и, сконфуженно глянув в спокойные глаза Итачи, возмутилась:
— Тебя что, совсем не волнует, что твоя мама о нас подумала?
— Не особо. Скорее всего, она решила, что я вошёл сюда без спроса, а ты оказалась слишком смущена и расстроена, чтобы меня выставить. И позже мне определенно попадет за мою невоспитанность и бестактность.
Из груди непроизвольно вырвался смешок:
— Невоспитанный и бестактный Итачи-сан. Это что-то новенькое.
Коридор оказался пуст. Очевидно, легендарная Тсунаде еще не подошла.
И, называя ее легендарной, я вовсе не преувеличиваю. Местные знаменитости — совсем не мой конек, но даже я слышала об этой женщине. Она что-то вроде доктора Хауса местного разлива. За постановкой диагнозов к ней приезжают чуть ли не со всей Японии, и, честно говоря, удивительно, что она до сих пор не перебралась из Какурезато в какой-нибудь миллионник.
— Кстати, Саске уже сказал мне, что ты решила больше не предпринимать попыток со мной помириться.
Боюсь, мне плохо удалось скрыть своё возмущение, обернувшись. Итачи же привычно встретил мой взгляд с завидным хладнокровным самообладанием.
— Да чтоб его… — только и процедила я, сжав кулаки. Конечно, изначально я просила Саске помочь мне выйти на контакт с его братом, но теперь у меня было стойкое ощущение, что он влез, куда не следует. — Не думала, что когда-нибудь скажу это, но твой отото слишком много болтает.
Учиха пожал плечами.
— Он решил, что у меня тоже есть право выбора. И он прав.
— Какое благородство! — безрадостно хмыкнула я и с жаром добавила: — Вот только никакого выбора здесь нет. В лучшем случае нас ждет полгода болезненных, омраченных грядущим расставанием отношений. Не говоря уже о том, что по милости Дейдары ты можешь потерять работу.
— Уже не могу, — его спокойный ответ прозвучал как гром среди ясного неба.
— То есть?
— Я уволился. — Бам! Как обухом по голове.
Часть меня надеялась, что Итачи вот-вот рассмеется, сказав, что это шутка. Наверное, именно поэтому я в полнейшем молчании смотрела на него с округлившимися в неверии глазами, ожидая продолжения.
— Да, согласен, новость немного неожиданная.
— Немного? — хрипло переспросила я.
— Так было нужно, — проговорил Итачи тоном, не терпящим возражений. — Я и раньше подумывал уйти в «Суну» из-за родственных придирок Мадары — меня еще в начале лета пытались переманить, — а слова Саске окончательно убедили, что надо соглашаться.
— Но как же?..
— Теперь моя репутация в безопасности, — с нажимом продолжил он, — и не зависит от тараканов неуравновешенного подростка. Да и ты с моим уходом больше не обязана терпеть его выходки.
Потрясенная, я смотрела в его глаза и всё еще не верила тому, что услышала. Итачи покидает «Акатсуки» из-за… мать его, Дейдары?
— Да он же этого и добивался! — с неприкрытым разочарованием всплеснула руками я.
— Нет, — возразил Итачи. — Он добивался, чтобы ты от него зависела. Это в корне разные вещи. И поверь, нам пойдет только на пользу моё увольнение.
— Нам — это тебе и Дейдаре?
— Нам — это тебе и мне.
— О?
Не знаю, с чего я взяла, что он захочет снова быть вместе? Это же так в его духе — помириться, расстаться с обидами друг на друга, прежде чем разойтись, как в море корабли. И Итачи тысячу раз прав. То, что нам теперь не придется видеться каждый день, определенно к лучшему. С глаз долой — из сердца вон. Так, кажется, говорят?
— Ты… — меж его бровей залегла вертикальная складка, — не рада?
Не сдержавшись, я фыркнула, скрестив на груди руки.
— Ну прости, что не пляшу от мысли, что мы теперь совсем перестанем видеться. Но ты очень хорошо всё продумал.
Уголки губ Итачи дрогнули в непонятной для моего сознания полуулыбке.
— А я ведь совсем не это имел в виду.
Его фраза повисла в воздухе, так и не выйдя на осознание, потому что в коридоре послышался шорох шагов, возвращая меня к куда более важным переживаниям, чем расставание с парнем: мама, больница и Тсунаде-сан с планшетом для бумаг, направляющаяся прямиком в нашу сторону.
— Юхи Изанами? — деловито осведомилась она, остановившись в полутора метрах, на что я вежливо поклонилась, так привычно для себя исправив:
— Хигураши Изанами.
Тсунаде-сан — красивая фигуристая блондинка с моложавым округлым лицом — извинилась, но ее небрежный тон явно дал понять, что ей, в общем-то, всё равно. Хорошо уже то, что она потрудилась выпросить у мамы моё имя, а уж с фамилией разбираться — не её забота. Ей в равной степени могло быть как и тридцать, так и пятьдесят, но что-то мне подсказывало, что второе число окажется куда ближе к истине.
— Ну, что я могу сказать… — протянула она, перелистывая страницы на планшете, и каждая клеточка моего тела захолодела. Теплая ладонь Итачи легла чуть ниже лопаток, давая понять, что он здесь, со мной, и только это прикосновение помогло мне выдохнуть. — Сейчас мы ждем, когда освободится МРТ-аппарат. Обследуем мозг на предмет травм и образований, получим результаты анализов, и тогда уже можно будет сказать что-то более конкретно.
— Образований? — непонимающим эхом переспросила я.
— Опухолей, — буднично пояснила Тсунаде-сан. — Но не стоит переживать заранее. Это стандартная процедура для таких случаев.
Я насилу кивнула, ощущая, как печет беспокойством горло, но не стала уточнять, для каких «таких» случаев. Большие двустворчатые двери в конце коридора распахнулись, и двое медработников выкатили кресло-каталку с худенькой фигуркой в сорочке и с перевязанной головой. Чем ближе они приближались, тем с большей дрожью в теле я узнавала в фигурке маму: мертвенно-бледную, с болезненной синью под глазами, синяками на сгибах локтей от неудачного забора крови и катетером для капельницы на запястье. Я бросилась к ней, хватая за холодную белую ладонь, а она закусила губу и, как напуганный ребенок, громко шмыгнула носом.
— Что тебе сказали? — дрогнувшим голосом спросила она. — Всё плохо? Я умираю?
— Ты с ума сошла, женщина?! Всё с тобой нормально! — кое-как нашла я в себе силы издать смешок, и мамино лицо на глазах просветлело.
— Я так испугалась, — пожаловалась она. — Совершенно не помню, как отключилась и что я при этом делала.
— Это последствия сотрясения, — Тсунаде-сан назвала санитарам номер кабинета, куда везти каталку. — Главное, не волнуйтесь. Ни к чему подвергать организм дополнительному стрессу.
С щемящей тоской в груди я проводила взглядом процессию, увозящую маму на какое-то непонятное мне обследование опухолей, и только когда двери за ней закрылись, у меня подкосились ноги, и я, прислонившись спиной к стене, сползла по ней на пол.
— Эй, — мягко позвал Итачи и, опустившись рядом, притянул меня к себе так, что голова безвольно рухнула ему на плечо. — Всё будет хорошо.
Его губы легко, очень целомудренно коснулись моего лба, и от этого нежного жеста я только еще больше расклеилась и, издав невнятный скулеж, уткнулась лицом в его рукав.
— Я никогда ее еще такой не видела, — тихо призналась я. — Она всегда была такой… живой.
Итачи мягко поглаживал меня по плечу, шепча что-то успокаивающее, и это работало. Я чувствовала тепло его тела, вдыхала его запах и понемногу приходила в себя. Плевать, сколько это продлится — сейчас он со мной, не позволяет утонуть в болоте мрачных мыслей, и за это я люблю его еще больше.
Люблю. Это слово выделилось из всех остальных яркой вспышкой и ударило куда-то под дых. Это было так неожиданно, что я даже не сразу поняла в чем дело — я впервые признала, что люблю его, ведь после того, во что превратилась моя последняя «любовь», я обещала себе больше не бросаться такими громкими заявлениями. И вот обещание нарушено, но я не чувствую себя виноватой. Всё кажется таким… правильным.
Мы купили кофе и злаковые батончики в автомате и оккупировали подоконник между вторым и третьим этажом. Решили не уходить, пока маме не поставят предварительный диагноз. Итачи рассказывал мне о своей юности, а я с жадностью слушала и задавала вопросы, пользуясь тем, что сейчас он готов был выложить что угодно — лишь бы я не уходила с головой в переживания.
— Итак… Тебе было пятнадцать, и её звали Изуми, — деловито протянула я, стараясь не смотреть в глаза Итачи. — Долго вы провстречались?
— Дай подумать… Семь лет, — едва ли не весь кофе, что я успела набрать в рот, вырвался наружу фонтаном, но Учиха лишь улыбнулся и пожал плечами. — Наши отцы — партнеры по бизнесу, и они недвусмысленно намекали, что неплохо бы нам было в будущем пожениться, так что мы с Изуми держались друг друга.
— А ты… — я в нерешительности прикусила щеку изнутри. — Ты любил ее? — мне показалось диким, что пятнадцатилетним подросткам внушали мысли о браке, но, очевидно, в семьях именитых фамилий всё немного по-другому устроено.
— Она была прекрасной девушкой, — осторожно ответил он. — Тихая, добрая, со всеми вежливая, всегда пекла пироги по воскресеньям… Мы окончили школу, сняли квартирку в Нагано рядом с университетом, планировали пожениться, как только с учебой будет покончено, и вроде всё было хорошо. Я уважал ее, ценил и испытывал благодарную нежность, но… не больше.
— А так бывает? — Итачи склонил голову набок в ожидании пояснений, и отчего-то от его взгляда с легким прищуром я раскраснелась и, пока он этого не заметил, затараторила, активно размахивая надкушенным батончиком: — Неужели полюбить хорошего человека за семь лет — это такая уж непосильная задача? Как же все эти поговорки про «стерпится-слюбится», про браки, основанные на взаимоуважении, и прочее?
Огромный срок в семь лет никак не желал укладываться в голове. Серьезные отношения Итачи уже ходили бы во второй класс младшей школы — немыслимо! И в противовес этому стояли мои жалкие полгода с Деем и неполных два месяца с Учихой, и оба раза это был полный провал.
— Думаю, я не совсем так выразился, — тихо проговорил Итачи, отведя взгляд. — Как человека я, конечно же, любил Изуми, и, думаю, мне бы легко удалось прожить с ней бок о бок хоть до самой старости. Она улыбалась и твердила, что её любви хватит на двоих, но… что бы она там ни говорила, любви ей всё-таки хотелось. Потому я и решил ее отпустить, предложив расстаться.
— А она?
— Заплакала. А потом побросала вещи в чемодан, пожелала счастья и ушла, оставив ключи у зеркала в прихожей.
Итачи замолк, и его тонкие пальцы принялись отстукивать незатейливый ритм по подоконнику. От указательного к среднему, безымянному и мизинцу. Я же изучала его бледный профиль, прижавшись виском к холодному, забрызганному каплями дождя стеклу. Он казался задумчивым и — почему-то — виноватым. Возможно, винил себя за то, что всё так безрадостно закончилось с Изуми. Уж что-что, а что такое вина перед оставленными не-чужими бывшими я прекрасно понимала. Наверное, и меня это чувство покинет ещё не скоро.
— С тобой всё иначе, — выдохнул Итачи и, повернув голову, цепко словил мой взгляд. Я задержала дыхание. — Тебя не хочется отпускать. Даже зная, что через полгода всё закончится и эти отношения ни к чему не приведут, я хочу остаться с тобой.
Ч-чего?
Не веря своим ушам я моргнула раз, другой, а Учиха продолжал на меня смотреть, ожидая хоть какой-нибудь членораздельной реакции.
— Ты же сказал, что нам пойдет на пользу твоё увольнение, потому что так мы больше не будем видеться.
Итачи изящно приподнял бровь, и уголки его губ дрогнули в едва заметной ироничной улыбке:
— Что, правда? Прям так и сказал?
То, как он задал этот вопрос, посеяло во мне зерно сомнения, вынуждая припоминать, в какой именно формулировке Учиха преподнес эту новость. И снова по жилам потекла, согревая обманчивым теплом, надежда, а моя решимость не заваривать эту кашу заново начала медленно, но верно, испаряться.
— Мне… нужно подумать, — выдохнула я и, спрыгнув с подоконника, собрала все фантики, чтобы выкинуть по дороге. На Итачи я старалась при этом не смотреть — знала, что если задержу на нем взгляд еще хотя бы на пять секунд, то брошусь к нему на шею с криком «я подумала, я согласна!».
В коридоре уже успели приглушить свет, погрузив его в электрический полумрак. Я наведалась в сестринскую, где обнаружила задремавшую прямо за столом Микото-сан, и тихо, чтобы не разбудить, вынула из своей сумки телефон. Экран моргнул, показав время — двадцать три сорок пять — и пару оповещений: пропущенный от Асумы и смс с просьбой перезвонить — тоже от него.
Сообщение пришло два часа назад, и он мог уже запросто лечь спать, так что я решила просто отписаться, что всё хорошо, и мама позвонит ему завтра. Пусть позже закостерит меня последними словами, но сейчас во мне не было ни капли моральных сил рассказывать, как обстоят дела на самом деле. Асума бы принялся выспрашивать подробности, которых у меня нет, и тогда…
Поток мыслей прервала трель стационарного телефона. Микото подскочила, резко выхватывая трубку и прикладывая к уху. Почти в то же мгновение она заметила меня и дала мне знак, чтобы я не спешила убегать. Секунд двадцать из динамика звучало неразличимое жужжание, а после Микото вернула трубку на место и встала из-за стола.
— Идём, — с бодрым воодушевлением она подошла ко мне и заботливо, как мама перед школой, поправила воротник моей рубашки. — Отведу тебя к Куренай-сан.