– Этот манзы14, старый лис, поведал мне об одной мудреной затее. Пришел срок опробовать эту вашу сарацинову хитрость. Если духам будет угодно, эта битва превзойдет славу всех тех сражений, что прошёл мой атасы, и его атасы. Тай Чу сказывал, вы, сарацины, горазды на всякие мудреные затеи.
Лицо Мансура стало каменным. Если бы рядом оказался кто-то из кочевников, скорее всего он не заметил бы перемен в настроении великана. Но от Дамира не укрылось боль в душе верного раба, вызванная тяжелыми воспоминаниями.
– Что тревожит тебя, Мансур? – притормозив у входа в шатер, хан вынудил великана остановиться. – Ты усомнился в своем господине?
– Как я смею, мой хан?
– Тогда в чем печаль твоя?
Мансур извлек из ножен саблю, положил её на ладони и, в знак покорности, склонив голову, опустился перед ханом на колени, вверяя ему свою жизнь:
– Я не смею, господин!
– Говори!
– Прости меня, мой хан!
– Что ты сделал? – беря из рук раба саблю, глухо спросил Дамир.
– Я позволил себе вольные помыслы. Выслушай, а после руби мне голову.
– Говори.
– Когда мы были кеде, ты дал слово, что не станешь звать меня тем, кем я был рожден – сарацином. Ты говорил, что отныне и на все времена я кыпчак.
Дамир нахмурился, разглядывая саблю своего верного раба. Поглаживая необычное лезвие с двумя кончиками, словно язык у змеи, он любовался ее мощью и красотой. Явуз-хан рассказывал, что этот клинок был при отце Мансура, когда войско кыпчаков напало на его караван. Им отец защищал своего маленького сына. И этим же клинком Явуз-хан снес сарацину голову. В том караване никто не спасся, кроме меленького кеде. Дамир спросил однажды атасы, почему он не убил его. Явуз-хан долго молчал, а потом ответил, что сохранил жизнь маленькому сарацину лишь потому, что он был не многим старше его собственного сына. Он забрал мальчика с собой. Дамир и Мансур вместе росли, вместе играли, вместе учились ездить верхом, сражаться. Явуз-хан относился к сарацину как к родному, не забывая при том напоминать ему, что он всего лишь раб его сына. Этот клинок Явуз-хан подарил ему, Дамиру, когда впервые взял их с Мансуром в поход. Они ехали по степи, а Явуз-хан рассказывая о сабле, всё время поглядывал на маленького сарацина. Дамир видел, какими глазами смотрел Мансур на пристегнутый к поясу маленького господина клинок – тяжелый для десятилетнего кеде. Тот поход оказался тяжелым. Силы были не равны. Так случилось, что в той битве Мансур спас жизнь ему, своему господину, и в благодарность за спасение, вопреки воли отца, Дамир подарил маленькому сарацину саблю его отца. В тот день Мансур принес Дамиру клятву безграничной верности и преданности. В тот день он перестал быть сарацином, а стал кыпчаком, как и его господин. Дамир вертел в руках саблю и вспоминал тот день. Сколько битв они прошли вместе, сколько походов! Но тот день он не сможет забыть никогда.
Хан вскинул саблю, размахнулся, со всей силы вогнал её в землю и, неожиданно, расхохотался. Мансур медленно поднял голову. Он привык к перепадам настроения своего господина. Рабу, выросшему с маленьким властителем в одном шатре, всегда удавалось предугадывать его желания, предвосхищать его потребности. Он всегда знал, как поступит его хан в той или иной ситуации. Но теперь покорный раб не понимаю, что может сулить ему эта внезапная веселость господина. Хан Дамир не умел радоваться и веселиться, впрочем, как и Мансур. Они оба выросли в окружении воинов, без материнской любви, без ласки, без теплоты. Мансур смотрел на своего хана и не знал, что ждет его дальше.
– Я ничего не забыл, – перестав хохотать и вновь став серьезным, заглянул в лицо великана хан. – А вот ты видно запамятовал. Я – хан! Я – твой господин! И я не нарушу слова, что дал однажды. Ты кыпчак. Ты мой брат. Про сарацин я вспомнил оттого, что Тай Чу прибыл ко мне из Персии и поведал об одной хитрости. Имя ей – сарацинова пасть. Вот ее я и опробую в Рязанских землях. Поднимись. Возьми свою саблю и готовь войско к битве.
Мансур поднялся, взял саблю и отправил ее в ножны.
– Мой хан, что ты сделаешь с градом русичей?
– То же, что и с остальными. Не станет Рязани, и наш путь в земли русичей станет быстрым и легким.
–…Вот так потерял я своих людей. Дрянные стражи оказалась. Перепились в первом же трактире, – сказывал купец, сидя у костра. – Делать нечего, двинулся я далее в одиночку. Думаю, до града ближайшаго доберусь, найму сызнова. Остановился на ночлег у деревушки. Старушка лекарка меня приютила. А утром на зорьке двинулся в путь. Когда проезжал холмы – померещилось мне. Ну, я и давай стегать коней. А они понесли, да прямо на поросль, да потом к воде. Вот так и сподобило меня свалиться в речку. А вас увидал – обрадовался. Дай, думаю, подмоги у добрых людей попрошу, авось не откажут. Повозку самому мне никак не вызволить.
Слушая купца, Гридя сидел в размышлении, ратники хмыкали, и лишь княжич внимал с интересом, искоса поглядывая на своих воинов. Задумчивый взгляд подручника настораживал. Беспокойство прохладным ветерком закралось в душу юноши.
– Нижайше прошу, помогите вытащить мою поклажу. – умолял купец воинов, не обращая внимания на юношу. – Это недалеко. За тем лесочком, у изгиба реки. А я вашим жинкам, за то, платков нарядных, ленточек шелковых, да тканей на сарафаны пожалую.
– Ну, да ладно, что с тобой поделать, – встал, наконец, Гридя. – Поможем.
Обрадовался купец, словно только того и ждал. Подскочил с земли, как младой, засуетился. Будто уверен был, что не откажут. Спешно костер разметал, хоть и не просили его – явно торопился. Не по нутру стало Владиславу. Не по нраву была ему эта суета! Ох, не по нраву!
– Не ладное чую, не к добру сие! Давай за подмогой в пошлем? – схватил княжич Гридю за рукав.
Тот лишь ухмыльнулся.
– Ты ж не робкого десятку, княжич! И силушкой не обделен. Вон как лихо нас раскидал. Игнату вишь как, дюже тяжко пришлось под натиском твоим богатырским. Чего спужался–то? – наскоро поправляя упряжь своего коня, отшучивался подручник. – Сами управимся. Не в первой, чай!
Княжич оглядел своих ратников. Незнамо откуда взявшееся беспокойство никак не хотело его покидать. Но, видя, как спокойны воины, поразмыслил: может ему привиделось дурное, и в том, что купец поспешает, нет ничего худого?
Путь до лесочка, где, как сказывал купец, свалилась в реку телега, был не долог. Редкие деревья перелеска кончились, а луг, широкой скатертью раскинувшийся за ним, хорошо проглядывался. Окинув взором окрест себя и не приметив никакой опасности, княжич немного успокоился.
За лугом началась низкая поросль с редкими деревьями, а за ней овраг. Послышался шум воды. Всадники спустились с пригорка, и их взорам предстало удручающее зрелище: груженная по виду тяжелыми мешками и тюками телега, наполовину свалившаяся в реку.
– Эко тебя угораздило! – воскликнул Гридя, спрыгивая с коня.
– Да, вот же. Никак самому не управиться. – продолжал жалиться купец.
Воины спешились. Ухватившись за оглобли, тяжи и навесы, в раскачку, не без труда вытянули телегу из реки. Поклажа и впрямь оказалась очень тяжела. Княжич с недоверием поглядывал на купца. Странный он все же. Пока ратники управлялись, купец стоял под деревом, коня сваво не привязывал, оглядывался, и даже не помышлял лезть в воду. Но стоило повозке оказаться на берегу, вновь заколготился, задергался, забегал.
– Передохните, малость. – заботливо суетился купец. – А я покамест пойду хворосту для костра принесу. Обсохнуть надобно.
Сказал, и словно в воду канул, исчезнув в кустах.
– Не по нраву мне сей купец! – только и успел вымолвить княжич.
Над головой просвистела стрела и вонзилась в грудь стоявшему позади ратнику.
– Вороги! – вскричал подручник, и тут же был сражен другой стрелой.
Дружинники повскакали со своих мест, похватались за щиты да мечи. Поздно. Отовсюду летели стрелы, жаля смертоносным острием верных княжеских ратников.
Владислав и глазом моргнуть не успел, как оказался в двойном кольце – вокруг него были павшие ратники, и перешагивая через убитых отовсюду наступали басурманы.
– Я вам живым не дамся! – успел выкрикнуть княжич, пятясь к телеге и выхватывая из-за пояса кинжал.
В какой-то миг перед глазами оказалось лицо нерасторопного купца. Не молодой басурман, крепко держа того за грудки взмахнул рукой, острым кинжалом перерезал ему горло и, скалясь, бросил к своим ногам. Что-то тяжелое больно ударило княжича по макушке. В очах померкло, ноги подкосились, и он мешком повалилось наземь.
Глава 6
Три телеги, доверху груженные тюками, с виду тяжелыми, остановились у городской стены.
– Эй, отворяйте! – прокричал идущий впереди обоза возчик в добротном, перепачканном сажей и травой кафтане, больше похожий на захудалого купца, чем челядина.
Двое прочих, один всю дорогу прихрамывал на обе ноги, словно его переехала повозка, другой тощий как жердь, озирались по сторонам, проявляя явное нетерпение и беспокойство.
– Чего везете?
Из башни над воротами высунулась голова ратника.
– Товары везем, купца, что по реке пришел. Отворяй ужо, небось, заждались нас.
Голова исчезла, и почти сразу ворота распахнули два ратника. Один, что помладше, высокий, плечистый, так и остался стоять, преграждая путь всякому, кто решился бы пройти мимо него в речные ворота. Другой, рябой, постарше и пониже ростом, осмотрел людей, подошел к первой телеге, ткнул кулаком пару тюков, перешел ко второй. Оглядев со всех сторон третью, потыкал еще один мешок, с виду рыхлый.
– Зерно?
– Т–тк–кани, п–пушнина всякая, ш–шерсть, – отозвался худой возчик.
Ратник кивнул и пошел к воротам. Проходя мимо, еще разок потыкал кулаком в поклажу на средней повозке и махнул рукой.
– Проезжайте.
– Б–благодарствуем!
Громыхая по мощеному бревнами настилу, обоз въехал в ворота. Одна телега, скрипя навесами, направилась прямо, к возвышающемуся впереди княжескому терему. Две другие, свернув в узкую улочку и проехав пару дворов, остановились. В лучах заходящего весеннего светила заплясали тени и, словно хоронясь от досужих взглядов, скользнули к городской стене.
– Чего встали? Не проехать – не пройти.
От неожиданности, возчики вздрогнули и обернулись. По деревянному настилу, ругаясь почем зря, плюгавенький мужичок в рваной рубахе тащил на веревке козу. Злясь на весь белый свет, он осыпал упирающуюся животину ударами лозины.
– Шевели копытами, скотина беспутная. Всю душу мне вынула, окаянная. И вы тут с телегами вашими. Чаво шастаете? Чаво вынюхиваете?
Возчики переглянулись и наперебой стали успокаивать встречного.
– Добрый человек, не серчай, сделай милость.
– З–з–зап–п–плутали м–мы м–малеха.
– На торжище надобно нам. Товары знатные везем.
– Д–дорогу не ук–кажешь?
– А… Купеческие, значится? – пробурчал мужичок, покосившись на заику. – С пристани, стало быть? Заждался вас, заблудших–то, Нечай. Тиун боярина Яра Велигоровича с зорьки самой челядь от себя не пущает, вас дожидаетси. На все торжище крику с утра: «Где эти шельмы! Куда подевалися?» Мальчонку сваво загонял, все на реку посылат.
– Да разве ж в том наша вина?
– М–мы люди п–подневольныя!
– Ну да, ну да! – закивал головой мужик и об чем–то своем задумался, подергивая за веревицу козу, которая смирнехонько стояла возле телеги и поглядывала вокруг.
– Т–так дорогу ук–кажешь? – дернул его за рукав заика.
– Туда, туда ехайте. Вон, где церква куполами небо подпират, – махнул мужичок в сторону. – Токмо, вы того, станут бранить, так вы молчки, молчки. Да очи долу. Тиуну перечить не моги. Он у нас нраву лютого! Кто слово поперек сбает, тому батагов наваляет, ног не сдвинуть, рук не поднять. Эх, горемыки!
И, хлестнув козу для верности еще разок, мужичок потащил животину дальше.
Подождав, пока плюгавый скроется из виду, возчики стеганули лошадей, и обоз медленно пополз вдоль крепостной стены. Несколько раз останавливались телеги, прежде чем добрались до торжища. Как же тут было многолюдно! Купцы заезжие предлагали заморские диковинки, аксамитовые ленты и ткани, пушнину, соль. Мужики подолгу задерживались у телеги кожевника. Свой–то в прошлую зиму помер бездетным. Теперь вся надежда была только на пришлых торговцев. Ребятки малые цеплялись за мамкины юбки, то и дело, путаясь под ногами. Между лавками и лотками сновали то тут, то там пышнотелые девицы в нарядных сарафанах. Длинные косы, украшенные лентами, спелыми колосьями лежали на груди или свисали по спине. Дольше всего они задерживались у лотков, с костяными гребнями, вышитыми накосниками, украшенными жемчугом корунами и перевязками. Много было и деревенских девиц в простеньких сарафанах и берестяных очельях. Они приезжали с матушками на торжище за нарядами к свадьбе. Височные кольца разных размеров да жемчужные ширинки бережно заворачивались в нарядные платки и отправлялись в лубяные кузовки, купленные на соседнем лотке у Щени и его сыновей. Каких только корзин тут не было: и ивовые, и берестяные, и прочих из разных веток, большие и маленькие, круглые, длинные, коробами. А еще у Щени самые знатные в округе детские люльки. Каждого заказавшего Щеня отправлял на соседнюю улицу в кузню, где в подручниках подъедался сын его сестры Пруша. Вешая рядом с подтопком колыбельку молодухи могли не опасаться, что она оборвется. Прушины кольца с мотком славились по всей округе. Крепкие. Надежные.
– Веретенца – иголочки!
– Ленточки – колечки, бусы, жемчуг речный! – зазывали щепетильники.
Сбоку от церкви возвышался большой терем боярина Яра Велигоровича, задним двором выходивший на торжище. Перед воротами взад–вперед, теребя бороду, расхаживал не молодой тиун. Завидя въехавший обоз, остановился, и, подбоченясь, уставился на возчиков.
– Явились? Доколе ждать вас, словно не с реки, а из самого Киева сюда на подводах скрипели, – раскричался Нечай, осматривая телеги. – А еще одна куда подевалась? С пристани передали, три должно быть.
– Так нам старшой велел большую к терему княжескому привезть. – Извиняясь, поклонился хромой. – Указал какую надобно, мы и справили. Ужо небось там, телега–то. Мы людишки подневольныя, нам чаво скажуть, так мы туда. Вот, пред очами твоими ясными, благодетель ты наш, спешили предстать. Да городишко–то незнакомый, заплутали. Насилу выбрались. Ты, добрый человек, чем шуметь, поспрошать бы кого послал.
Скривился Нечай. Глаз прищурил. По всему видать было не нравились ему возчики. Да и кому бы пришлись по сердцу дерганая, суетливая нерадивая челядь?
– Ты, шельма, не перечь! Ишь, расхорохорился! Поспрошать! Без пришлых ведаю, чего делать надобно, – подбоченился тиун. – Ужо столько меду уста твои налили, зиму в сласть прожить можно. Не к добру сие. Замыслил чего, шельма? А ну, сказывай, покуда ратников не покликал.
– Мил человек! Неужто я себе вражина поганая, боярского тиуна понапрасну обижать? Мне еще по земле–матушке ходить не расхотелось.
– То-то! Глядите у меня! Худое прознаю, насыплю батагов ажно до студеных денечков хватит, – зыркнул Нечай на купеческих возчиков. – Постойте-ка тут в сторонке пока я товары проверять стану, да с очей моих сгинуть и не помышляйте. Найду!
– Т-твоя воля, – кланяясь, лопотал заика, оттесняя хромого к торговым рядам. – К-куда мы от-тсель д-денемси?
– Эй, бездельники! – прикрикнул Нечай на челядь. – Разгружайте телеги.
Темноволосый отрок в залатанных портах и рубахе, подпоясанной кушаком, сидел на завалинке и старательно продергивал кожаную ленту в моршни.
– Тишата! Ах, прохвост! – выскочила на крыльцо мать, дородная женщина в синем сарафане и с тугой косой до пояса, свисающей из-под сороки – неужто сызнова обувку порвал? Да на тебя одежи не напасешься! Порты вон латаны перелатаны.
– Не бранись, матушка. Не мои это. Ладушка поутру на речку ходила, обмотку порвала. Вот… – Тишата протянул матери обувку младшей сестренки.